— Как хорошо жить…

Григулеску чувствовал себя на седьмом небе от счастья, погрузившись в бочку с горячей водою чуть ли не по шею.

Это надо же — всю ночь в холодной жиже просидел, а даже насморка не подхватил! Более того, даже рана на бедре зарубцевалась, не принося больше страданий.

— Пора, пан офицер!

Старуха с морщинистым лицом растянула желтую от многократных стирок простыню, ибо вышитых полотенец в селении уже не было вот уже три дня.

Приказ командования увозить все, чтобы русским не досталось трофеев, был выполнен добросовестными солдатами буквально. Села стояли пустыми, кроме грязных хижин и угрюмых обывателей, в них не осталось абсолютно ничего. Даже татарские баскаки удавились бы от зависти, глядя на столь беззастенчивый грабеж.

Одно плохо — нельзя было найти даже куска хлеба, и полковник Маринешти посоветовал капитану поскорее добраться до Комрата, а там можно и перекусить. Причем без платы, в исполнении приказа, ибо леи можно и дома с умом потратить…

— Вот мы снова встретились, месье майор!

Константин пришел в самое благодушное настроение, разглядывая безголовое тело несчастного французского советника. Ордена и медали с его окровавленного мундира уже прибрала себе чья-то заботливая рука, брюки и ботинки тоже стянули, не побрезговали. А вот голову не стали — белесые глаза, затянутые смертной пленкой, таращились в небо.

— Говорил я вам, месье, что казаки в плен могут и не взять? — с улыбкой произнес капитан, разглядывая своего недавнего, крайне нетактичного собеседника, ничуть не огорчившись этим зрелищем и с нескрываемым удовольствием погладивший свою шею.

— А вы все на нелепое союзничество уповали… Какая глупость, майор! Тут головой нужно думать, это же казаки! А то и потерять ее недолго… кхе, а как потом жить прикажите?!

Одесса

Свет больно ударил в глаза даже сквозь закрытые веки, Константин рывком выплыл на поверхность… и очнулся.

Голова болела надрывно, тело ломило, а руки и ноги словно стали ватными — Арчегов даже не смог их тронуть. Зато глаза кое-как сумел открыть, видел плохо, хуже не придумаешь, будто сквозь мутное стекло смотришь.

— Ты очнулся, мой хороший!

Над ним склонилась женщина в белом халате, вот только лицо расплылось и не сказать красивая или нет, но голос молодой, привлекательный.

— Где я?

Арчегов с трудом вытолкнул из пересохшей глотки вопрос, будто горячим рашпилем царапнул небо язык.

Он вспомнил безумные глаза свитского офицера, опять услышал крик «Красная подстилка» и вспышку пламени. Голова тут же запульсировала болью, и Константин застонал.

— Лежите, лежите, больной, вам вредно волноваться!

«Она знает кто я, потому и на вы перешла», — ответ напрашивался сам, и генерал, еще раз непроизвольно застонав, резким голосом приказал:

— Попросите его величество прийти!

— Кого, кого?! — с искренним удивлением спросило молодое создание, в этом он сейчас мог поклясться.

— Его императорское величество Михаила Александровича!

Матерно в мозгу пройдясь по поводу бестолковости прелестного создания, чуть ли не по слогам разъяснил свою просьбу Константин Иванович.

— Таковых здесь нет!

«Вот деревня, и нашли таковскую», — поставил диагноз Арчегов и решил зайти с другой стороны. — Не могли бы вы передать мою просьбу найти адмирала Колчака?

— Колчака? — изумилась девушка. — А зачем вам пиво?

Арчегов аж задохнулся от такой наивности и решил, что девица определенно блондинка с восьмым размером груди — такие в мозгах не нуждаются. И потому мягко спросил:

— Я же в Одессе? Или меня куда перевезли? Какое сегодня число?

— Одесса?!

В голосе девушки прозвучало такое искреннее изумление, причину которого Константин не понял. Но тут же последовал вопрос, заданный весьма вкрадчивым голосом:

— А какого числа вы потеряли сознание? Да, кстати, как вас зовут, простите за назойливость?

— Я военный министр Сибирского правительства генерал-адъютант Арчегов! — Константин почувствовал, что начинает закипать чайником, поставленным на раскаленную плиту — крышка которого уже подпрыгивает и дребезжит, выпуская клубы пара.

— И сознание потерял 2 октября 1920 года, после того, как в меня всадили полдюжины пуль…

— Вас нашли на Кругобайкальской железной дороге. Старый бурят вынес ваше тело, больной. И сегодня 27 декабря 1997 года — вы были без сознания три дня…

От мягкого участливого голоса девушки у Константина жаром ошпарило все внутренности. Он потерял дар речи и впал в столбнячное состояние, не в силах даже вздохнуть. Только мысли в голове неслись ошалевшим наметом, норовя выбить лобовую кость.

«Не может быть!!! Так что же это такое деется! Это все был сон — царь, Колчак… Бог ты мой — я же Нину потерял! Бурят меня просто мухоморами напоил, вот у меня шиза и полезла!»

Потрясение было настолько велико, что Константин добрую минуту только хлопал ртом как рыба, вытащенная на берег. А глаза сами по себе обшарили комнату, похожую на одинокий бокс карантина — крашеные стены, убогая ископаемая обстановка. И девицу, наконец, хорошо разглядели — черноволосая красотка, очень юная, в белом медицинском халате.

— Вы в Слюдянке, вас поместили в отдельную палату… — словно из-под ватной повязки послышался голос медсестры, и мозг, переварив пищу для размышлений, начал выдавать результаты.

«А ведь сестры милосердия там платья носят с передниками и белые косынки. Эта одета в халат — явно училище после восьми классов закончила, очень молода. В Слюдянке я — похоже на правду. Да и Колчак у нее с пивом ассоциируется — все верно, я просто шизанул хорошо и жил во сне. И тело мое прежнее, не арчеговское — башка трещит, кости ломит, а с ногой совсем худо — будто в тиски зажата. Ну, Цыренджап, ну кудесник, мать твою в четыре загиба. Как только доберусь до тебя, взвоешь! На куски порву, как Тузик грелку!»

— Так, значит, вы настаиваете на встрече с императором Михаилом?! — голос девушки стал настолько вкрадчивым, ровным и доброжелательным, что Константин похолодел, догадавшись, что его может ждать в самом ближайшем будущем.

— Вы генерал Сибирского правительства, я вас правильно поняла? И знакомы с адмиралом Колчаком, и не пивом, а тем самым, что был настоящим? — глаза девчушки горели нехорошим огоньком, не предвещавшим ничего доброго.

«Писец! Это современность, мать ее, да еще с пивом! Хана! Девчонка сейчас к главврачу побежит, вон как глазюки загорелись — психа готового поймала. И отвезут меня на белой машине с мигалкой в Иркутск, прямиком на Гагарина, в чудный дом с решетками, где все жители в халатах. И посадят в палату, причем юмор проявят — рядом с „Колчаком“ и „императором“, вот смеха-то будет!»

Однако сейчас Константину было не до веселья. Реальная перспектива оказаться в психушке его не прельщала.

«Бомжом стану — жинка с шурином живо мамину квартиру пристроят, и это в лучшем случае. В худшем так наколют и „колесами“ накормят, что остаток жизни там и проведу. Надо спасаться!»

— Да что вы, милая, — самым проникновенным голосом произнес Константин Иванович. — Это я во сне с вами говорил, приснится же такое. Литературы про гражданскую начитался. Вот и понес «пургу», ничего не соображая спросонок. Я в Иркутске живу, на Байкальской. Зовут меня Константин Иванович Ермаков…

— У вас все тело в отметинах и шрамах. Вы воевали?

— Приходилось. В Афганистане и Чечне, еще была пара «горячих точек». Подполковник в отставке, инвалид второй группы — видите, что с ногой у меня, хожу на костылях. — Константин «подпустил слезу» — девчонка молодая, если на жалость надавить, то проскочить можно, не побежит за главврачом. А это сейчас главное…

— Родились вы когда, Константин Иванович?