— Я прошу вас взвесить всё, и тогда…
— Такого рода решения принимаю я один. А что касается коллег, то эта рота без царя в голове, чего им бояться?
— Ну, если без царя, тем дороже эти головы.
— Ай, да не о нас речь! Мы можем максимально затянуть с выходом в эфир, но не больше, чем на два часа. К сожалению, приходится действовать с оглядкой на свидетелей. Но что потом, потом?
— Потом — Малая Дмитровка…
— И ничего нельзя сделать?
— Теперь уже нельзя…
— Да, да, понимаю… Ну что ж, машину и эскорт до прокуратуры мы вам обеспечим, подтянем и коллег… Попробуем и родителей привезти. На днях уже была предварительная договоренность с ними об интервью. Родители у вас — люди понимающие, и если не будет пробок, то через час они будут здесь. Хоть повидаетесь без конвоя! А получится, так и вашу жену вызвоним… Чёрт возьми! Какой-то библейский сюжет… Давайте-ка по пятьдесят грамм коньячку, а?
— Если можно, то чаю. И хорошо бы… — провёл рукой по щеке гость.
— Да, да, разумеется! — и, обернувшись, главный поднял телефонную трубку: «Оля, где там обещанный кофе? И чаю, чаю заварите, крепенького такого, настоящего! Бунтман не подошёл?» — ещё вопрошал он, когда в дверь постучали.
— Минутку! Минутку, я сказал!
— Какая минутка? Зачем тогда звал? — протиснулся в дверь усатый черноволосый очкарик. — Лёш, народ начал волноваться, с чего это у тебя дверь закрыта?
— Ладно, ладно, народ поймёт… Знакомьтесь — это мой заместитель Сергей Александрович, а это…
— А это, я так понимаю, — двойник? А ведь и в самом деле похож, очень похож. Прямо брат-близнец!
— Да нет, Серёжа! Близнецы у нашего гостя дома бегают. А здесь перед тобой он сам, собственной персоной…
— Ничего не понимаю! — растеряно всматривался Бунтман. — Разыгрываете, черти? Такого в принципе не может быть… Вот это, я понимаю, сюрприз, так сюрприз!
— Бунтий, остынь! Давай, пиши анонс! И такой, чтобы народ ничего не понял, но взбодрился. Ты это можешь! У нас час на запись, и… И час на встречу с родственниками. Жаль, предварительно тему разогреть нельзя. Сначала дадим в режиме хед-лайна, а потом… Потом будет жарко, потом новость сама разнесётся по сетям…
Они всё говорили, говорили и что-то спрашивали у него, а он переводил взгляд с одного на другого и только улыбался. Все эти полчаса, что он находился в редакции, его не оставляло какое-то особенное чувство, его будто обволокло благожелательной пеленой из сочувственных взглядов, улыбок, подбадривающих жестов. И потому не особенно понимал смысла слов, всю эту весёлую суету, которую сам и вызвал. Но радоваться сил не осталось. Он смертельно устал, как устает марафонец на финише. И боялся только одного: в ответ на приязнь изойдёт какими-то лишними словами…
Зря переживал! Там, где собрались вместе три журналиста да ещё монстры эфира, постороннему человеку трудно вставить слово. Ну, если только этого человека не надо расспросить…
И скоро Ганапольский повел его по коридору, и у одной из дверей остановил и предупредил:
— Запахи здесь соответствующие, пахнет мужским туалетом. А это, как вы знаете, запах звериный, его ничем перешибить нельзя. Но здесь и полотенце, и бритва… Действуйте!
Меж тем атмосфера кабинете главного редактора стала накаляться. Ворвавшийся туда конкурент попытался без свидетелей восстановить паритет.
— Так! Теперь слушайте меня! Пока вы здесь окончательно не очумели от своей удачи, выставляю свои требования — двадцать минут эксклюзива для Русской службы новостей. Нужен диктофон и свободный компьютер!
— Эти двадцать минут, Сергей, будешь не у меня просить, а у ньюсмейкера… А диктофон — пожалуйста, будет тебе аппарат! Но вот к компьютеру, извини, допустить тебя не могу. Ты хитрый, я ещё хитрее. Вот тебе бумага… Ручку дать?
— Я же и ответить могу!
— Кто бы сомневался! Но потом, потом, Сергей, будем разбираться, кто кому достоинство прищемил. А теперь извини! — и, обернувшись к возникшему в дверях Ганапольскому, потребовал:
— Матвей, надо ехать в Орлово, привезти родителей, и под каким-нибудь весомым предлогом жену…
— Веня, машина давно ушла! Девчонки сидят на телефонах! Вот только не переполошим ли мы своей активностью наших кураторов?
— Боитесь, что вас, как последнюю канарейку гласности, накроют портянкой? — хихикнул конкурент, подпиравший шкаф.
— Смотри, как бы тебе самому рот не зашили…
— Матвей, угомонись! — устало бросил Венедиктов. — Сергей Леонидович, а вы что же, от портянок уже избавлены? Все, все! Хотим мы этого или нет, но должны действовать вместе. Такая вот ирония судьбы! Это я для тебя, Матвей, говорю! Можем мы из конкурентов хоть на время стать соратниками? Или для вас журналистская солидарность — пустой звук? И ещё, когда машина подъедет к Орлово, дайте знать, я всё объясню по телефону сам…
— И где будете устраивать кафе Элефант? — ухмылялся Доренко.
— Это только такие комми, как ты, устраивали всякие там садистские свидания в «Элефантах», где муж с женою в гляделки играли…
— Причём тут коммунисты? Кино снимала женщина с романтическими представлениями о мужчинах, ну, то, что они во имя великих целей годами могут жить без женщин… Настоящий Штирлиц завёл бы крепкую, сисястую немецкую бабу и…
— Нашли время обсуждать половую жизнь Штирлица! — разозлился Венедиктов, но тут же, сменив интонацию, кротко попросил:
— Серёжа, дай свой телефон, — протянул он руку к Доренко. — Позарез надо сделать один звонок.
— Но почему с моего телефона? Да у вас своих, как грязи.
— Но тебя-то, надеюсь, теперь не слушают? Ведь не слушают, а, Сергей Леонидович?
— Да за мной два топтуна ходят! — обиделся конкурент, но телефон нехотя протянул. Венедиктов тут же положил его в ящик стола и, подняв руку, остановил взрыв протеста.
— Это, чтобы соблазна не было! Я же понимаю, как тебе тяжело, как мучительно, имея такую новость, не выдать её первым. Очень даже понимаю, сам такой… Да, поздновато изъял, но, надеюсь, ты ещё не успел раззвонить всему свету по секрету. Всё, всё! Закончим с этим… И прошу: попридержите свои языки, человек в таком положении, а вы… Как там наш гость?
Через десять минут гостя завели в какой-то зальчик и главный давал пояснения: «Это наша телевизионная студия, вы её ещё не видели… А это, видите, веб-камера, теперь прямо отсюда в интернет… Жаль, в нашем случае это невозможно, придётся сделать запись…» А беглец всё вертел головой и не верил, не верил, что яркий логотип на всю стену, и бликующее стекло звукорежиссёрской, и огромный светлый стол с микрофонами и какими-то далеко выступающими дизайнерскими штучками, и экраны, и осветительные приборы, и казавшийся бездонным потолок, и оттуда тоже светило, как в пилотской кабине — и всё это наяву!
Вокруг было столько людей, кто-то возился с осветительными приборами, другие проверяли микрофоны, стояли у камер. А он не очень понимал, зачем его пересаживали несколько раз, а тут ещё какая-то девушка с какими-то баночками, кисточками стала суетиться вокруг него, и он, как мог, отбивался: зачем, не надо! «Ну, смотрите, какие у вас синяки и под глазами… Как же с такими синяками? Алексей Алексеевич!» — взывала девушка к главному. Тот устало махнул рукой: «А что ты хотела после дальней дороги? Да всё нормально!» И, повернувшись к гостю, стал настраивать:
— Я сяду вот здесь, рядом с вами, не волнуйтесь — это ведь не прямой эфир. К сожалению, не прямой! Здесь микрофонов много, но ваш вот этот! Когда зажжётся красная лампочка, значит, включён… Я же просил принести нам по мензурке коньячку, неужели это так трудно… Ну что, аппаратура готова? Или в самый неподходящий момент забарахлит? Смотрите, головы оторву!
И что-то поднесли в маленьком стаканчике, и беглец выпил, и защипало во рту и почему-то в глазах. Странно, он ведь совсем не волнуется, что ж теперь волноваться…
— Всё будет хорошо! Родители уже выехали, вот-вот будут здесь, — неосторожно сообщил Венедиктов и, отвечая на немой вопрос, повысил голос: