Я стоял на верхней площадке Пирамиды Солнца, уже внутренне примирившийся с ползающими по ней скопищами людей. Керро Гордо — Толстая Гора, — фиолетово — синяя вдали, заслоняла горизонт, лежала гигантским бревном на вылинявшей земле. На ее фоне в конце Дороги Мертвых высилась Пирамида Луны. Стоя на триста шестьдесят пять ступеней и — шестьдесят шесть метров выше окружающей местности, я видел вокруг себя волнистые коричневатые поля, покрытые в эту зимнюю пору пылью. Краснеющая глина, на ней ряды агав — черное с голубым, — бегущих ровными рядами через холмы. Дальше — горы повыше, а над ними — облака. Они уже начинали клубиться, уходить ввысь, набухать, напоминая цветную капусту: темно-синие снизу, снежно-белые сверху.
Солнце стояло уже в зените и его лучи, чтобы согреть меня, падали именно туда, где я стоял, — на самую верхнюю площадку пирамиды.
«Боги, — думал я, — кто из вас и зачем взялся освещать мир?»
«Тут бог, который назывался Текучицекатль, сказал:
— Я буду освещать мир.
Тогда снова заговорили боги и сказали:
— А кто будет вторым?
Они взглянули друг на друга и стали совещаться; кто будет вторым, и ни один из них не отважился жертвовать собой ради этого, все боялись и отказывались. Один из богов, — был он рябой, не очень все понимал и молча только слушал, что говорили другие боги. Другие обернулись к нему и сказали:
— Ты, рябой, будешь тем, кто осветит.
И он выслушан, что ему сказали, и ответил:
— Приму за честь, что вы мне сказали, пусть будет так…
Потом они разожгли костер, который был сложен на камне… Сказали ему:
— Итак, Нанауцин, попробуй ты. — И так как ему сказали боги, превозмог он себя и, закрыв глаза, напрягся и кинулся в огонь…
Когда увидел Текучицекатль, что кинулся он в огонь и горит, тоже напрягся и бросился в костер…
Когда взошло Солнце, то показалось, что оно очень красное и качается из стороны в сторону, и никто не мог глядеть на него… и потом взошла Луна в той же стороне восхода, рядом с Солнцем, сначала Солнце, а за ним Луна, в том же порядке, в каком вошли они в огонь, в таком же и вышли уже готовые Солнце и Луна…
Потом, когда оба поднялись над Землей, остались в неподвижности в одном месте Солнце и Луна и боги… сказали:
— Как нам жить? Не вращается Солнце… Так умрем же, и пусть оно оживет за счет нашей смерти.
И тогда воздух принялся убивать всех богов и убил их… Говорят, что, хотя стали неживыми боги, не поэтому двинулось Солнце; потом начал дуть ветер… и он заставил его двигаться, чтобы проходило оно свой путь».
Текст мифа позволил мне предположить, что за заботой о движении Солнца, которую с мексиканцами разделяли и египтяне в своих религиозных представлениях, кроется, быть может, какой — то отзвук научных сведений о том, что планетная система не может существовать без вращательного движения космических тел. Остановившаяся планета упала бы на Солнце, а слишком разогнавшаяся удалилась бы в ледяной холод космоса.
Можно было в том тексте вычитать и еще кое-что:
«Солнце — это сжигающий себя бог», — верили мексиканцы.
Солнце — это горящий водород, утверждают астрофизики.
Между этими идеями пространство в две тысячи лет. И оба они указывают на самое важное — термическое свойство не только согревающего нас космического тела.
О том, что представление древних мексиканцев о нашем светиле зиждилось на более глубоком соображении, нежели одно ощущение его жара, свидетельствуют слова из древнего текста майя:.
— Эй! Разве люди не как Солнце? Не из камня, из которого создана Желтизна?.. Это известно, это знает каждый.
Рассмотрение этого в высшей мере поразительного утверждения, ставящего знак равенства между «материалом» тела человеческого и тела небесного, я отложу на потом. А сейчас мое внимание занимают связи символов Солнца с символами жизни у древних мексиканцев. Мексиканцы верили, что солнечная энергия выводит материю из состояния инертности и дает ей жизнь. Так оно и есть ведь в действительности. При температуре абсолютного нуля материя почиет в неподвижности, в ней не протекает никаких процессов. Между прочим, исходя из этого, ученые предрекают тепловую гибель Вселенной.
Приток энергии взывает в мертвой материи изменения: атомы соединяются в молекулы, молекулы — в большие цепочки, а эти цепи — в такие уже сложные минеральные агрегаты, в которых могут начаться особенные жизненные процессы. Вот так, возможно, возникла жизнь на земле — через возникновение клеток — этих кирпичиков, из которых строится все живое. А далее история жизни — бесконечное, уже вечное деление клеток, которые благодаря солнечной энергии усваивают неодушевленную материю, неустанно увеличивая тем количество живой массы на планете. Существуя в праокеане или многомиллиардными колониями, образующими тела наземных растений, животных, в своей общей массе эти клетки представляют собою как бы гигантский накопитель солнечной энергии, низвергшейся на Землю. Они сохраняют эту энергию, удерживают от распыления ее в космическом пространстве.
Жизнь можно представить как целостную каплю протоплазмы, которая, однажды зародившись в море, растет на протяжении тысячелетий и разбрызгивается миллиардами капель, взбухает кругом, из моря выбирается животными на сушу, птицами взмывает в небо.
Современная физика ставит знак равенства между материей и энергий. Они суть два состояния одного и того же. Так вот, солнечное вещество, превратившееся в энергию и посланное на Землю в виде излучения, здесь, на планете, в процессе фотосинтеза вновь превращается в материю и продолжает существовать уже в живых организмах.
При таком взгляде жизнь на Земле можно считать копией Солнца, ибо оно переливается сюда, перенося свою частицу, а здесь растет в объеме и в определенном смысле уже тоже радиирует, излучает.
Именно как Солнце, пылающее на Земле, воспринимали жизнь древние мексиканцы.
Я сам был его частицей. Здесь, на пирамиде, пронизываемый его лучами, залитый его теплом, падающим сверху, ослепленный его светом, чувствуя его обжигающие прикосновения к коже, я не ведал сомнений: я и оно были единым.
Я глядел на людей, на акации и агавы внизу, на краснобрюхих ласточек, взмывающих в небо, и разделял всеобщую радость, с какою все живое выскальзывало из тени, вырывалось из-под земли, распускаю листья, сбрасывало покровы, чтобы всем собою, всеми клеточками кожи поглощать, пить лучи светила.
Да, в Теотиуакане пришло ко мне понимание одного из важнейших символов Древней Мексики. Я покинул руины и отправился в библиотеки, чтобы искать изображения, иллюстрирующие драгоценную святую связь:
СОЛНЦЕ — ЖИЗНЬ
Основным источником, бросавшим мне свет на биологическое значение древних символов, должны были стать индейские рисованные книги, известные под названием «кодексы» и содержащие ритуальные, календарные или генеалогические сведения. Кодексы рисовались на длинных, сложенных гармошкой полосах бумаги или оленьей кожи шириной около 30 сантиметров и длиной иногда свыше 14 метров. Эти полосы с двух сторон были покрыты цветными пиктограммами по белой известковой грунтовке.
Лишь немногие индейские кодексы, а некогда их было неисчислимое множество, пережили конкисту и инквизицию. Так, например, уцелели всего 3 кодекса майя, 13 кодексов, «написанных» миштеками, 5 кодексов из так называемой «группы Борджиа» не вполне ясного происхождения, хотя несомненно родственных миштекским, и несколько ацтекских кодексов. Сюда надо добавить некоторое количество кодексов, свернутых в рулоны или составленных из больших кусков полотна, — эти в основном созданы уже после завоевания Мексики испанцами. Майяские кодексы, несмотря на многочисленные попытки, все еще не прочитаны. В других, благодаря кропотливому труду нескольких поколений исследователей, приоткрыт смысл некоторых фрагментов или определенных слоев значений, а часть их была даже неплохо понята. Спасенные оригиналы, рассыпанные по библиотекам и музеям нескольких стран, были катологизированы и названы по именам своих первых исследователей, владельцев или по месту хранения.