Во время похорон мне пришла в голову странная мысль, которую я хотел продумать досконально.

— Миртиль работал в одиночку, — начал я. — У него были только случайные сообщники, и он с ними щедро расплачивался. Правильно?

— Да.

— Какие чувства питали к нему эти сообщники?

— Разумеется, они восхищались им. Миртилем восхищались все. Ради него они могли пойти на убийство.

— Даже те, кто знал его лично?

— О–о, думаю, что да. Понимаете, в своем деле Рене был так же знаменит, как, например, Азнавур в песенном жанре.

— Мог ли Миртиль, сидя в тюрьме, довериться другому заключенному и дать ему знать о своем намерении отписать свой труп медицине?

Режина нахмурила брови, стараясь понять, к чему я клоню.

— Меня бы это очень удивило. Должна вам сказать, Рене не имел обыкновения откровенничать.

— Но практически это было возможно?

— Думаю, да. У тюремных стен есть уши.

— Я это вот к чему: может, кому–нибудь, узнавшему проект Миртиля, пришло в голову за него отомстить?.. Погодите… дайте мне досказать. Кто–нибудь вообразил, что Миртиля принудили отписать свое тело посмертно, и это вызвало у него возмущение. Вот он и решает…

Режина, смеясь, перебила меня:

— Я и не знала, что вы способны сочинять романы. Да нет, это чистая фантазия. Прежде всего Рене не стал бы ни с кем договариваться. Это совершенно исключено. Никто не посмел бы обсуждать его решение. Отомстить за него? Но почему? Впрочем, если медики решили воспользоваться трупом Рене вопреки его воле, тогда я молчу. Но только все это могло быть и без ведома Рене. Как видите, ваша идея заводит в тупик… Даже если бы кто–нибудь и захотел отомстить за Миртиля, как он вышел бы на ваших друзей?

— Ведя слежку за нами.

Режина повернула ко мне лицо, которое зарделось от возмущения.

— Что? Вы считаете меня способной… Я положил ладонь поверх ее руки.

— Нет Режина. Вы меня неправильно поняли… Речь не о вас, вы это прекрасно знаете. Но, в конце концов, ведь вас тоже хорошо знают… я хочу сказать в определенных кругах… И если допустить, что кто–либо развлекался, следя за вами, вашими передвижениями, он оказался бы в курсе всех ваших дел, узнал бы про три могилы, клинику…

Режина так побледнела, что это стало заметно, несмотря на макияж.

— Вы серьезно? — пробормотала она.

По правде говоря, я и сам не очень–то знал, куда заведут меня предположения. Просто я воспринял картину в целом, поскольку «обладал тонким нюхом», как любезно заметил префект.

— Что меня озадачивает, — продолжал я, — так это револьвер у Гобри. А вы–то знали, что у него имелся револьвер?

— Нет. Но Гобри ничего не стоило раздобыть его в барах, которые он посещал. Если желаете, через час я принесу вам два–три револьвера… Нет, вы бредите, мсье Гаррик… Только что я испугалась, так как за мной и вправду могли следить. Но неужто вы воображаете, что убийца Гобри разгуливает себе по выставочным залам, среди фотографов и журналистов?

Конечно же, ее аргумент был убедителен. И потом, как же так? Я лично присутствовал при самоубийстве Жюможа. И никто не заставлял Симону силком проглотить таблетки, которые ее убили.

Я искал, где бы припарковать машину, но, так и не найдя местечка, проследовал к площади Клиши.

— Я и сама ничего не понимаю, — призналась Режина. — Он был большой любитель выпить. И все же по своей сути это был мелкий буржуа, а не настоящий художник. Что бы ему хотелось — он сам мне говорил, — так это рисовать букеты, лица или такие штуки, как раньше: трубку рядом с газетами, кофейник рядом с рыбой… А то, что делал он, подрывало его здоровье. И вот результат…

Я думал, что меня осенила блестящая мысль, но признал, что она плохо согласуется с фактами.

— Ладно. Поговорим о другом. Когда я опять, увижу вас?

— Кончится тем, что я вас скомпрометирую.

— Сейчас я в отпуске.

Мы договорились о свидании на завтра. Зачем обманывать себя? Эта девушка нравилась мне все больше и больше. Я играл с огнем и знал это. Но она была так хороша собой! Что произойдет, если… Мне останется только подать в отставку. Я буду посмешищем всей префектуры. Говоря по совести, не будь она в прошлом любовницей Миртиля — обратил ли бы я на нее внимание вообще? Не знаю, не знаю. Любил ли я ее? Возможно, я был достаточно глуп, чтобы полюбить! Я впервые задался вопросом: а есть ли у меня характер? На меня возложили бесконечно трудную миссию, я же позволяю отвлекать себя девице, недавно покинувшей тюрьму.

Такое рассуждение вернуло мне здравый смысл. Я пришел домой, решив продолжить свои записи и обстоятельней, чем прежде, обдумать происходящее, так как моя версия, может, и была абсурдной, но за ней то преимущество, что она толкнула меня на новую интерпретацию происходящего… Если хорошенько поискать, то, вполне возможно, я придумаю еще одну версию!… Быстрее! За работу!

Увы! Меня ждал у дома молодой Мусрон. Я сразу же прочел по его лицу, что у него неприятности. Я впустил его в квартиру. Он упал в кресло.

— Все кончено, — заявил он. — Наши планы полетели в тартарары.

— Что случилось?

— Мой приятель… гитарист… сын дипломата… он нас бросает… А поскольку именно он субсидировал нас, мы погорели.

— Давайте–ка по порядку. Итак, почему он вас бросает?

— Из–за своей мамаши, старой шлюхи, которая больше не желает о нас и слышать. И увозит его в Англию.

— Это очень серьезно?

Он смотрел на меня так, словно видел перед собой недоумка, придурка.

— А где мне, по–вашему, взять бабки, шеф? Сколотить оркестр из дебютантов стоит больших денег!

— Но я — то думал, что ваше издательство… Он пожал плечами.

— Конечно же, нам помогают. Но я знаю от приятелей, как это происходит. Если не хочешь выглядеть жалко, надо вкладывать денежки, и много.

— У вас вроде бы есть сестра? Не могла бы она вам помочь?

— Она даже не пожелала навестить меня в клинике. Впрочем, она уезжает из Франции.

— Когда вы узнали, что гитарист вас бросает?

— Менее часа назад, вернувшись с кладбища. Мы должны были репетировать — и вот на тебе… Ах, шеф! Мне остается только одно — утопиться.

Я задрожал всем телом.

— Полегче, старина, полегче. Думайте, прежде чем говорить! Если все упирается в деньги… сколько вам потребуется?

— Трудно определить заранее. Эта бабенка платила нам не по ставке. Она просто нас финансировала.

— Подождите… Я подумал вот о чем… Схватив телефонную трубку, я набрал номер Эрамбля. Этот малыш Мусрон нагнал на меня такого страху, что я никак не мог ясно выразить, в чем суть дела. Наконец Эрамбль понял, какого рода услугу я жду от него. Он тут же опять стал подозрительным дельцом, который не берет на себя необдуманных обязательств.

— Передайте трубку Мусрону.

Они долго разговаривали, но так и не пришли к согласию.

Измученный, я снова взял трубку.

— Без гарантий, — твердил Эрамбль свое, — я не могу взять на себя такого обязательства.

— А… что, если он станет на вас работать… Он наверняка может оказать вам большие услуги.

Такой аргумент поколебал Эрамбля.

— Пошлите–ка его ко мне. Я посмотрю, нет ли возможности выручить его.

Я счел более благоразумным проводить Мусрона. Дискуссия продолжалась более двух часов. В конце концов они договорились. Мусрон взял на себя секретарство. Он поселится над салоном мебели Эрамбля и будет иметь выходной в субботу, воскресенье и с четырех по будням. Они начнут работать на пару, но Эрамбль окажет денежную поддержку оркестру. Мусрон с друзьями станут выступать по уик–эндам в парижском районе, а когда их репутация утвердится, то Эрамбль наладит контакт с издательством и поведет с ним переговоры напрямую.

— Он ни черта не смыслит в таких делах, — сообщил мне Мусрон. — В один прекрасный момент его пошлют куда подальше.

Однако выбора не было. Он принял условия Эрамбля с болью в сердце и назавтра приступил к работе. У меня просто гора упала с плеч. Сам того не желая, я свел Мусрона с Эрамблем. Они станут присматривать друг за другом, и таким образом я сразу получу информацию в случае, если один из них «захромает».