ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯЧто касается жизни...

«Что касается жизни, то слуги могут прожить ее за нас». Это слова героя пьесы «Аксель», известного произведения эпохи «декаданса» девяностых годов прошлого века. Что имелось в виду героем пьесы: действительно ли он высказывал желание умереть? Напротив. Он имел в виду лишь то, что существует более интересная, более насыщенная форма человеческого существования по сравнению с тем, что способен предложить нам повседневный опыт. Герой пьесы лишь повторяет открытие, сделанное Ричардсоном: воображение — вызванное с помощью литературного произведения — способно наделить нас формой мнимого опыта. И самое замечательное в этой форме опыта состоит в том, что во многом она оказывается предпочтительней реального мира. Если я голоден, то представление о еде не сможет удовлетворить мой аппетит; наоборот, оно лишь усилит мой голод. Но если я испытываю скуку и разочарование в жизни, я подключаю свое воображение, и мои собственные мечты способны доставить мне то же внутреннее успокоение, что и в реальной жизни. Не испытывающая удовлетворения в собственных чувствах, дочь священника погружается в грезу, — в свою выдуманную любовь к прекрасному цыганскому парню. Она пишет роман, который при этом отнюдь не кажется нам выдумкой неудовлетворенной старой девы. Ее книга приобретает свою собственную реальность, которая по силе воздействия способна превозмочь повседневный опыт. Чувства и мысли, вызванные в нас «обыденной реальностью», оказываются ограниченными ее пределами. Эмилия Бронтё открыла способ пробуждения новой сферы чувств. В некотором смысле, она открыла новую реальность.

Так в чем же секрет создания мнимой реальности? В образе самого себя. В этом заключался смысл открытия, сделанного Ричардсоном. И Свифт, и Дефо в «Путешествии Гулливера» и «Робинзоне Крузо» рассказывали, главным образом, истории, не погружаясь при этом вовнутрь собственных произведений. Ричардсон научил нас основному писательскому трюку, состоящему в том, чтобы сделать роман зеркалом, в котором мы видим лицо самого писателя.

И здесь мы должны сделать одно важное замечание. Мы не имеем в виду, что романист должен стремиться к тому, чтобы нарисовать автобиографический портрет самого себя. Это было бы слишком просто, и к тому же не имело бы большой ценности. Истинная цель романиста состоит в том, чтобы отразить в данном образе то, что он хочет. Ведь не всегда бывает ясно то, к чему на самом деле он стремится. К примеру, что именно хотел сказать Ричардсон своим приговором в романах «Памела» и «Кларисса»? То, что добродетель всегда торжествует над пороком? Совсем нет; если не современники писателя, то уж во всяком случае мы сами можем наблюдать то, насколько Ричардсон был одержим темой насилия и совращения. В таком случае означает ли это то, что целью писателя было показать, что порок всегда торжествует над добродетелью? И опять-таки нет: ответ не так прост, как могло бы показаться. В образах Ловеласа и сквайра Б. Ричардсон хотел лишь показать то, как нужно сдерживать определенную часть самого себя — ту часть, что чаще всего не находила выражение в его повседневной жизни респектабельного буржуа.

Существует так называемая концепция «мысленного эксперимента», которая широко используется в философии. К примеру, я могу поставить перед собой вопрос: как выглядел бы мир, если бы в нем исчезли все книги, или же если бы мужчины и женщины ничем не отличались друг от друга. Я не смогу поставить этот эксперимент в реальности; но с помощью моего воображения я легко могу себе представить то, как, действительно, выглядел бы мир в подобном случае. Можно сказать, что Ричардсон, описывая надругательство над Клариссой, сумел, таким образом, осуществить свой мысленный эксперимент, который позволил ему исследовать соответствующие последствия данного деяния. Сделанный им вывод состоит в том, что акт насилия имеет катастрофические последствия как для насильника, так и для его жертвы. Можно, конечно, возразить, что тот же самый вывод можно было бы сделать, и не прибегая к написанию романа под названием «Кларисса», но это было бы неверно. Осуществляя столь детальный мысленный эксперимент, Ричардсон сумел придать своим выводам такую степень достоверности, которой в противном случае они просто были бы лишены. Более того, ему не удалось бы написать своего «Сэра Чарльза Грандисона», не создай он до этого мнимую жизнь Ловеласа и сквайра Б., которую со своими героями сумел прожить сам. Изначально образ Грандисона задумывался им как образ очередного распутника; но в конце концов Ричардсон передумал и, начав все заново, создал свой портрет «истинно добродетельного мужа». Одно из главных преимуществ мысленного эксперимента состоит в его обратимости.

Иногда писатель может поставить мысленный эксперимент, который — уже на ранней своей стадии — закончится полным провалом. Именно это произошло с поздними романами Мопассана. С другой стороны, отдельные мысленные эксперименты вопреки ожиданиям дают весьма успешный результат. Так, например, «Записки Пиквикского клуба» задумывались Диккенсом как серия развлекательных скетчей. Вместо этого, центральное место в романе заняли образы мистера Пиквика и Сэма Уэллера, а сама книга стала началом писательской карьеры ее автора. Диккенс столкнулся с «законом возможных возвращений». Его пример показывает, как с помощью мысленного эксперимента роман может стать методом для открытия законов человеческой души.

Люди — единственные живые существа, наделенные способностью мечтать. Но почему мы мечтаем? В чем состоит цель наших мечтаний?

Не требуется особых интеллектуальных усилий, чтобы осознать, что во всех наших «мечтах» присутствует определенная доля свободы. В основе нашего человеческого опыта лежит ощущение ограниченности. Мы связаны с землей тысячью невидимых нитей: законом притяжения, чувством голода, собственными инстинктами, стремлением обезопасить самих себя.

В марте 1804 года девятнадцатилетний юноша почувствовал острую зубную боль. После трех дней нестерпимых мучений, встретив знакомого, он узнал от него, что опиум может помочь ему снять боль. В то время купить опиум можно было в любой аптекарской лавке. Так дождливым воскресным днем юноша по имени Томас де Куинси купил пузырек «настойки опиума» стоимостью в несколько пенсов и, вернувшись в свое убогое жилище, сделал из него несколько глотков. «В течение какого-нибудь часа — о чудо! — боль полностью прошла! Но и не только: я почувствовал, будто возношусь из мрачных глубин к самим вершинам духа! Исчезновение боли было лишь толикой того, что мне удалось ощутить; этот отрицательный эффект всецело растворился в необъятности тех положительных ощущений, которые открывались передо мной — во внезапно явившейся бесконечности божественного наслаждения. Это была панацея... от всех человеческих страданий; это был секрет счастья».

Алетея Хейтер описывает подобные ощущения в своей книге «Опиум и романтическое воображение»:

«Практически во всех случаях изначальный эффект от принятия опиума состоит в снятии всякого напряжения и тревог, в ощущении особого вида расслабленности и блаженного успокоения, которое обыкновенно называется... эйфорией... в чувстве отстранения от внешнего мира, похожем на движение легкого бриза, уносящего тебя прочь... все заботы, страхи, запреты и скука словно исчезают насовсем, и вместо этого тебя охватывает чувство безмятежного спокойствия. ...Теперь ты находишься в состоянии беспредельного успокоения. Тебя ничто не тревожит, ничто не заботит; ты примирился со своими ближними, поскольку теперь тебе нет до них никакого дела; тебя не заботят их проблемы; и любая несправедливость и неуважение, которые прежде ты с такой очевидностью замечал вокруг себя, внезапно отступают на задний план, оказываясь бессильными причинить вред твоему неуязвимому самолюбию».