Девушка хотела встать, но он остановил ее. Его рука была холодной и липкой.

— Ночь может быть тяжелой, ясноглазая, но я поправлюсь, уж ты мне поверь.

Клянусь, что не умру и не оставлю тебя здесь одну. Ты мне веришь? Она снова кивнула. Сейчас ей хотелось в это верить больше всего на свете.

— Постарайся поддерживать огонь, вот и все. А если я начну бредить и городить чепуху, не обращай внимания. Идет?

— Это будет зависеть от чепухи… Может, в бреду вы придете от меня в восторг и признаете, что более замечательной девушки нет во всей округе. — Хани натянуто улыбнулась.

— Надеюсь, что именно это ты от меня и услышишь.

На самом деле Гидеона преследовали кошмары, и он всю ночь метался по постели, которую Хани соорудила из седла и попон. Она поддерживала огонь и кипятила воду, вспоминая с улыбкой, как Гидеон учил ее варить кофе и не обжигаться. В конце концов, не так уж она и беспомощна. Вот было бы здорово, если бы он проснулся и оценил ее крошечные достижения, был бы ею доволен, может быть даже, горд!

Какие глупости приходят в голову, оборвала она себя. Гидеону сейчас нет до нее никакого дела. У него свои проблемы. Ему надо выжить. Да и какая разница, будет ли он ею гордиться или нет? Она для него обуза, и больше ничего, и при первой же возможности он отправит ее обратно к родителям в Санта-Фе.

Ближе к ночи Гидеон погрузился в глубокий сон и перестал метаться. Хани немного успокоилась и не заметила, как задремала. Ее разбудил поток отборных ругательств. Костер почти догорел, но в лунном свете она увидела, что Гидеон скинул с себя одеяло. Он лежал весь в поту, и его била дрожь.

Хани попыталась накрыть его, но он ее оттолкнул.

— Ты велел держать тебя в тепле, так что лежи спокойно, — строго сказала она, подтыкая одеяло со всех сторон.

— Будь ты проклята, Кора! — Железной хваткой он сомкнул пальцы на ее запястье. Его широко раскрытые глаза лихорадочно блестели.

Хани вздрогнула и попыталась вырваться.

— Я не Кора, — крикнула она, хотя не знала, слышит ли он ее.

— На суде ты проливала слезы, а сама уже знала, что сбежишь с Дуайтом. Только ждала, а может, и молилась, чтобы меня поскорее упрятали за решетку…

— Гидеон, я не…

— Ты была моей женой! Бог мой, ты носила под сердцем моего ребенка. Но это ничего для тебя не значило. Ничего! Тебя убить было мало… — Он дернул Хани за руку. — За одно это стоило тебя убить, Кора.

— Гидеон! — отчаянно закричала Хани, но не только потому, что была напугана, но и для того, чтобы вырвать его из кошмара. Он глядел на нее в упор, но не узнавал. — Гидеон, хватит. Я не Кора. Это я. Посмотри на меня. Ну же!

На какую-то долю секунды он закрыл глаза, а когда снова открыл, опасный блеск пропал, но взгляд стал каким-то тупым, отрешенным.

— Эд, — прошептал он, отпуская ее руку. — Мне показалось… Не знаю, что мне показалось… Извини, если я сделал тебе больно.

Хани отвела у него со лба влажные волосы.

— Нет, ничего. Просто ты меня напугал. — Она снова подоткнула под него одеяло. — Вот так. Тебе надо быть в тепле.

— Да я весь горю.

— У тебя жар, но скоро температура спадет, — стараясь, чтобы ее голос звучал ровно, сказала она и положила ему на лоб мокрую тряпку. — Утром тебе станет лучше. Вот увидишь.

У него начали стучать зубы и голова стала мотаться из стороны в сторону.

— Помоги мне пережить ночь, Кора, — пробормотал он. — Всего одну ночь, дорогая.

— Хорошо. Обещаю. — И Хани прижалась губами к его горячему лбу.

Уже вставало солнце — огромный оранжевый шар парил в предутренней пурпурной дымке, — а руки Хани все еще крепко обнимали Гидеона, который спал спокойным сном.

Высвободив руку, Хани потерла глаза. Как ни странно, усталости она не ощущала, а наоборот, чувствовала себя необычайно бодро. Ее переполняла гордость, ведь она просидела с Гидеоном всю эту ужасную длинную ночь. Он то отталкивал ее и ругался, то называл Корой и проклинал. Но потом, успокоившись в ее объятиях, уснул.

Всю ночь она думала о том, что из услышанного было правдой, а что — бредом. Неужели действительно его жена ждала ребенка? И действительно желала, чтобы мужа посадили в тюрьму? Хани было непонятно, как женщина — любая женщина — может отвернуться от такого мужчины, как Гидеон Саммерфилд, даже если он преступник.

Он добрый и терпеливый человек, думала Хани. Но всякий раз, когда она начинала перечислять про себя его добродетели, одна мысль не давала ей покоя. Этот человек женат. И то, что он проклинает Кору, может означать лишь одно — он ее любит. Всю эту долгую ночь Хани страстно желала — да простит ее Господь! — чтобы эта женщина, предавшая Гидеона, сгинула бы с лица земли.

Гидеон, по-видимому, уже чувствовал себя лучше: жар спал и щеки немного порозовели. Вспомнив о том, как болели ее братья, Хани решила, что после сна у больного появится зверский аппетит. Чтобы восстановить силы, ему надо будет как следует подкрепиться. Но у них ничего не осталось, только полбанки клубничного джема. Она в такой панике выскочила из магазина в Мадриде, что забыла, зачем зашла.

Придется снова скакать туда. Если она поедет быстро, то сумеет обернуться часов за пять. Судя по ровному дыханию, Гидеон проспит еще долго. Может быть, ей даже удастся поспеть обратно до того, как он проснется. А как ему будет приятно очнуться от аромата свежесваренного кофе, а может, и от запаха шипящего на огне бекона!

От мыслей о еде у нее свело желудок, и она улыбнулась. Но тут же вспомнила о шерифе, и улыбка мгновенно сошла с ее лица. Что, если она с ним столкнется? Как объяснит свое вчерашнее поведение? Она ведь была соучастницей ограбления! А если ей и удастся избежать встречи с шерифом, чем она станет расплачиваться за продукты?

Взгляд ее упал на мешок с деньгами. Ну конечно! Она возьмет несколько купюр, а остальное отдаст шерифу. Довольная своим решением, она встала, поправила на Гидеоне одеяло, а затем развязала мешок и запустила в него руку.

Каково же было ее удивление, когда она увидела, что держит в кулаке пачку нарезанной бумаги! У нее даже ноги подкосились, и ей пришлось сесть на землю. — Газеты! — Она разжала кулак, и нарезанные по размеру банкнот листки, подхваченные ветром, разлетелись в разные стороны. На глаза у нее навернулись слезы, а в горле застрял комок. — Они подстрелили его за дурацкий мешок бумаги!

Совет Ассоциации банкиров — все девять его членов — собрался в банке Логана в Санта-Фе. Восемь из них нервно теребили брелоки часов, сдували невидимые пылинки с рукавов и брюк и громко откашливались. Лишь девятый член Совета, Рейс Логан, сидел за своим письменным столом неподвижно, как монолит, оглядывая собравшихся из-под нахмуренных черных бровей.

— Я жду, джентльмены, — сказал он, и его пальцы начали выбивать дробь, звучавшую словно похоронный марш.

Покашливание продолжалось, пока не поднялся Эймос Таркингтон. Одернув жилет, он промолвил:

— Мы были не правы, Рейс. Теперь это ясно всем.

Все присутствующие энергично закивали, старательно избегая взгляда человека, сидевшего за письменным столом.

Рейс, скрестив на груди руки, откинулся в кресле, , и пружины заскрипели под тяжестью его могучего тела.

— Вы как-то странно молчаливы сегодня, джентльмены, если учесть, что во время! нашей последней встречи у вас было много предложений.

— Но ведь тогда никто не предполагал, что в этом деле окажется замешанной твоя дочь, Рейс. Уверяю тебя, если бы не это…

— Моя дочь не замешана, — прервал его Рейс. — Ее похитили в день ограбления моего бланка. Что бы там ни было, она действовала по принуждению.

— А мой кассир рассказывает совсем другое. Вчера она стояла на стреме, и именно она схватила мешок с деньгами. Он говорит…

— Мне наплевать на то, что говорит этот идиот. — Рейс Логан в ярости ударил кулаком по столу. — Моя дочь не грабит банки. — Он обвел глазами присутствующих. — Вам это понятно, джентльмены?