И пока он готовился внести окончательную ясность в этот никуда не годный совместный проект, вертолётчик снова повеселел и не по ситуации размечтался:
— Эх, нам бы зараз вертушечку! Я б тебя, куда хочешь, туда бы и доставил… Не, серьёзно! Нормальная скорость на хорошей машине двести тридцать — двести пятьдесят кэмэ, и проблема токо в заправке! А дозаправляться придётся, в воздухе не получится.
— А что, вертолёт можно заправить в воздухе? — втягивался в пустой разговор спасаемый.
— Почему нет? Американцы это делают легко. У них летающий танкер «Аокхид», а у штатовского геликоптера такая штанга, на конце топливоприёмник…
— А скорость, а винт? — попытался вернуть вертолётчика на землю беглец.
— Так заправщик её снижает, как на посадку, и вертолёт зависает, а штанга, я ж говорю, телескопическая и выдвигается за пределы несущего винта. Представляешь беспосадочный перелёт из Флориды на Окинаву или в Дананг? Это, помню, из Германии машины перегоняли, в Польше на дозаправку сели, так нас таким керосинчиком залили! И, шо характерно, свои ж сволочи и заливали!
— Всё это замечательно, только ты забыл о такой маленькой Детали, как разрешение на вылет. А контроль над полётами? Да в первом же аэропорту нас бы…
— Какой аэропорт — аэродром! А они, шоб ты знал, подразделяются на основные, запасные и ложные, а по назначению — на войсковые, учебные, трассовые и специальные. Ферштейн? Если б ты знал, скоко аппаратов летают без разрешения, тебя б такой вопрос не волновал. И нет у нас единого локационного поля, и взлететь или сесть с маленького аэродрома — не проблема. А таких бетонок знаешь, скоко? И шо характерно, я все их знаю. И аэродром базирования нам не нужен, обошлись бы и какой-нибудь бетонкой подскока или запасным. А на запасных токо комендантская команда, и на дежурстве один-два человека… Да был бы «Робинсон», так у него лыжи такие, где угодно могли бы приземлиться, токо для него керосин особый нужен. Та нашли бы чем залить! Мотор бы, конечно, угробили, но долететь бы долетели…
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Как зачем? Для общего развития! Как надумаешь в другой раз погулять, так не отрывайся от Оловянной, там же военный аэродром недалеко, с него и надо было стартовать!
«Ну да, в том месте всё и замкнуло. Впору выколоть на груди: „Не забуду станцию Оловянная“».
— А ты что, можешь управлять вертолётом? Ты ведь инженер, а не пилот! — Надо же было как-то прекратить этот абсолютно бессмысленный разговор. Но Анатолий вдруг заволновался и стал махать обеими руками.
— Я? Не умею? Ты шо ж думаешь, я из лётно-подпрыгивающего состава? Нет у вертолётчиков такого жёсткого разделения на пилотов и бортачей. Я всё на вертушке могу! Это кавээс может не знать, шо там и как крутится, а я должен уметь всё, как в том анекдоте: идёт кавээс с бортачом к машине и говорит: я, мол, не доходя до вертолёта, найду десять неполадок, а бортач ему и отвечает: а я, не сходя с места, за пять минут все десять и устраню. А ты если беспокоишься насчёт моей квалификации, то бывших вертолётчиков не бывает, ферштейн?
— Понял, что ты в непрерывном полёте. А кавээс — это кто?
— Командир воздушного судна — кто ж ещё. Командиром не был, но сидеть и на правой, и на левой чашке не раз приходилось. Чашка — это, чтоб ты знал, лётчицкое сиденье, на левой — второй пилот сидит. А кто ж пепелац поведёт, если кавээс — бухой? А если раненый? — всё объяснялся лётчик-вертолётчик.
«Нет, с этим товарищем что-то не так. Куда его несет? Какой раненый командир?» А летун уже закусил удила, или что там у них закусывают, и продолжил набор высоты.
— Не пробовал, как оно, когда скорость двести двадцать, а высота полёта всего тридцать метров? Хочешь, покажу? — И, прибавив скорости, понёсся так, будто хотел оторвать фургон от дороги и взлететь, да ещё рулил одной рукой. Казалось, ещё немного, и он поедет как мальчишка на велике — без рук. Похоже, для демонстрации лихости ему и огненной воды не жалко было.
— Слушай, я тебе верю, верю! Только не бросай руль! Мне водку жалко.
— Ёй! Боишься, шо не доедем? Не будем заранее это… кипятком… — не успел вертолётчик договорить, как затрезвонил телефон. Он ответил что-то нечленораздельное, но не успел спрятать трубку в карман, как раздался новый звонок. Вот и хорошо, пускай говорит, а то от вертолётного бодрячества уже тошнит.
Километры наматывались на колеса машины, и мысли всё крутились и крутились в одной и той же глубокой колее. Он только мельком отметил, как машина свернула и вдруг пошла на обгон какого грузовичка, и через несколько минут выяснилось, обогнала не зря, как раз успели на паром. Вертолётчик притормозил только на краю съезда уже над рекой, ожидая, когда подвинется передняя машина там, на утлом паромчике. Въехав на качающуюся палубу, он, скаля зубы, радостно выдохнул: успели!
— А что за река? — поинтересовался беглец.
— Онон, Коля, Онон! Знаешь анекдот про онаниста? Этот товарищ вёл дневник и после ночи с женщиной записал: «Какое жалкое подобие!» Это он так про женщину, а не…
— Что у тебя за ассоциации…
— Какое названье, такие и ассоциации. Ну, испорченный я человек, шо тут зробышь! А был же когда-то скромным таким пацаном…
— Вот никогда бы не поверил…
— Ей-богу! Таким тихим пацаном, таким дивным перцем… И куда всё подевалось, и сам не знаю. Я ж в двадцать лет токо попробовал…
— Что ты попробовал?
— Ччто, ччто? Сладкого! — расхохотался Анатолий. — И ты знаешь — не понравилось, не, не понравилось. Я ж такого наслушался, стоко готовился, а оно раз — и закончилось. Думаю, и на гада было затевать, и другого человека мучить. А ты шо ж это, трахаться начал с четырнадцати?.. Ой! С двенадцати? — изобразил он притворный ужас.
— Ну, если речь зашла о дивных перцах, то я был обыкновенным, не дивным ботаником.
Вертолётчику тут же захотелось пройтись по поводу этого признания, но пришлось отвлечься: паром уткнулся в противоположный берег. На том берегу была уже грунтовая дорога, и она пылила так немилосердно, что не помогали и закрытые окна.
— Мы сейчас что проезжаем? — всматривался беглец в приближающееся селение.
— Так это та самая Джида и будет.
— Откуда в этих местах такое название? В Саудовской Аравии есть своя Джида, только с двумя «д». Представляешь, там, в Аравии, нет ни рек, ни озёр. Есть, разумеется, бассейны…
— Шо ты говоришь? Это как же эти шейхи живут с бассейнами? Наверное, маются, бедные! А ты шо, там был?
— Пришлось побывать, изучал нефтяную тему. — И, выговорив это, и сам удивился: а было ли это? Какие Арабские Эмираты? Какая нефтянка?
Забайкальскую Джиду на берегу обмелевшей реки проехали под завесой жёлтой пыли. Сквозь неё были видны те же, что и всюду, бревенчатые дома, одинокие фигуры на обширных огородах: народ копал картошку. За селом дорога раздвоилась, и машина свернула на ту, что забирала вправо. По ней и добрались до Ундино-Поселье, и там компаньоны вздохнули с облегчением. Это было крепкое такое селение, где была речка, и мост через речку, и холмы, холмы. Но, главное, вдоль реки побежала настоящая дорога, и она показалась шёлковой.
— Это тоже Онон?
— Не, эта называется Унда! Ты будешь смеяться, но отсюда до Улятуя знаешь скоко? Тридцать два километра! Тридцать два! Эх, если бы знать! Надо было тогда свернуть на Балей. И чёрт с ним, с грузом! Но, как говорится, умная мысля приходит опосля!
Не напоминать же, кто развернул всё в другую сторону. А он тогда считал варианты не очень хорошо, да ещё припёртый к стенке опознанием. Но, кто знает, чтобы там получилось, решись он пойти в сторону Балея? Вот с вертолётчиком он точно потерял в темпе, во времени и в пространстве.
— Как там Анна Яковлевна, Дора?
— Хочешь привет передать? — усмехнулся Анатолий. — Так я уже передал! Рассказал, как доставил инженера до Оловянной, как ты долго извинялся, сам, мол, спасибо сказать не смог, не хотел женщин с утра беспокоить…
— Издеваешься? — покраснел инженер.