А деньги? У него действительно есть деньги, четыре с половиной тысячи рублей — целое состояние для заключённого! И никаких захоронок он не делал. Какая ерунда! Интересно, смог бы он на самом деле прятать что-нибудь запрещённое? Но мимолётные мысли, видно, были, раз такое приснилось. Только сейчас не до этих теоретических изысканий: мог, не мог! И, сложив купюры квадратиком, втиснул в маленький карманчик джинсов. Вот теперь всё! Может, удастся сойти за геолога? Ну да, геолог! Даже если бы за спиной был рюкзак, всё равно не похож. На нем нет даже легкого загара, и это плохо, очень плохо… Руки можно спрятать, а вот лицо… «Бледнолицый брат, в тебе любой и сразу опознает зэка. Но если ты задержишься, то и опознавать не придётся».

И отойдя на несколько метров, оглянулся — дверь автобуса была открытой. Надо вернуться и задвинуть дверь, а то кто-нибудь заберётся, какие-нибудь звери, и… Нет, пусть будут мёртвыми, но целыми! Но когда дверца стала на место, в голове лихорадкой запрыгала мысль: надо стереть следы на дверце. Зачем? В автобусе полно его следов. Но здесь, на ручке, они будут последними! И что? А ничего! Он сотрёт свои пальчики, сотрёт. И, достав из упаковки бумажный носовой платок — в воздухе тотчас тонко и неуместно запахло лавандой — тщательно протёр серебристую металлическую скобу…

Пока он возился с дверью, заметил в глубине, под передним сиденьем закатившуюся туда бутылку с минеральной водой. Это было кстати, а то ведь еды, собственно, никакой и нет. И уже протянул руку, но тут же и отдёрнул: чёрт его знает, что в этой бутылке! Нет, ничего нельзя брать! Это потом он пожалеет, что был таким осторожным, а тогда ему ничего не надо было от них. Ну да, такой принципиальный, а кто пил воду из рук той женщины. Но это было до того, как они уничтожили людей. Ну, хорошо, то есть не хорошо… Он собирается идти или будет стоять и оправдываться?

Сколько бессмысленных действий он совершил за эти два часа! Только всё пустое! Его всё равно обнаружат, найдут, не могут не найти. Но его будто толкали на побег. Почему не пристегнули наручниками, зачем-то оставили ключ в замке зажигания? И паспорт, наверное, не просто так свалился за кресло! Вдруг в автобусе есть камера наблюдения? И сейчас кто-то где-то, потешаясь, следит, как он ползает тут на коленях… А что, если в его вещах есть какое-то устройство, совсем маленькая штучка, что-то вроде таблетки, она и будет подавать сигналы… Таблетки, таблетки! Откуда у него банка с витаминами? Да не было у него никакой банки, её подбросили, точно подбросили. Для чего громила ворошил сумку, что он там искал? Ничего не искал, он заряжал её…

И в следующую минуту на траву из сумки полетели пожитки. Первым выпал телефон. Ну, конечно, здесь и передающее и принимающее устройство! К чёрту питающий элемент, он и незаряженный способен отражать сигналы. Да разбить его — и все дела! Нет, нет, он вынет только аккумулятор, аппарат потом можно быстро оживить, вернуть в рабочее состояние. Связь! Это та тонкая ниточка, что ещё связывает его с миром…

Закончив санацию телефона, он стал перебирать одежду, выворачивал каждую вещицу наизнанку, ощупывал каждый шов, осматривал каждый карман. Не обнаружив ничего подозрительного, уже без разбора, кое-как вмял постылое барахло и застегнул молнию. И тут же почувствовал, как волна истерики вот-вот вырвется наружу, захлестнёт его, накроет неуправляемой волной, и в бессилии сел на траву.

Дожил! В побег собрался! Нельзя никуда идти. Понимаешь, нельзя! А вот то, что сделали с ним — это можно? Можно? В самом деле, почему их до сих пор не обнаружили? Но совсем скоро здесь появится вооружённый отряд. И если он хочет хоть немного пожить, придётся уйти. Пусть и стая побегает, ей полезно… Идти нельзя остаться! Идти нельзя, остаться! Идти, нельзя остаться!.. Всё, запятая поставлена!

И пришлось подняться, и потянуть за ручки сумку, но закинуть её на плечо, как во сне, он не смог — кто-то отстегнул ремень, помнится, это был широкий, крепкий такой ремень. Придётся нести в руках, не оставлять же здесь, а то подумают, что бежал в панике. А разве нет?

И, взяв вправо, он пошёл, но так неуверенно, что казалось, всё это понарошку. Он прошёл с километр, а всё спотыкался, и оглядывался, и останавливался: хотел повернуть назад? Если бы он мог вернуть мёртвым жизнь! Но нет, не может, ничего не может, остается только идти. И он всё шёл и шёл. А в голове колесом вертелось: кто он теперь? Был обвиняемым, подследственным, потом и осуждённым, и осуждённо-подследственным, и дважды осуждённым. А теперь что, осуждённо-освобождённый? Да нет, он просто осуждённый и не только в юридическом, но в социальном, политическом, общественном смыслах… Кто только не судил его! Только без пафоса! Так ведь и пафос не отменяет простой истины: он перешёл в разряд беглых каторжников. Зэки в таких случаях говорят — амнистировал сам себя. Но ведь он ушел на время. Да ведь побег — это всегда временно…

Он и сам не знал, на что тогда надеялся. В этой малонаселенной местности чужак как на ладони, и обнаружить его не составит никакого труда, обнаружить и сдать. Всё так! Но желание доказать свою невиновность было таким сильным и беспредельным, что никакие доводы рассудка в те минуты не действовали. Совсем. Он даже успокоился: ну, задержат, и что? Он скажет, шёл за помощью… А что не на станцию?.. Так направленья не знал… Тогда сумку зачем взял?.. А он сумку выбросит, и вопрос отпадёт сам собой. Пусть, пусть задержат! И хорошо бы, местные милиционеры. По крайней мере, не станут сразу стрелять. Почему он был так в этом уверен?

И, пробираясь вдоль северного склона хребта, он всё дальше и дальше уходил и от серого автобуса, и от мёртвых Чугреева и того второго, Фомина. Слева расстилалась степь, и на ровной, как стол, поверхности не было ничего — ни электрических столбов, ни строений, ни машин, ни людей. Этот рыже-коричневый простор выглядел таким диким, что казался какой-нибудь долиной Скалистых гор. Он и сам не знал, почему тогда двинулся на восток, просто показалось, что безопаснее идти именно в том направлении. Разумеется, мысль эта была иллюзорной, но что ему оставалось — только иллюзии. Плохо только — он не знает, что там впереди, и чем дальше шел, тем яснее понимал: идти вслепую — верх безрассудства. Эх, если бы не эти отвесные скалы, он мог бы подняться метров на десять, двадцать, и такой высоты вполне бы хватило рассмотреть окрестности. Только скалы были неприступны, не стоило и пытаться…

Но когда он прошёл километра три, хребет, будто поверив в серьёзность его намерений, неожиданно сжалился, оплыл пологим склоном, как спину подставил: забирайся! Он даже пробежал несколько метров по склону, но тут же выдохся, нечем было дышать. К его удивлению, в теле не было никакой мышечной силы, да и откуда ей взяться у растренированного человека, к тому же голодного — не считать же едой вчерашний перекус в поезде.

Пришлось оставить сумку у приметного камня, без поклажи подниматься стало легче. И в какой-то момент решив, что набранная высота достаточна, остановился и замер, не решаясь обернуться. Что он боялся увидеть: рассредоточенные цепи поисковой группы? Но ведь он сам хотел посмотреть что там! Ведь для этого и только для этого он полез на эту горку! Хотел убедиться? Так убедись: нет никаких коммандос! И, отдышавшись, повернулся и не поверил огромности открывшегося пространства: как давно он не видел ничего подобного! Эти мягкие холмы на горизонте, эти нежные краски… Он готов сидеть тут и… И ждать, когда подлетят вертолёты? Хорошо — сиди! Им было бы забавно снять тебя с этой горки, особо и напрягаться не надо. Снимут одним выстрелом, и он сам покатится по склону к ногам в чёрных ботинках. Но, может, всё-таки собраться и рассмотреть местность, а? Хорошо, хорошо, рассмотрим…

И, прищурив глаза, он выхватил дорогу слева, она, как нитка, нанизывала разноцветные бусины-машины. Трасса! А левее, у самого горизонта — нагромождение серого, коричневого, белого. Та самая Оловянная? И пришлось судорожно вспоминать методику определения расстояний: если он различает — а он ясно видит здания, трубы — это восемь-десять километров. Так близко? Но это слева, а прямо перед ним змеились две ленты, одна светлая — речка? Но речка без надобности, а ближе — дорога. По ней катила большая горошина. Грузовик, автобус? Это там, во сне, его подобрала машина? Значит, если бы он вечером пошёл от автобуса прямо, то запросто добрался бы до станции? Но сегодня он точно туда не пойдёт, он был в Оловянной ночью, и ему там не понравилось. Да и поздно, все станции уже оповещены.