— И получу. А Варька со своим языком останется в старой.

— При чем тут мой язык?.. А пока не получил — помни: маленькая комната не только твоя...

Не давало ей покоя то, что по праву старшего Кирилл после смерти отца занял его комнату. Когда брат не бывает дома, Варя может принимать в этой комнате своих подруг. Но что будет, если он женится?..

— И ты не забывай: не век я буду стеснять вас... — начала мать, но тут уж брат с сестрой заговорили разом. Кто, собственно, выдумал, что Кирилл женится?.. И Варя не думает век жить в Москве.

Антонина Ивановна беспокойно посмотрела на часы.

— Пора, сынок! И наш с Варей рабочий день начинается.

— Надеюсь, не шитье? — Поднявшийся из-за стола Кирилл подозрительно смотрел то на мать, то на сестру.

— А на диван кто заработает? — невинно спросила Варя.

— Ладно тебе, заводная! У нас, Кирюша, свои дела, женские. — Мать положила в карман его куртки завтрак. — Не задерживайся после работы, у тебя невыспавшийся вид.

Поцеловав мать и погрозив сестре на прощание кулаком, он ушел. Варя принялась убирать со стола. Антонина Ивановна, подойдя к окну, помахала рукой сыну, спешившему к метро.

— Ну, дочка, можно снимать маскировку!

— А может быть, мама, действительно не надо больше шить?

Антонина Ивановна сняла с круглого столика в углу скатерть, покрывавшую швейную машинку, отодвинула стол от стены, перенесла репродуктор поближе к своему рабочему месту.

— Принятые заказы полагается сдавать, Варя. И разве мы не сговорились с тобой подарить новый костюм Кирюше?

— Чтобы он женился скорей, да?

— Положим, из-за нового костюма еще никто не женился! А когда ты достигнешь его лет, я и тебя приодену, как королевну, чтобы тебе не было стыдно перед своим женихом.

— Тю-ю! Мы с Таней решили никогда не выходить замуж! — заявила девушка со всей категоричностью своих шестнадцати лет. — Все мальчишки — ничтожества.

— А за мальчишек и не выходят замуж, девочка. Раньше они должны повзрослеть.

— Что покупать на обед, мама?

Всем своим видом девушка показывала, что не намерена поддерживать разговор.

Составив список покупок и строго наказав матери, что говорить, если будет звонить подруга, Варя ушла.

Антонина Ивановна не очень-то верила, что Кирилл может скоро жениться, но самая эта мысль не пугала ее. Сын доставил ей немало тревог и забот в жизни, но теперь, когда он приобрел специальность и начал работать на верном месте, она не стала бы возражать, если б он привел жену в дом. Лучше, конечно, если он раньше закончит образование. Но разве нельзя молодым жить и учиться вместе?

Громко играет радио над головой, зубчатая лапка швейной машинки выталкивает бесконечный шов, и такой же нескончаемой вереницей разматывается перед ней ее жизнь. Антонина Ивановна видит себя девочкой, маленькой батрачкой: вылинявшее ситцевое платьице, кровавые цыпки на ногах. Поздней осенью у нее пропал телок, и хозяин, один из богатейших мужиков села, выгнал ее в ночь на поиски. За темными деревьями корчат рожи лешие, она вздрагивает, когда под ногой потрескивает сучок, и кричит в ужасе, наступив на что-то холодное, скользкое, похожее на змею. Найдя телка, забившегося в заросли можжевельника, она, рыдая, обнимает его дрожащую, пахнущую молоком морду. И отогревает свои ледяные, ничего не чувствующие ноги испытанным пастушеским способом — помочившись на них.

Вспоминает Антонина Ивановна и белую снежную степь под Оренбургом, паровоз, вставший в пути без топлива, раненых красноармейцев в теплушках и себя — санитарку в белой косынке с крестом, в ватной куртке. По цепочке они передают на паровозный тендер тяжелые, обледеневшие поленья. Санитарный эшелон увозит из-под Орла, занятого Деникиным, красных бойцов... А сколько эшелонов с дровами, углем, мерзлой картошкой пришлось разгружать позднее на субботниках, когда она, поступив на швейную фабрику, стала заводилой в ячейке комсомола!

А чаще всего она видит Василия Петровича Малышева, своего мужа. Не того усталого, высушенного неизлечимой болезнью человека, каким он был последние годы жизни, и не сердитого и педантичного бухгалтера швейной фабрики, которому она, комсомольская активистка, приносила собранные профвзносы, а другого, помолодевшего, веселого Малышева. На берегу Оки, куда выехали на грузовиках в одно из летних воскресений работники фабрики, состоялось их объяснение. В этот день Малышев был в ударе, он декламировал стихи Некрасова и Кольцова, лихо, хотя и несколько старомодно, слишком далеко от себя держа свою даму, кружил ее в вальсе, даже затеял прыгать через костер наравне с молодежью.

Потом она потеряла Василия Петровича из виду и все высматривала его, а он, оказывается, следил за ней сквозь куст, возле которого прилег, чтобы отдышаться: сердце у него уже тогда пошаливало. Когда он позвал Тоню, она неизвестно почему обрадовалась, присела рядом на расстеленном им платочке. В лесу куковала кукушка, и он рассказал ей легенду о птице Вещун, предвещающей беду. Еще больше ее поразили рассказы Василия Петровича о том, как он служил матросом в Каспийской флотилии, как вместе с латышскими стрелками сбрасывал в море белогвардейцев. Бухгалтером он стал неожиданно для себя: после тяжелой контузии отставного моряка направили по партийной мобилизации учиться финансовому делу.

Рассказчик Василий Петрович был удивительный; о чем бы он ни говорил — нельзя было не заслушаться, живые картины так и вставали перед глазами. И не хотелось никуда идти, хотя ее звали знакомые парни. Было приятно доверие сурового Василия Петровича, который никогда ни перед кем еще не приоткрывал эту сторону своей жизни. В отблесках костра сияло медное лицо моряка, рыцаря революции... И никто не мог тогда понять, почему девушка, которой оказывали внимание столько людей: наладчики станков, мастера, кое-кто из администрации фабрики, полюбила немолодого бухгалтера. Он был отличным специалистом, скоро его выдвинули на ответственную работу в Наркомфин. И мужем он был хорошим, она счастливо прожила с ним жизнь, хотя и пришлось уйти с фабрики после рождения второго ребенка, навсегда оставив мысли об учебе.

Он умер после тяжелой болезни в начале сорок первого года, перед самой войной. Вот когда она поняла, что значит остаться одной с малолетними ребятами на руках! Она вернулась на свою фабрику, где ее старые подруги работали мастерами и начальниками цехов, снова стала швеей: другого ремесла она не знала. Она шила белье для фронтовиков, дежурила после работы во Второй градской больнице, превращенной в госпиталь. На дежурство за ней частенько увязывалась Варя; раненые любили слушать, как девочка читает им вслух. А Кирюшка, заслышав сирену воздушной тревоги, лез без спроса на крышу охотиться за немецкими «зажигалками». Вынося с санитарами тяжелораненых в подвал госпиталя, Антонина Ивановна с опаской смотрела в ту сторону, где был ее дом, — нет ли пожара в их районе?

Пожалуй, с того времени, с первой трудной военной зимы, мальчик начал доставлять ей все больше забот. Не сразу она узнала, что Кирилл перестал ходить в школу, болтается на улице со своим дружком, известным на весь Арбат забиякой Лешкой Шумовым. В декабрьские холода в доме лопнули трубы водяного отопления, их некому было починить: водопроводчика призвали в армию. И вот сын, взяв на себя заботу о топливе, таскал домой какие-то доски и сучья, фанерные ящики из-под папирос, обрывки старых афиш.

Однажды Кирилл приволок на себе целую дверь, и Варя плясала от радости: теперь будет чем топить железную печурку целую неделю. Но едва затопили, он первый сбежал из комнаты из-за ужасного зловония, которое вдруг поднялось: дверь была снята с чьей-то дворовой уборной.

Когда она вернулась в тот вечер с дежурства, в комнате стоял холод и нехороший дух. Она велела немедленно сколотить дверь и отнести ее обратно.

— Одну доску мы уже стопили, — возражал расстроенный мальчик. — И потом... Это ж в другом конце города, на Усачевке. Мы с Лешкой взмокли, пока приволокли дверь.