Они заходили на другую половину, где жил раньше Антек с семьей, а сейчас Евка и Ягустинка готовили ужин, — в печи так и гудело, и Витек едва успевал носить дрова и подкладывать их под огромные котлы. Бродили по всему дому, и в каждую щель заглядывали их завистливые глаза.

Да и как было не завидовать такой судьбе?

Уж один этот дом чего стоил — лучший в деревне, большой, светлый, высокий, комнаты, как в какой-нибудь помещичьей усадьбе, выбеленные, чистые, с деревянным полом! А мебели сколько, посуды разной, образов одних штук двадцать, и все под стеклом! Потом еще хлева, конюшни, амбары! А скота! Одних коров пять, да бык, который дает немало доходу, да три лошади. А земля, а гуси, а свиньи!

Завистницы горестно вздыхали, и то одна, то другая тихо произносила:

— И посылает же Господь таким, которые не заслужили!

— Кто смел, тот и съел!

— Верно! Недаром говорят: на Бога надейся, а сам не плошай!

— Так отчего же ваша Улися оплошала?

— Потому что Бога боится и живет честно.

— Ну, и другие девушки так же.

— Да и то сказать, — другой люди не простят. Если хоть раз увидят ее ночью с парнем, уже на весь свет ославят!

— А таким, как эта, счастье!

— Оттого, что стыда у них нет.

— Ну идите же! — звал их Енджик. — Музыка играет, а в комнате ни единой юбки, танцевать не с кем!

— Ишь, охотник какой до пляски! А у матери позволения спросил?

— Смотри, штанов не потеряй, уж очень ты прыток!

— Да людям ног не оттопчи!

— С Валентовой потанцуй, хорошая будет пара — два чучела!

Енджик только чертыхнулся, обхватил первую попавшуюся девушку и потащил ее танцевать, не слушая, что ему кричат вслед.

В передней комнате уже танцевали, но вяло, как будто нехотя. Одна только Настя отплясывала вовсю с Шимеком Пачесем. Они уже сговорились раньше и при первых звуках музыки, крепко обхватив друг друга, пустились в пляс и кружились долго, с увлечением. Время от времени отдыхали, ходили обнявшись по избе, весело разговаривая и, громко смеясь: они так явно льнули друг к другу, что Доминикова забеспокоилась и стала следить за сыном.

Только когда пришел войт (он запоздал, потому что отправлял новобранцев в волость), люди расшевелились. Он, как только вошел и выпил рюмку-другую, завел разговор со всеми и стал подшучивать над молодыми:

— Что-то молодой у нас бледнее смерти, а молодуха раскраснелась, как маков цвет!

— Завтра это скажешь…

— Ну, и мастер же ты, Мацей, — дня не потерял!

— Что ты говоришь, Петр! Не гусак же он, чтобы у всех па глазах…

— Не ручайтесь за него, я бы и на полкварты об заклад стал биться! Швырни камушком в кусты — и всегда какая — нибудь птичка выпорхнет. Это я, войт, вам говорю!

Загремел дружный хохот, а Ягна вскочила и выбежала из комнаты. Стало шумно, все развеселились, бабы начали болтать, что на язык придет. Войт помог, да и водка сделала свое дело. Борына ее гостям не жалел, часто пускал бутыль вкруговую. Танцоры тоже оживились, начинали петь, притопывать в такт, и круг их значительно расширился.

Пришел Амброжий, сразу сел — чуть не у самого порога — и жадными глазами следил за бутылью, переходившей от гостя к гостю.

— У тебя голова только в ту сторону вертится, где рюмочки звенят! — заметил ему войт.

— Оттого, что очень уж они звонкие. А кто жаждущего напоит, того Бог наградит! — серьезно отозвался Амброжий.

— Так напейся воды, кожаный мешок!

— Что скоту здорово, то человеку смерть! Знаете поговорку: "Пусть кто хочет водою спасается, а водка всякого на ноги поставит".

— Ну, раз ты так думаешь, — пей водочку.

— Ваше здоровье, войт! А еще говорят: "Крестись водой, на свадьбе водку лей, а на похоронах — слезы".

— Славная поговорка! Пей другую!

— Не откажусь и от третьей. Я всегда пью одну за первую жену и две — за вторую.

— Это почему же?

— Да потому, что вовремя померла, чтобы я мог третью себе подыскать.

— Ишь, о бабах еще думает, а у самого к вечеру глаза не видят!

— Да я и в потемках еще могу палкой бабьи бока нащупать.

Вся изба грохнула смехом.

— С Ягустинкой тебя сосватаем! — кричали женщины. — Она тоже выпить любит и говорунья не хуже тебя!

— Сказано: коли муж работящий, а жена горластая, они полмира добудут.

Войт подсел к Амброжию, затеснились к ним и другие, расселись, где кто мог, а кому места не нашлось на лавках, те стояли; компания заняла пол-избы, не обращая внимания на танцующих.

И посыпались шутки, выдумки разные, веселые прибаутки, рассказы, — изба гудела от хохота. А всех больше ораторствовал Амброжий, сочинял и врал людям прямо в глаза, но так складно и забавно, что слушатели покатывались со смеху. Ему не уступала и Вахникова, которую ни одна баба на деревне не могла переговорить, вторил им и войт, насколько ему позволяло звание.

Музыка играла вовсю, молодежь танцевала, а старики так расходились, что забыли обо всем на свете.

Вдруг кто-то увидел в сенях Янкеля. Его мигом затащили в комнату. Еврей снял шапку, поклонился и стал дружески со всеми здороваться, не обращая внимания на то, что обидные прозвища камнями сыпались на него.

— Рыжий!

— Нехристь!

— Кобылий сын!

— Тише вы! Надо его угостить, налейте ему горелки! — распорядился войт.

— Проходил я мимо — дай, думаю, погляжу, как хозяева веселятся. Спасибо, пан войт: как не выпить за здоровье молодых!

Борына вынес бутылку и налил ему. Янкель вытер рюмку полой своего длинного кафтана, надел шапку и выпил раз, потом другой.

— Оставайтесь, Янкель, не станете трефным! Эй, музыканты, играйте еврейскую, пускай Янкель потанцует! — кричали вокруг смеясь.

— Могу и потанцевать, это не грех.

Но раньше чем музыканты разобрали, чего от них хотят, Янкель потихоньку выбрался в сени и шмыгнул во двор — пошел к Кубе отбирать ружье. В избе и не заметили его ухода. Амброжий продолжал складно врать, а Вахникова — вторить ему, и так время прошло до самого ужина. Уже и музыка смолкла, передвинули столы и хозяйки грохотали посудой, а они все еще болтали.

Напрасно Борына приглашал их за стол, никто его не слушал. Потом и Ягуся стала настойчиво звать, но войт втащил ее в круг, усадил подле себя и не отпускал.

Наконец, Ясек Недотепа закричал во все горло:

— За стол, люди, — все остынет!

— Тише, дурень, дадут и тебе миску вылизать.

— Амброжий тут вам врет бессовестно и думает, что ему кто-нибудь поверит!

— Ясек, если тебе дадут в морду, бери — твое! А меня не тронь, не сладишь.

— Давай померяемся! — крикнул глупый парень, поняв слова Амброжия буквально.

— Вол тоже одолеть может человека — пожалуй, еще лучше, чем ты.

Мать Ясека заступилась за сына:

— Амброжий за ксендзом убирает, так думает, что от него ума набрался.

— Дура! Впусти телку в костел, она и хвост задерет! — буркнул обиженный Амброжий и первый двинулся к столу, а за ним и другие стали поспешно занимать места, так как стряпухи уже вносили дымящиеся миски и по комнате распространился аппетитный запах.

Расселись по старшинству: Доминикова с сыновьями посредине, а дружки жениха и невесты сели все вместе. Борына и Ягуся не садились, они за всем надзирали к прислуживали гостям.

Наступила тишина, только за окнами дрались и шумели ребятишки, а Лапа с лаем бегал вокруг дома и скребся в дверь. Гости тихо, чинно занялись едой и усердно опустошали полные доверху миски, — только ложки стучали да звенели рюмки.

А Ягуся не переставала потчевать всех, каждому подкладывала на тарелку то мяса, то чего-нибудь другого и просила есть досыта. И так это мило у нее выходило, так умела она каждому сказать кстати ласковое слово, так всех радовала своей красотой, что не один парень провожал ее тоскующим взглядом, а мать расцветала от гордости и то и дело откладывала ложку, чтобы полюбоваться дочерью.

Видел это и Борына. Когда Ягна шла к стряпухам, он бросался за ней и, догнав в сенях, крепко обнимал и целовал взасос.