Лицо Келли стало задумчивым и печальным.

– Не знаю. Я не могу оставить ее у себя – у мамы аллергия на собачью шерсть. Скорее всего, я ее кому-нибудь отдам, и всех этих кошек – тоже. Но я не могу сдать их в приют для животных – если их никто не возьмет, их просто выбросят на улицу, а этого я не допущу. Джимми любил этих животных.

Зейн налил себе еще кофе.

– Я потрясен. Оказывается, у вас есть сердце.

– Разумеется, у меня есть сердце! – нетерпеливо проговорила Келли. И сердце ее было даже слишком чувствительным – в этом состояла главная проблема ее жизни. – Будет нелегко найти хозяев для пяти взрослых кошек и помешанной собаки.

Лицо Келли слегка оживилось; она с задумчивым интересом взглянула на Зейна.

– Идея, – произнесла она, пряча улыбку, – вы можете взять эту собаку. И пару кошек в придачу. Ведь у вас своя ферма. И Джимми понравилось бы, если бы его любимцы оказались у друга. Может, вам следует забрать к себе всех кошек?

Его лицо приобрело каменную твердость.

– Я? Нет уж, спасибо. У меня есть охотничьи собаки – они с удовольствием позавтракают этими кошками. А что касается псины, то тысячу раз «нет». Меня угнетает присутствие существа, которое постоянно радуется.

– Она очень привязчива, – заметила Келли, невольно вставая на защиту Полли-Энн.

– Да. Она бы с такой же страстью любила психопата, убийцу, даже вурдалака. Для нее нет разницы – в отличие от меня. Поэтому я предпочту отказаться от нее.

Келли вздохнула. Придется поместить объявление в местных газетах – и это должно быть трогательное объявление, настоящий шедевр в своем роде… Она погрузилась в подавленное молчание.

Зейн перебил ее безрадостные мысли дерзким вопросом:

– Почему вы до сих пор живете с матерью?

Келли подняла голову. Зейн вновь уставился на нее поверх кружки.

– Места в доме хватает, – объяснила она, пожав плечами. – Где же мне еще жить – при моей-то зарплате? К тому же маме помогают мои деньги. И мое общество. Мы любим бывать вместе.

– Но ни одной из вас не нравится общество мужчин, верно?

Келли только что поднесла ко рту очередной пончик, но от этого вопроса уронила его на тарелку.

– Прошу прощения, – негодующим тоном произнесла она, – но это наше личное дело.

Зейн равнодушно приподнял могучее плечо.

– Я и сам люблю жить так, как считаю нужным. Я всего лишь спрашиваю. Джимми говорил, что ваша мать когда-то пережила сильное разочарование в любви и что ваш отец отбил у нее всякое желание видеть рядом с собой мужчину.

Келли почувствовала, как ком мучительно вырастает в горле. Ее отец был крупным, обаятельным и красивым мужчиной. Но он лгал Сисси, поступал с ней нечестно, и, когда в конце концов его похождения стали слишком частыми, Сисси, чтобы выжить, ожесточилась против него и вычеркнула отца Келли из своей жизни.

Он ушел безо всяких возражений, по-видимому будучи счастлив избавиться от жены и ребенка. Сисси не получила от него ни цента на содержание дочери; он уехал на Западное побережье и ни разу не попытался узнать, как они живут. Его хватало лишь на открытки к Рождеству и дню рождения Келли.

Пять лет назад отец умер в Сакраменто, в Калифорнии, а Сисси и Келли узнали о его смерти только год спустя. Услышав печальную новость, Келли ничего не испытала. Она, девушка, которая так сильно поддавалась влиянию эмоций, что почти все время сдерживала себя, на этот раз не ощутила ровным счетом ничего.

Сисси вырастила ее в одиночку, и Келли отдавала матери всю любовь, которая по праву должна была принадлежать обоим родителям. Если Зейну вздумалось подвергнуть Сисси критике, надо немедленно это пресечь, решила Келли.

Она выпрямилась на стуле и сообщила ледяным голосом, почти не разжимая губ:

– Мама жила с моим отцом как в аду. Уйдя от нас, он больше не вспоминал о ней. Никогда! Он бы вызвал отвращение у кого угодно.

Ее тон, гнев, негодующий взгляд должны были заставить его смутиться, испытать стыд. Вместо этого на лице Зейна появилось равнодушное, почти скучающее выражение.

– Так говорил и Джимми. Он был недоволен, что ваша мать заживо похоронила себя, только и всего. Ему хотелось, чтобы ей выпало в жизни больше счастья.

Голубые глаза Келли метали искры.

– Моя мать вполне счастлива, благодарю вас. Может быть, вы слышали, как говорят: «Мужчина нужен женщине, как рыбе – велосипед»? Так вот, это правда. Может быть, вы сочтете мои слова ударом по вашему самолюбию, но женщине совсем не нужен мужчина, чтобы стать счастливой.

Он улыбнулся – снисходительно и насмешливо.

– Я и не утверждал обратного, – заметил он. – Беспокоился о ней ваш дядя, а не я. Его постоянно мучила мысль, что вы живете вдвоем, только вдвоем – библиотекарь и учительница.

Келли с вызовом сжала губы. Неужели Зейн принимает их за двух старых дев, прячущихся от любви и жизни?

– Да, библиотекарь и учительница. Какое вам до этого дело?

Зейн отставил пустую кружку. Мышцы плеч вздымались под тканью рубашки.

– Совсем никакого. Вы ведь хотите стать писательницей, верно? – Насмешка буквально пронизывала его слова.

– Я уже писательница, – резко парировала Келли. – Я опубликовала две книги. – И затем, чувствуя, что этого заявления недостаточно, добавила: – Может, они и не разошлись миллионными тиражами, может, я и не знаменита, но я – писательница.

В притворном восхищении Зейн вскинул брови.

– Бог ты мой! – воскликнул он. – Две книги! Надо же! – Минуту он что-то обдумывал. – Вы позволите задать вам вопрос?

Келли подозрительно взглянула на собеседника. Она не сомневалась, что сейчас последует очередная насмешка или грубость.

– Какой? – спросила она таким же ледяным тоном, каким говорила прежде.

Неподдельное чувство появилось на его лице, и этим чувством было раздражение.

– О какой чертовщине вы можете писать? – требовательно произнес он.

– Что вы имеете в виду?

– Живя со своей матерью, лишив себя настоящей жизни – о чем же вы можете писать? Писатель должен все испытать сам, а не прятаться в раковину.

– Я и испытываю, – с жаром отозвалась Келли, – я никуда не прячусь… я учу… У меня двадцать пять детей в классе – а они гораздо живее и интереснее, чем большинство взрослых. Я наблюдаю, как они смеются, плачут, растут и…

Она замерла, размышляя, не стоит ли обуздать свой гнев. Нет, решила она и дала себе волю:

– Да кто вы такой, чтобы судить меня? Поучать, каким должен быть писатель? Что-то я не заметила, чтобы вы разбирались в литературе, – еще бы, ведь вам нравится даже Фэрли Коллинз!

– Разумеется, я люблю Фэрли Коллинза, – усмехнулся он. – Черт побери, Фэрли Коллинз – это я и есть.

Смысл его слов не сразу дошел до Келли.

– Ни минуты в этом не сомневаюсь! – гневно выпалила она. – Именно таким он и должен быть. Не дала бы за вас и…

Внезапно она побледнела и уставилась на мужчину, сидящего напротив, будто видела его впервые. Губы Келли приоткрылись, на лице появилось выражение неприятного изумления и недоверия. От потрясения голос задрожал.

– Я вам не верю, – наконец удалось ей произнести. – Джимми сказал бы об этом. Он постоянно болтал об этих проклятых… об этих книгах. И обязательно сказал бы, что знаком с Фэрли Коллинзом.

– Он этого не знал, – заявил Зейн. – Знал, конечно, что я пишу, но, поскольку я не распространялся на эту тему, у него хватало вежливости не заводить разговора самому. Я не склонен доверять людям. Обычно сообщаю только, что зарабатываю деньги, клепая вестерны, и не подписываюсь собственным именем, чтобы избежать путаницы с Зейном Греем. Никто не знает, под каким псевдонимом я пишу, потому что мне так нравится. И я никогда бы не сказал об этом вам, если бы не надеялся сбить с вас эту дурацкую спесь!

– Я вам не верю… – повторила Келли как загипнотизированная, не сводя глаз с собеседника.

Она и в самом деле ничему не поверила. Фэрли Коллинз всегда представлялся ей бледным, похожим на паука карликом с сутулыми плечами, жидкими прилизанными волосами, как у Дракулы, и дикими глазами, блестящими от безумных фантазий. Ей казалось, что он никогда не выходит из дома при свете солнечного дня и предается мерзким развлечениям – например, спит в гробу. Как же она могла думать, что Коллинз окажется огромным, сильным мужчиной, который умеет ловить рыбу, виртуозно ездить верхом, править каноэ и стрелять из ружья?