Продолжая плыть на юг мимо Биг-Марко-Пасс, я надел темные очки от усиливающегося солнечного блеска. У меня достаточно пигмента в коже, но маловато в радужной оболочке. Бледные глаза — это большая помеха в тропиках. Я проехал мимо того места, где когда-то стоял Коппьер-сити, потом обогнул Каксамбас. Бульдозеры работали даже в воскресное утро: оранжевые пчелы, строящие дорогие соты на головокружительных высотах южных земель Иммокали, вздымающихся на пятнадцать — восемнадцать метров над уровнем моря. Сверившись с картой, я обогнул отмеченные острова и увидел вдали тихую суету Гудланда: дома, трейлеры, коттеджи, лачуги, разбросанные безо всякого плана вдоль защищенного дамбой берега за узкой полосой темного песчаного пляжа, скал и утесов.

Я снизил скорость и вырулил к шаткой заправочной пристани. За ней помещался непроизвольно возникший лодочный дворик, где было разбросано столько обломков старых корпусов, что, казалось, люди провели здесь годы, пытаясь построить судно методом проб и ошибок, но до сих пор не преуспели в этом.

Я привязал лодку. Помпы были заперты. Старый грубоватого вида субъект сидел и штопал сеть узловатыми, как корни ризофоры, руками.

— Что хорошего? — спросил он.

— Все, что я видел, это стайку бонито. Не стал с ними связываться.

Он поглядел на небо, сплюнул.

— Сейчас уже особого лова почти до самого заката не будет. Сюда, прямо под эту пристань вчера ночью огромный робало заплыл, бился хвостом, как человек в ладоши. Джо Брадли поймал тут одного такого, на восемь килограммов потянул.

— Хорош...

— Знали бы вы, как здесь в прежние времена бывало. Заправиться хотите? У Стакера по воскресеньям до десяти не открывают.

— Я тут одного человека отыскать хочу. Ничего с моими вещами не случится, если я их прямо тут оставлю!

— Конечно. А кого вы ищете?

— Человек по имени Уаксвелл.

Он заворчал, затянул узел потуже и снова сплюнул.

— Да тут Уаксвеллов везде поразбросано, отсюда и до самого Форти-Майл-Бенд. И в Эверглейдз-Сити Уаксвеллы есть, и в Копланде, и в Эчопи, и, насколько мне известно, парочка там, повыше, у Ла-Белль. Когда они плодятся, то рожают все время мальчишек, а плодятся они часто.

— Мне нужен Бу Уаксвелл?

Его широкая ухмылка открывала больше десен, нежели зубов.

— Тогда это тот Уаксвелл, что из Гудланда, и он может быть у себя. Хотя вряд ли он дома в воскресное утро. А если он и у себя, то, весьма вероятно, дамочка у него гостит. Ну, если уж он там, и один, то все равно в это время суток может разозлиться на любого, кому вздумается его навестить. Хотя, если подумать, нет ничего такого, из-за чего он не пришел бы в ярость, будь это одно время суток или другое.

— Ничего, я не дам себя в обиду.

— При ваших-то размерах, похоже, и удастся его чуть поохладить. Но будьте осторожны, а не то ваш рост ни хрена вам не поможет. Он ведь что делает, выходит улыбающийся, сладкий, ну, ровно пирог, подходит достаточно близко и сбивает человека с ног, а потом уже во всю лежачего молотит. Несколько раз он это так здорово проделывал, что приходилось уезжать в Парк, пока все тут не уляжется. Пару раз все считали, что мы от него освободились на несколько лет, но окружной суд больше девяноста дней ни разу ему не давал. Он по четырем округам колесит в этой роскошной машине, что у него сейчас, но здесь, у нас, живет сам по себе. Впрочем, всех это прекрасно устраивает.

— Я вам очень благодарен за информацию, а как мне отыскать его?

— Идите до вершины, а потом спускайтесь вниз, туда где дорога делает петлю. Там от поворота две грязные дороги отходят. К нему ведет та, что подальше от берега. Идти оттуда километра полтора. А всего — километра три. Единственный дом на дороге.

Коттеджа не было видно, пока я не прошел последний изгиб дороги, а потом он показался между деревьями, метрах в пятидесяти. Видимо он был раньше окрашен в желтый цвет с белой отделкой, но теперь большая его часть посерела от плохой погоды, доски перекосились и разошлись. Покрытая гонтом[8] крыша покосилась, двор зарос. Но над всем этим ярко сверкала блестящая телевизионная антенна, вытянувшаяся в голубое небо. На верхушке сидел, покачиваясь, пересмешник, выводя мелодичные трели. Большой «ландровер», новенький, но весь покрытый сухой грязью, стоял под навесом.

Там же я увидел красивую моторную лодку на тяжелом, специальном лодочном трейлере. Под углом к нему и почти напротив ступенек осевшего крыльца был припаркован белый открытый «линкольн-континенталь» с четырьмя дверьми. Последняя модель, но пыльный, с помятым крылом и выбитыми задними фарами. Вокруг валялась такая коллекция железа, словно великовозрастное дитя устроило себе счастливое Рождество. Чем ближе я подходил, тем больше наблюдал явных признаков запущенности. Приблизившись, я заглянул в скиф. Он был дополнительно оснащен одной из лучших моделей береговых радиопередатчиков. Но птицы покрыли круглыми пятнами по-королевски голубой пластик сидений, а грязной дождевой воды в нем скопилось столько, что она заполняла днище и виднелась над досками настила.

Я и не представлял себе, что Бу Уаксвелл может располагать такими большими кредитами. По моим оценкам, игрушек у него во дворе набиралось по меньшей мере на двадцать пять тысяч долларов. И, видимо, еще больше было в доме. Дети, у которых много игрушек, забывают о них.

Вскрикивал пересмешник, гудели насекомые, нарушая утреннюю тишину. Я прибавил к ним свой зычный голос, встав в десяти метрах от парадной двери:

— Уаксвелл! Эй! Бу Уаксвелл!

Через несколько минут я услыхал внутри грохот и увидал смуглое лицо в грязном окошке. Потом дверь открылась и на крыльцо вышел мужчина. Он был в грязных штанах цвета хаки, босой, голый до пояса. Черные густые, курчавые волосы, черная подушка шерсти на груди. Голубые глаза, желтоватое лицо. Татуировка, как и описал Артур. Но его информация не передавала главной сущности этого человека. Возможно потому, что Артур просто не знал, как обозначить особенности его внешнего вида. У Уаксвелла вздымались бугры мощных мускулов на плечах. Талия располнела и уже начала приобретать мягкость. Его поза, повадки, выражение лица имели тот упрямый вид, что присущ забавной театральной смеси иронии и нахальства. Богарт, Гейбл, Флинн,[9] — у них был тот же аромат, та же потрепанная праздная напыщенность, безмерность плоти. Женщины, инстинктивно чувствуя характер этих мужчин и понимая, как небрежно их используют, все равно принимают их и соглашаются на связь лишь по той простой причине, что не могут ни дать им точного определения, ни противостоять.

Он держал автомат, так, как другой держал бы пистолет, направив дуло в доски крыльца в метре от своих босых ног.

— Какого черта тебе тут потребовалось, сволочь?

— Да вот, поговорить с тобой хочу, Уаксвелл.

— И теперь захочешь говорить? — Он слегка приподнял дуло. — Проваливай с моего участка, а не то я тебе ноги отстрелю, а тебя в клочья разнесу.

Не успел я сказать что-нибудь, чтобы привлечь его внимание, как понял, что дело зашло далеко. Но следовало рискнуть, особенно не раздумывая. Правда, мне трудно было представить, чтобы Уаксвелл был особо близок с адвокатом. Или доверял ему. Или вообще кому-нибудь доверял.

— Крейн Уаттс сказал, Бу, что ты можешь помочь сварганить одно дельце! — выкрикнул я.

Он уставился на меня со слабым наигранным удивлением.

— Это чего, адвокат что ли тот, парень из Неаполя?

— Да брось ты свою пушку, Бога ради! Я тут кое-что провернуть затеял, так может и для тебя местечко найдется, как и в прошлый раз. Такая же помощь нужна. Сам понимаешь. Но только на этот раз никто, по-видимому, денег в Тампу не увезет. Мы можем тебя привлечь и, думаю, использовать ту же женщину. Уаттс говорил, тебе должно быть известно, как связаться с Вильмой.

Он сделал вид, что ничего не понял.