— Может, тебе какой другой Уаксвелл нужен? Что-то я тебя, налетчик, не знаю. Стой, где стоишь, а я сейчас выйду и мы поговорим.

Он вошел в дом. Я слышал, как он с кем-то беседует, потом до меня донесся тихий женский голос. Он вернулся, улыбаясь, застегивая на ходу рубашку, в ботинках и ковбойской соломенной шляпе на курчавой макушке. Подойдя почти вплотную, Бу протянул мне руку. Едва коснувшись ее, я заметил первый проблеск того, о чем меня предупреждал старик, и отпрыгнул в сторону. Неожиданно его тяжеленный правый башмак взлетел вверх, как девичьи ножки в кабаре, и, когда он оказался в верхней точке, я врезал ему сверху в горло левой рукой, повалив на спину с глухим шумом затрещавших костей.

Бу уставился на меня снизу вверх в невиннейшем удивлении, а потом рассмеялся. Это был заразительный, радостный и довольный хохот.

— Ну, парень, — выдохнул он, — да ты груб и скор как аллигатор. Преподал старому Бу урок, как в воскресной школе. — Он начал подниматься и издал слабый стон. Лицо его задергалось. Бу застонал. — Чтоб тебя разорвало когда-нибудь. Помоги мне встать.

Он протянул мне руку. Я взялся за нее. Бу ударил меня каблуками в живот и еще врезал из-за головы, но у меня хватило ума не держаться за него. Я бросился на землю, откатился, потом еще и еще, но его каблуки все равно рыхлили почву в сантиметре от моего уха, пока я не залез под трейлер со скифом. Но не успел я вытянуться там у дальней стороны, как он налетел на меня, обогнув скиф со стороны кормы. Он был по-кошачьи проворен, этот убийственный мужик. Бу выволок меня обратно из-под корпуса и, прочно встав на землю, принялся вбивать в тело крючья с каждым ударом наращивая темп.

В таком случае лучше всего постараться выйти из игры. Это эффективнее, чем проявлять ненужную смелость и пытаться ловить руку. Мои попытки защититься придали ему уверенности в себе. Внешне я не произвожу особого впечатления. Этакий мягкотелый и долговязый верзила, неуклюжий, с торчащими локтями. Но левое плечо повернуто, надежно защищая челюсть, а правая рука поднята достаточно высоко. Лучший способ уловить ритм — беглым взглядом следить за животом противника. Тогда можно откатываться и отскакивать, не упуская его из виду, будучи всегда готов вместо мягкого бедра подставить острое колено. Он затрясся под ударами моих рук, локтей, плеч, а то, что я припал к земле, поставило меня в выгодное положение.

В конце концов Бу получил хороший пинок под ребра и еще один, около виска, такой, от которого звенит в ушах. Каждый удар он сопровождал тяжелым и резким хрипом, и, в конце концов, сбавил темп, поняв, что большого урона он не наносит. Поэтому Бу попытался немного изменить стиль, переходя от драки в подворотне к сражению в клубе. Чуть отступив и, применяя неотработанные приемы, старался врезать мне наискось правым кулаком. Но я вырубил его, показав, что знаком с приемчиками уличных драк. Квинсберри, даже с методами Тразиано, малоприятно для косточек суставов. От того-то и вызывают такое веселье телевизионные гладиаторы. Всего один яростный удар в челюсть заставляет героя зажать свою разбитую руку между коленями, тихо поскуливая от боли.

Припадая к земле, полуобернувшись, я чуть подался вниз, чтобы он подумал, будто теснит меня. Бу поддался на удочку и возобновил удары. Я с силой наступил ему на ногу и, сцепив руки, врезал ему снизу в челюсть правым локтем. Продолжая то же движение, разжав руки, я развернулся и залепил тыльной стороной ладони прямо ему в переносицу. Неожиданные удары, наносимые быстрой очередью в неожиданные места, деморализуют человека, вызывая у него такое ощущение, словно он угодил в пилораму. Я ударил в горловую впадину Бу, с размаху влепил доморощенным приемом в ухо, глубоко врезал под пряжку ремня — единственное традиционное место в этой краткой последовательности — и, когда он согнулся, схватив его руку за запястье и заломив назад, между лопаток, протащил два шага вперед, треснув головой о лодку. Раздался звук, напоминающий удары тамтама. Бу обмяк, сделал инстинктивное движение в попытке выпрямиться, снова обмяк и остался внизу, у трейлера, бессильно прижавшись щекой к земле около колеса.

Пока я ощупывал особо чувствительные места, оценивая повреждения и чувствуя себя приятно расслабленным, проворным и в нужной форме, с крыльца послышался стук высоких каблуков. Повернувшись, я увидел девушку, сбросившую белый свитер и большую белую сумку на верхней ступеньке. Она пересекла вытоптанный дворик, покачиваясь на высоких каблуках выпачканных белых туфелек. На ней была прозрачная бледно-желтая блузка, сквозь которую просвечивал лифчик, и обтягивающая зеленая юбка очень яркого и неприятного оттенка. Девушка выглядела так, как будто была из той компании, что я встретил в аптеке. Ей было лет пятнадцать, я думаю. Уж наверняка не старше шестнадцати, еще округлая от детского жирка. Широкие и мягкие бедра, начинающая тяжелеть грудь, маленький толстый выступ над тугой в талии юбкой. Круглое, тестообразное личико, по-детски симпатичное, небольшие пухлые, только что подкрашенные губки. Подойдя, она спокойно взглянула на Уаксвелла, не переставая расчесывать свои льняные волосы ярко-красной расческой, свободной рукой придерживая пряди. Остановившись рядом со мной, посмотрела на Бу. Ее детская кожа была так чудесна, что даже с близкого расстояния при утреннем освещении я не замечал ни пор, ни морщинок. Когда она проводила расческой по прямым, густым, светлым волосам, до меня доносился слабый треск.

— Сделайте одолжение, убейте его, — сказала она тоненьким детским голоском.

— Вот он, пред вами. Можете прикончить.

Продолжая расчесываться, она перешла на другую сторону и посмотрела на меня, покачав головой. Я ожидал, что девичьи глаза окажутся столь же уязвимыми, как и все ее молодое существо. Но ее газельи глаза оказались старыми и холодными. Слабое усилие памяти пробудило во мне воспоминание о глазах мальчиков Льюзана, глазах, не меняющихся от попрошайничества, жалоб и голодных улыбок, которыми они встречали американских солдат.

— Можно было бы сделать это прямо сейчас, — сказала она. — Или, может, кто другой сделает. Это единственный для меня способ перестать приходить сюда. Ха! У него и моего папы всего три месяца разница в возрасте. Но Уаксвеллов не убивают. Здесь с ними поступают иначе.

Бу Уаксвелл зарычал и медленно перевел себя в сидячее положение, опустив голову между коленями и аккуратно придерживая затылок ладонями. Он поглядывал сквозь ресницы, которые я не заметил раньше, черные, густые и по-девичьи длинные.

— Я ухожу. Ты меня слышишь? — сказала девушка.

— Значит, уходи, Синди.

Она поглядела на него, пожала плечами и направилась обратно к своей сумке и свитеру. На полпути она остановилась и крикнула мне.

— Мистер, он будет все время думать, как бы врезать вам в тот момент, когда вы меньше всего ожидаете.

— Не собираюсь я этого парня обрабатывать. Ступай домой, девочка, — сказал он.

Обхватил колени, Бу прислонился к борту. Покачав головой, он сунул палец в ухо.

— Я из-за тебя оглох на эту сторону, словно водопад внутри. И голос хрипит. Дзюдо, что ли?

— Курс заочного обучения в Обезьяньем питомнике, Бу.

Синди со скрипом открыла дверь гаража и выкатила красно-белый мотороллер «Веспа». Положила на руль, убрала сумку и свитер в ящик, на багажнике, вытащила белый шарф и тщательно замотала волосы. В нашу сторону она даже не поглядела. Сняла белые туфли и убрала их в одно из отделений. Потом нажала на стартер, подняла руль с земли, задрала юбку до середины, обнажив толстые белые ноги, оттолкнулась и скользнула на сидение, слегка приподнявшись. Покачиваясь, она постепенно установила равновесие, мотороллер чихнул, и девица укатила по залитой солнечным светом дороге. Дым повисел немного в воздухе и растаял.

— Молода она для тебя немного, разве не так?

— Да нет, уже подросла и созрела. Я ей одолжил бабки на этот мотороллер. Синди моя соседочка на этот год. Живет тут рядом, в конце Марко Велладж. Стоит заскочить в эту старую дыру и дать длинный автомобильный гудок, потом короткий, потом опять длинный. И вернуться в этот дом. Усядусь в кресло, и уже слышу, мотороллер жужжит там в ночи, как трутень. Она сколько раз мне говорила, что в жизни больше не придет, но каждый раз вся в мыле и пене появляется, словно всю дорогу бежала, а не ехала.