Прошёл час, второй, и вот скрипнула ржавая железная дверь, и на пороге камеры появился он, тот, кого я и ожидал, Николай Буров по прозвищу Кара, исхудавший брюнет сорока пяти лет с резкими чертами лица и не единожды сломанным носом. Узнал я его не сразу, так как от своих фотографий он отличался очень сильно, но это понятно, чай не в санатории наёмник отдыхал, а в подвалах СБ.

Ни слова не говоря, Кара протолкнулся через скучившихся людей, подошёл к левой шконке возле окна, как раз где я стоял, всё так же молча схватил лежащего на ней человека, судя по наколкам на пальцах рук, воришку, и резким рывком скинул его с лежака. Толпа глухо заворчала, но не возразила наёмнику, так как авторитетных людей в ней не было, а в основном шушера всякая собралась, которая уже к вечеру рассосётся.

Минуло минут десять, и всё это время я простоял без движения лицом к окошку, ловя раскрытым ртом свежий воздух с улицы и краем глаза наблюдая за Карой, который начал осматриваться в камере, да так и застыл на мне.

– Слышь, гвардеец, – он всё же заговорил со мной, – как звать тебя?

Повернувшись боком к стене, взглянул в его глаза и сам спросил:

– А тебе зачем, дядя?

– Хм, – ухмыльнулся он, и я заметил, что половины зубов у него недостаёт, – лицо у тебя больно знакомое. Может, встречались где?

– Всё может, – пожал я плечами. – Земля круглая.

Кара кивнул на мою нашивку – на фоне заснеженного горного пика падающего в атаке орла:

– Четвёртая гвардейская?

– Она самая.

– За что здесь?

– Больно ты любопытный, дядя. Не лезь в душу, и так муторно.

Наёмник замолчал, и я, соответственно, тоже. Ближе к полудню из камеры одного за другим стали выдёргивать заключённых, кого на суд, кого в другую камеру или на работы в пределах тюрьмы. Уже к обеду, когда принесли рыбную баланду, в камере осталось девять человек, и мне нашлась свободная шконка. Пообедав, прилёг на доски, и только прикрыл глаза, как снова раздался голос Бурова:

– Гвардеец, а чего тебя не своим судом судят?

– Отреклись от меня камрады, так что теперь я гражданский.

– Было за что?

– Было. У меня контузия, пить нельзя, а я принял на грудь крепко, устроил драку в ресторане, патрульных из народной стражи поколотил да и с безопасниками поцапался не подетски. Вот наш комбат и решил, что не нужен ему такой геморрой, как я, и задним числом контракт расторг. – Я посмотрел на него: – Как думаешь, дядя, что со мной будет?

– Патрульные – это минимум лет пять каторги, а если ещё и госбезопасность обидится, то все десять.

– Они обидятся, – кривая усмешка на губах, – там есть за что обиду затаить.

– Звать тебя как, боец?

– Саня. А вас?

– Дядя Коля зови, не ошибёшься. В каком звании был?

– Сержант.

– А батальон какой?

– Спец… Что за допрос, дядя Коля? Всё, не хочу разговаривать.

Буров помедлил и произнёс еле слышно:

– Понятно, спецназ.

Опять молчание, и снова Кара первым нарушает его:

– В походе на Дон участвовал?

– Да, – как бы нехотя выдавливаю я из себя.

– Ты не подумай чего, Саня, но я из тех мест родом, вот и спрашиваю. Как там сейчас?

– Плохо. Разруха, голод, болезни и реки, химией травленные. А вы сами здесь по какой причине, дядя Коля? На бандоса не похожи, а в тюрьме. Отчего так?

– Наёмничал, а в нашем деле как – если твоя сторона выиграла, то тебе деньги, почёт и свобода, а если проиграла, то шьют всё, что только на себе потянешь.

– Ваша сторона, как я понимаю, проиграла?

– Не то слово, разгромлена в пух и прах. Про Туапсе слышал?

– Конечно, слышал, и, говорят, безы с морпехами там солидные потери понесли. Ваша работа?

– Да, мои бойцы работали.

До самого вечера мы проговорили с Буровым, и я сам не заметил, как рассказал ему про свою службу, откуда родители, где родился и как жил. В общем, следуя рекомендациям эсбэшных психологов, был самим собой, простым и ясным парнем с незатейливой жизнью и судьбой нормального гвардейского вояки, который один раз оступился, и его сдали. Кара, тот, напротив, про свою жизнь ничего толком не рассказал, так, какието байки и самые общие фразы.

После ужина всё той же самой пустой рыбной баланды в руках у наёмника оказалась малява, записка, которую ему передал выводной из охраны. Буров её прочитал, нахмурился, потом присел на корточки подле моей шконки и прямо спросил:

– Саня, вижу, парень ты нормальный. Сегодня к отбою в нашу камеру пятерых мокроделов зашлют, чтоб меня завалить. Ты как, впишешься?

– Это не проблема, но сам понимаешь, дядя Коля, мне чужие дела совсем ни к чему. У меня суд через пару дней, и пойду я по этапу на каторгу, а там блатные. С ворами бодаться не резон, и хоть на здоровье я не жалуюсь, но толпой меня на зоне забьют.

– Санёк, нормально всё будет, обещаю. Мне бы ночь пережить и до утра дотянуть, а там нам побег организуют, и мы с тобой на пару уйдём.

– Поклянись, что это правда, – приподнялся я на локте. – Самым святым и дорогим для тебя клянись.

– Клянусь памятью сына моего Филиппа, что если ты меня выручишь, то и я тебя из тюрьмы вытащу.

Мы ударили по рукам и стали готовиться к встрече с воровскими киллерами.

Глава 17

Вольный город Трабзон

07.05.2059

Аааа! – разнёсся над футбольным полем торжествующий рёв.

Это значит, что местная команда забила очередной гол в ворота своих соперников.

Стадион Hüseyin Avni Aker гудел, и люди, набившиеся в него – не менее пятнадцати тысяч человек, – махали флагами и без устали скандировали свои речёвки. Сегодня здесь знаковое событие: бордовоголубые играют против красных, «Трабзонспор» и «Самсунспор», две команды, которые уцелели в Эпоху Хаоса и, невзирая ни на что, продолжают футбольные матчи. Десять лет подряд, в один и тот же день они проводят весеннюю игру в Трабзоне, а через четыре месяца ещё одну игру в городе Самсун. Идёт первый тайм, счёт один – два, выигрывает «Трабзонспор», и толпа, в подавляющем своём большинстве местные жители, просто беснуется от радости.

Мне, однако, вся эта игра совсем неинтересна, тоска заела, и домой хочется так, что хоть волком вой. Почти полгода пролетело с тех пор, как я оказался при Николае Бурове, знаменитом наёмнике по кличке Кара, и, оглядываясь назад, я кляну самыми последними словами майора Захарова, втравившего меня в эту авантюру. Как же всётаки раньше было просто: служи честно, выполняй приказы и не рассуждай. Теперь же всё в моей жизни не так, только успевай подмечать, с какой стороны может беда подойти незаметно, и думай не только за себя, но и за своих врагов. Откуда у меня враги? Хм, у менято их нет, но я всегда при Бурове, а у него их, как грязи, куда ни посмотри, или кровник, или убийца, желающий нажиться на его смерти.

Из Краснодарской тюрьмы мы бежали под утро, когда разобрались с быками одного местного криминального пахана. Драка в ту ночь вышла знатная и смертушка в очередной раз рядом со мной прошла. Однако мы с Карой оказались подготовлены гораздо лучше, чем обычные уголовники, смогли их завалить, хотя и не без потерь. Помнится, у Бурова тогда бок сильно финкой посечён оказался, и пришлось мне его подручными средствами штопать, а у меня синяков на лице добавилось и правое ухо было на блин похоже. Впрочем, тогда я думал не о ранах, а о том, как же мы всётаки убегать будем. Вариантов перебрал массу, и канализацию, и перепиленные решётки, и захват заложников, но всё оказалось гораздо проще. Все проблемы в очередной раз решили деньги. Нам попросту открыли камеру, мы вышли во двор, прошли через калитку, предназначенную для служебного пользования, загрузились в фургончик, стоящий неподалеку от тюрьмы, и были таковы.

Прошла неделя, и на развалинах города Сочи нас встретил старый причерноморский контрабандист Иван Василиади, который оказался закадычным другом моего нового патрона, то есть Бурова. Минуло ещё пять дней, и, совершив на шаланде Василиади рисковое путешествие по зимнему морю, мы оказались в столице Трапезундского вилайета, вольном городе Трабзон.