Во втором и третьем этажах темные коридоры и в обе стороны двери — кабинеты следователей: первой группы, второй, третьей и четвертой — по контрреволюции, бандитизму, спекуляции и преступлениям по должности. В кабинетах — безмолвие, на столах папки с делами. Каждое дело — судьба человека, листок за листком — показания обвиняемого, свидетелей, резолюция следователя, постановление большой или малой коллегии. Точка.

Из подвалов ведут сюда под стражей. Посторонний человек получает в комендантской пропуск.

У телефона сидит дежурная сотрудница. У нее серое, раздраженное, задерганное лицо.

— Комната 23? — спрашивает она. Короткая пауза.

— Вы слышите, товарищ?

— Вас хочет видеть актриса Ланская. Она говорит, что вы ее вызвали.

Снова молчание, кивок головой, отбой.

Усталые плечи подымаются от стола, оглядывают мельком посетительницу и опять опускаются. На лице равнодушие и скука.

— Получайте.

Перед дверью комнаты № 23 Зинаида Петровна останавливается. У нее сильно бьется сердце и ей трудно дышать. Она слишком быстро поднималась по лестнице. Ей все время казалось, что за нею идут, что кто-то неслышно следит, скрываясь за спиною.

— Пожалуйте.

Он стоит в освещенном квадрате двери темным широким пятном, за ним виден край стола с лампой под зеленым абажуром, круг света, падающий на диван, бумаги и пол.

Ланская проходит мимо него и садится. Она сидит прямо, щурит глаза и пытается поймать разбегающиеся, растерянные мысли.

— Я думал, что вы не придете,— говорит он, неловко двигается на месте, садится за стол и тотчас же движения, голос и взгляд на привычном месте становятся уверенными и точными. Она поворачивается к нему, смотрит на освещенное его твердое скуластое лицо с острой бородкой и говорит поспешно и деловито:

— Что же, давайте пить.

Он улыбается обрадованно, прищелкивает языком и достает из нижнего ящика стола бутылку водки, бутылку Сараджевского коньяку, кизлярское вино, шпроты и два стакана.

— Пить так пить,— отвечает он и наливает водку.

Ланская снимает шарф, торопливо поправляет растрепавшиеся волосы и жадно пьет, не отрывая губ. Потом со слезами на глазах, не смыкая губ — так крепка водка — дышит тяжело и часто.

Следователь выпивает свой стакан спокойно и отчетливо.

— Вот,— говорит он,— вы видите — в этой папке дело гражданина Халил-бека.

Похлопывает по ней пальцами и смотрит на Ланскую.

— Он мне во всем сознался.

Она цепко держит в руке пустой стакан, локтями опирается о стол и спрашивает сквозь губы:

— В чем?

— В том, что хотел дезертировать со службы и бежать в горы.

— Он не мог этого сказать. Вздор.

— Нет, он это сказал. Он хотел бежать… и не один.

Он смотрит на нее, прищурив глаза, приблизив к ней голову, выставив вперед острую бородку.

— Разве это не так?

Серая кисея ползет по ее лицу, и она делает движение рукой, точно снимает ее, вскакивает со стула, берет коньяк, наполняет стаканы и, смеясь, отвечает:

— А если бы даже и так. Разве я пришла сюда на допрос? Вы ведь прекрасно знаете, что все это вздор, что Халил ехал ночью ко мне на свиданье — вот и все. Никаких гор, никаких бегств. Просто у вас странная склонность к романтизму. Вы начитались детективных романов. Сколько вам лет?

Она чокается с ним и пьет, стоя, запрокинув голову. Шея ее вытягивается и нежно белеет в зеленоватом полусвете.

Следователь встает, не отрывая от Ланской глаз, быстрым движением хватает ее за плечи и целует в шею. Зинаида Петровна захлебывается, стакан падает на пол, и они оба опускаются на диван. У него липкие от коньяка пальцы, он слепо водит ими по ее груди, расстегивая платье. Она закрывает глаза, стискивает зубы и тяжело дышит. Мгновениями ей кажется, что диван колеблется и уплывает, и внезапно она говорит холодно и твердо.

— Нет.

Открывает глаза, отводит его лицо от своей груди, выпрямляется, подбирает под себя ноги.

— Давайте кокаин.

— Но…— пытается возразить он.

— Давайте,— повторяет она упрямо.

Он нехотя идет к столу и возвращается с бутылочкой. Она вырывает ее у него из рук, отсыпает себе между большим и указательным пальцами и жадно тянет носом, вдыхает все, не рассыпав ни одной пылинки. Он делает то же. И некоторое время они сидят молча, откинув головы на спинку дивана, полузакрыв глаза. У Ланской обнажена шея и грудь, на плечах красные пятна от поцелуев. Она похожа на подростка, у нее узкие острые плечи, в голубоватых жилках шея и верхняя часть маленькой, помятой, уставшей груди, худые руки, беспомощно лежащие на коленях. И только у губ две глубокие темные тени, идущие к заостренному подбородку.

Она дышит медленно и ровно, но внезапно вскрикивает от острой боли и открывает глаза.

— Сними,— говорит следователь упрямо и зло,— сними сейчас. Крест, висящий у нее на груди, оцарапал ему губу, и он тянет цепочку, силясь разорвать ее. Тонкая золотая цепь вдавливается в тело. Ею овладевает бешенство, кровь ударяет в голову и горячей волной проходит по ногам.

— Пусти,— кричит она и в свою очередь хватается за крест, точно в этом усилии ее спасенье. Это маленький крестильный крест, который она никогда не снимает и о котором никогда не думает. Она совершенно равнодушна к нему и носит его по старой привычке с раннего детства. С ним не связано никаких воспоминаний, но сейчас она не может, не должна снимать его. Суеверный ужас придает ей силы, и они падают на диван, хрипя, задыхаясь, напрягшись в большом усилии, готовые задушить друг друга.

— Пусти,— хрипит она.

— Отдай.

— Пусти.

Они падают на пол, но тотчас же Ланская выскальзывает из его рук и бежит в другой конец комнаты. В руке у нее разорванная цепочка и крест. На шее тонкий кровавый след — червонная нить и два синих пятна от укуса.

Он встает вслед за ней. Лицо его серо. Он идет к столу, садится и говорит глухо, но холодно-спокойно.

— Если ты сейчас же не отдашь его, я прикажу арестовать тебя.

Она переводит дыхание и отвечает, издеваясь:

— Арестуй.

— Я устрою вам очную ставку и скажу, что ты во всем созналась. Я позову его сейчас, пусть он полюбуется на свою любовницу.

Он смотрит на нее в упор: перед ним растерянная, полуобнаженная, в синяках, женщина. Она хочет что-то сказать, но останавливается на полуслове, злая улыбка становится испуганной и жалкой. Долгая напряженная пауза.

— Бери,— наконец говорит она, подходит к нему и бросает на стол цепочку и крест.

У нее сейчас усталое, бескровное, убитое лицо. Он притягивает ее к себе на колени и целует укушенное место на груди.

— Кокаину,— говорит она и смотрит на него собачьими, преданными глазами.— Где кокаин?

Он протягивает ей новый грамм.

Через минуту она закидывает ему на плечи руки, глаза ее горят глубоким, сухим, внутренним светом.

— Целуй,— говорит она и в голосе ее желание: разве я тебе не нравлюсь? — Вот так.

И когда он тянется к ней, она уже стоит рядом и шепчет:

— Исполни, что обещал и тогда…

Пальцами она, как кошка, цепляется за край стола, рот оскален. Под абажуром свет чрезмерно ярок, и грудь ее кажется неестественно белой.

Он торопливо берет карандаш, открывает папку и на последнем листе размашисто и крупно пишет красным по белому:

«Освободить из-под стражи».

Эти слова навсегда останутся в ее памяти.

Глава шестнадцатая

Генерал не может заснуть. Вот уже три часа после свадьбы, как уехала Лизочка к своему управделу, а он не спит. Ворочается, кряхтит, открывает глаза, минут пять лежит, глядя в ночную муть перед собой, потом, пытаясь не скрипеть кроватью, чтобы не разбудить жену, опускает ноги на пол и идет босой на цыпочках в столовую. Там он щелкает выключателем, дает свет, смотрит на запыленные в люстре лампочки — из них три перегорели, горят только две — одна угольная, другая — «Осрам» ^{103},— стоит, смотрит, щурит глаза, качает головой, потом тушит свет и зажигает его снова.