И, оторвавшись от стены, он, не оглядываясь, быстро пересёк шоссейку и вступил под сень зелёных насаждений. Но, продравшись сквозь кусты, остолбенел: зелень скрывала свалку, тотальную и беспощадную. Среди хилых, ободранных деревьев и кустов чего только не было: ломаная мебель, мятые пластиковые бутылки, разорванные пакеты с гниющими отбросами, рваные покрышки… И пахло так отвратно, так безнадёжно, будто у разверстой могилы. Не хватало только наткнуться на труп! Труп не труп, но вполне живой человек в пальто с меховым воротником был рядом. Не старый ещё, с отвисшей нижней губой, он деловито разгребал мусор длинной палкой в двух метрах от него. Пришлось, шарахаясь и чертыхаясь, пробираться через рукотворные завалы, хорошо, вовремя вспомнилось: здесь и надо похоронить айфон, толку от него никакого, а лихих людей соблазняет. И такое место скоро обнаружилось — приличная такая ямка, а если ещё присыпать землей и веткой обрушить мусор… Но дальше, не утерпев, он пошёл краем леска, то обнаруживаясь, то скрываясь за полуголыми ветками, авось те, кто проносится мимо на машинах, примут за завсегдатая свалки.

Но лес скоро кончился, и сквозь редкую листву можно было наблюдать, что за место выбрал шофёр для встречи — ничего особенного, самая обычная заправка. Была ли она когда-то заправкой его компании? Возможно. Насколько он помнил, в Забайкалье они открыли таких больше двадцати, в проекте были ещё пять. Да какое это теперь имеет значение! Не отвлекайся! И смотри, смотри! А там и смотреть было нечего. Позади бетонного строеньица с большим козырьком стояли две старые иномарки, скорее всего, самих заправщиков, несколько машин прижались к автоматам и стоят, пьют бензин. Но самосвала Анатолия не было. Не было! Может, мешает фургон? Да причём здесь фургон! Оранжевую махину ничего бы не смогло скрыть. Ну вот, так и знал! Друг Доры — обыкновенный пустобрёх, и ничего больше. Но он-то, он-то, как легко повелся! И потерял столько времени! Но хуже другое — этот разговорчивый шоферюга знает, где он может находиться, а плюс-минус несколько километров роли не играют.

И что теперь? Слушай, а может, Анатолий просто не дождался? Он сам тоже хорош, нет, чтобы сразу идти сюда, к заправке, чего он выжидал? Теперь самому придётся добираться в этот городок… как его, Шилка? Вот-вот, в Шилку. Надо достать карту, определиться. Вспомнил! Какая карта, она осталась в рюкзаке, а рюкзак у мальчишек. С досады захотелось отшвырнуть и сумку, но она-то в чём виновата. И, прижав к груди поклажу, чтоб не мешала выбираться из кустов, он в последний раз посмотрел на заправку, так, на всякий случай.

Фургон и грузовик уже отъехали, теперь у автоматов другие машины, но что там между ними виднеется, что-то яркое. Нет, не может быть! И ещё не веря себе, он сдвинулся на метр влево, потом ещё, ещё… И увидел и самосвал, и шофёра. Дверца кабины была открыта, и Анатолий там сидел, свесив наружу длинные ноги. И сам собой вырвался вздох облегчения… И ничего не облегчения, просто глубоко вздохнулось и только! Да и чему, собственно, радоваться? Ну, приехал шофёр, как обещал, ну, ждет и что? А в кузове можно спрятать целый взвод автоматчиков. Да какие автоматчики, там доски, видишь, доски и никаких данайцев. Не спеши! Не спеши! — пытался он определить какие-то признаки опасности в поведении шофёра, но тот, опустив голову, читал газету, время от времени встряхивая листы, вот посмотрел на часы, почесал переносицу. Нервничает? Но кто и нервничает, так это он сам.

Нет, он уже не думал о засаде — так можно и с ума сойти, хотелось только понять мотивацию постороннего. Отчего это вдруг совершенно незнакомый человек захотел помочь? Проникся сочувствием? В это не верилось, и не потому, что не хотелось обмануться, априори был уверен: сочувствовать могут только те, кто знает причины многолетнего преследования. А таких единицы. И потом, сочувствие — это одно, а деятельная помощь — совсем другое…

Но, может, дело в другом? Сам человеческий тип, что являл собой друг Доры, был чужд и неприятен, и идти на контакт, да ещё в такой ситуации, решительно не хотелось. Особенно неприятен был панибратский тон. Этот друг без всяких церемоний сократил расстояние, что бывает между абсолютно чужими людьми. Ну да, прищемил твой гонор! Ты тоже хорош! Всё ещё тешишь себя иллюзией избранности. Этот парень — шофёр как шофёр, что ты от него хочешь? Понять хочется, понять! А что, если это такой изощрённый способ манипулирования? И вся эта распахнутость и открытость — только маска? В самом деле, прикинуться своим парнем, наобещать с три короба… И ведь подействовало, подействовало! Он и речку переплыл, и до Первомайского доехал, и к заправке вышел. Теперь бы только до станции доехать, а дальше он сам, сам… Доберётся до другой территории, это ведь недалеко, а там всё и закончится. И что ему тогда шофёр! Он и сам не собирается долго прятаться…

Всё это и многое другое говорил он себе, не решаясь выйти из укрытия. Уже и резоны кончились, а он всё наблюдал: вот шофёр кинул на приборную доску газету и взял что-то в руки — телефон? — и, размашисто жестикулируя, минут пять беззвучно шевелил губами. Потом, не отрываясь от разговора, спрыгнул на землю, пошёл вдоль машины и, с раздражением постучав ногой по задним колёсам, скрылся из вида.

Именно это и заставило покинуть укрытие. Только выйдя на открытое пространство, он задеревеневшей спиной ждал опасностей со всех сторон, ждал, что внезапно раздастся команда, и к нему ринутся со всех сторон люди, и надсадный голос выкрикнет: «Руки вверх! Вы окружены…» Никто не выкрикнул. Только рядом вдруг затормозила чёрная большая машина, и в открытое окно кто-то красным лицом выкрикнул: «Эй ты, ебандей, очки протри!»

Это почему-то рассмешило и он, отпрянув от лакового внедорожника, десяток метров, что оставались до самосвала, пробежал весёлой рысцой. И замер у кабины, услышав, как шофёр по ту сторону машины с кем-то отрывисто ругается по телефону. Он не мог разобрать отдельных слов, но скоро понял: разговор был не о нем, совсем не о нем. Через минуту Анатолий вышел из-за машины и, увидев его, как-то безразлично бросил: «Ну, наконец-то!» А потом устало добавил: «Давай в машину».

И хмурое настроение шофера как-то сразу успокоило и, забравшись в душную кабину, он стал извиняться: «Недавно только добрался. Машин совсем не было…» Но шофёр, будто не слыша, сосредоточено тыкал пальцем в кнопки телефона: «При-вет!.. Всё как договаривались?.. С моей стороны никакой задержки…» Потом Анатолий набрал другой номер, а он потянул с приборной доски газету. Только разворачивать её не понадобилось, газета была сложена первой полосой наружу — выпуск за 12 августа. Каким спокойным был тот день, и ничто тогда не предвещало такой перемены, а теперь вот сиди и слушай, как друг Доры треплется по телефону, и что будет не дальше, а через минуту, не стоит и загадывать.

Анатолий всё говорил и говорил, и он в нетерпении вертел головой, пока взгляд не уперся в маленькую фотографию; С солнцезащитного козырька на него в упор смотрел Ельцин. Дед был в аляске и в красном берете, или как там этот цвет называется, и берет был ему к лицу. Впрочем Деду шло всё: и кепка, и шляпа, и берет. В цилиндре он выглядел бы Черчиллем, вот только Черчиллем так и не стал. А жаль… Но утром этого снимка, кажется, не было. Он что, специально повесил? Зачем специально, просто откинул козырёк, там рядом и другая картинка с полуголой девушкой… Но и фотография Деда ни о чём не говорит, как, собственно, и вчерашнее шофёрское ёрничанье по поводу правителя. Есть люди, что всегда против, уже хорошо, что протестует не Сталиным. И не стоит заморачиваться на сей счёт. Но когда шофёр отключил телефон, с языка само соскочило: «А ваш напарник не возражает?» — показал он на седого десантника. И Анатолий, повернув ключ в замке зажигания, раздраженно процедил:

— Какой напарник? Моя машина, кого хочу, того и вешаю. Могу и тебя повесить.

— Спасибо. Меня не стоит! — И было совершенно не понятно, чем так недоволен Дорин друг, только ли его задержкой? Но теперь поздно разбираться в нюансах шофёрской психики, раз сам сел в машину, выходит, полностью доверился. А он доверился?