— Что ты собираешься делать? — спросил Артур. Голос его звучал прерывисто.

— Пойти взглянуть. Машины обоих Уаттсов стоят там. Я пройду здесь и выскочу как раз за домом. Вон там. Где свет горит. А ты подождешь меня здесь.

— А что, если т-ты попадешь в беду, Трев?

— Тогда я либо вернусь на своих двоих, либо нет. Если не вернусь, а ты решишь, что сможешь все выдержать, постарайся подойти как можно ближе и посмотреть, в чем дело. Только не рискуй. Действуй по своему усмотрению. Вот держи. — Я вынул пистолет из кармана пиджака и вложил ему в руку. Эта штучка должна была поднять его дух. Мне необходимо было укрепить этот бледный тростник, превратив его во что-нибудь более прочное, просто на всякий случай. Даже ценой того, чтобы самого себя оставить голым.

— Не нравится мне это, — сказал Артур. И был не одинок в своих оценках.

— Если дело обернется очень плохо, поезжай, возьми Чуки и быстро-быстро убирайтесь из этого района. Забирай эту машину и гони всю ночь, прямо до Таллахасса. Утром свяжись с человеком из окружения Генерального Прокурора. Запомни его имя. Вокелер. Трумэн Вокелер. — Артур повторил имя вслед за мной. — И больше ни с кем не говори. Если его нет, потребуй, чтобы за ним послали. И вы с Чуки будете с ним откровенны. Во всем. Он там все поймет. Доверься ему.

— А почему бы нам просто не...

Я вылез из машины и захлопнул дверцу. Прошел метров пятнадцать по полю, остановился и подождал, пока глаза достаточно привыкнут к темноте, чтобы различать контуры предметов на земле и не споткнуться о карликовую пальму или низкий кустарник. Я умудрялся видеть в темноте, не глядя прямо на огни дома. За задней границей владений Уаксвелла начинались густые заросли, и, двигаясь на просвет, я наткнулся на шаткую изгородь, достаточно низкую, чтобы через нее переступить. Оказавшись на заднем дворе, я отступил в тень, изучая дом и освежая в памяти его внутреннюю планировку. В окнах кухни горел свет. Свет из гостиной падал квадратами на клумбы и темневшую на террасе мебель. Из дома не доносилось ни единого звука. Только странный мерцающий свет, который меня озадачил. Чуть-чуть сдвинувшись вбок, я смог заглянуть в окно гостиной. Крейн Уаттс распростерся в большом зеленом кресле, оббитом кожей, откинув ноги на подушку и свесив голову набок. Я не мог различить ни движения, ни звука ни в одной из частей дома и не видел ни души.

Добравшись до дома со стороны гаража, я пригнулся, добежал до «линкольна» и подождал, став на одно колено и прислушиваясь. Осматриваясь, подошел и заглянул в пустую машину, потом наклонился и насторожился. Ключей в ней не было. Я обошел ее сзади, нагнулся и попробовал ближайшую выхлопную трубу. Она была еле теплая, почти остывшая. Помня, как Бу водит машину, я мог догадаться, что прошло уже довольно много времени. Я переместился поближе к дому, обогнул угол и оказался у входной двери, готовый распластаться среди запущенных посадок, если по улице проедет машина. Навесные рамы окон гостиной, выходящие на эту сторону, были распахнуты почти настежь. Я прошел, пригнувшись, под ними и осторожно выпрямился. Отсюда Крейн Уаттс был виден под другим углом. Все, что я мог разглядеть — это его вытянутые ноги на подушке и свисавшую руку. Лицо повернуто к телевизору. Звук почти полностью выключен. Там пела симпатичная негритяночка. Камера наехала крупным планом, белые зубы, трепет язычка, напрягающееся горло, быстрая артикуляция губ. И полное молчание, полное, пока я не услыхал слабый гудящий храп человека в зеленом кресле.

Я пригнулся и двинулся дальше по фасаду к дальнему углу. Обогнув его, я заметил, какую длинную тень оставляю за собой, понял, что встал как раз напротив единственного уличного фонаря. А это Очень Хороший Способ определить, где я. Из темноты раздался какой-то звук: хоп. Свистящая струйка воздуха коснулась справа моего горла, а следом за ним тут же точный удар свинца в ствол пальмы в ста метрах за спиной.

Говорят, когда Уити Форд попытался первым схватить беглеца, тот наклонился, понял, что происходит, и дернулся в другую сторону. Но ему пришлось преодолеть инерцию собственного тела, чтобы сохранить равновесие. Я его потерял и мне страшно захотелось оказаться в безопасном месте, которое только что покинул. Либо он пользовался дешевым глушителем, либо самодельным, либо хорошим, но уже много раз испробованным. Хорошие издают звук хафф, а не хоп. Нет, я не вспомнил всю свою прожитую жизнь за долю секунды. Я был слишком занят тем, что восстанавливал равновесие, менял направление и соображал. Но как-то по-дурацки, по-идиотски, как... как Артур. Я не слышал следующего хоп. До меня донесся лишь кошмарный, раздирающий звук пули, оторвавшей всю верхнюю часть моей головы. Мир кончился, померкла нескончаемая белизна, в которой даже не осталось ощущения падения.

...Моя голова лежала в мешке с рыбой, среди мерзкого зловония, разбавленного запахом машинного масла. Рука была где-то в стороне, за углом, на другой улице, совершенно индифферентная к требованиям хозяина. Если ты не идешь, сказал я ей, покачай пальцем. Она покачала пальцем. Никаких проблем, босс. Попробуем другую руку. Правую. Хорошую. Но это совершенно невозможно. Я разрезан пополам, от макушки до промежности, и в рану вставлен плексиглас, сквозь который можно наблюдать движение частиц тела, все эти крошечные внутренние насосики и пульсации.

Взбунтовавшаяся рука всплыла вверх и парила, невидимая, где-то там, позади, на что-то наткнулась, что-то толкнула, и мешок с рыбой исчез, а я очутился в потоке свежего ночного воздуха, сделал одно крохотное движение, другое, посмотрел на две скользящие луны, два абсолютно одинаковых месяца. Так, сейчас. Это необычно. У каждой звезды был близнец, и они находились в тех же отношениях между собой, что и две луны. Я боролся с какой-то мощной концепцией двойственности, чем-то таким, что, если бы мне удалось ухватить его и привести в логичный вид, в корне изменило бы будущее всего человечества. Но все время пыталось вмешаться какое-то раздражавшее меня временное беспокойство. Надо мной была кренившаяся могильная плита. Вернее, две, переходящие друг в друга. Я присмотрелся, и плита превратилась в две белых кожаных спинки передних сидений, все так же перетекающих одно в другое. Путем болезненных рассуждений я установил, что лежу на полу перед задними сидениями машины. И внезапно понял, что это машина Бу Уаксвелла, а я мертв. Пойман наклонившимся. Я потянулся рукой к голове, чтобы понять, от чего я умер. Это было очень высоко и очень больно. Сплошь вырванное и поджаренное мясо. Какая-то смесь и неразбериха, которые никак не могли быть мной. Я попытался отыскать вторую половину самого себя. Рука, более послушная и покорная, поползла ощупывать тело. И нашла скучное, мертвое мясо. Но когда я пощупал его и нажал, то какая-то глубокая и приглушенная боль объявила себя моей правой рукой. Я с усилием отогнул край вонючего брезента, снова упавшего мне на лицо, оттолкнул его вниз и в сторону. Умереть это одно. А вот стать пищей для крабов — это гораздо менее приятно. Парень наверняка относился к этому весьма небрежно. Убил меня, сунул в машину, набросил сверху брезент, чтобы позаботиться о теле, когда будет время. Но если окажется, что тело исчезло...

Дотянувшись до стекла, я нашел, где открывается задняя дверь. Раздался щелчок. Я задергал здоровой ногой и немного съехал с порога, пытаясь открыть дверь. Я ее толкал снова и снова, пока мои плечи не оказались на пороге, но голова свисала вниз. Я подложил здоровую руку под затылок, приподнял его, подергался и выскользнул наружу, так что плечи оказались на дерне, а бедра все еще наверху, на подножке. Еще два рывка, и бедра съехали на землю. Теперь я смог упереться здоровой ногой в машину. Помертвевшая нога выпала следом за мной. Перевернуться оказалось великим подвигом, для которого потребовалось тщательно все спланировать и нужным образом поднять помертвевшие части тела в те позиции, где сработает сила земного притяжения. Дважды я достигал точки равновесия и лишь на третий перевалил через нее.