Противно им воссоединение братских народов и расширение страны. В своё время их кумир Окуджава напевал:
Меня удручают размеры страны…
То есть размеры СССР. Я ему тогда посоветовал: «Булат, уезжай в Грузию, на родину своего отца, а нет — в Армению, на родину матери. Очень уютные республики, ничего не будет тебя там удручать, а всё только радовать. Там с любой колокольни граница видна». Не послушал почему-то.
А между тем многие писатели и мыслители мечтали о братстве народов. Пушкин с сочувствием писал, что Мицкевич
Говорил о временах грядущих,
Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся.
И сам Пушкин был озабочен:
Славянские ль ручьи сольются в русском море,
Оно ль иссякнет — вот вопрос!
И Тютчев в 1870 году призывал:
Славянский мир, сомкнись тесней!
Потом в фильме заходит речь о войне с Финляндией. И сразу — враньё: «К ней предъявили те же требования, что к странам Прибалтики». Во-первых, Прибалтика это позже, надо же соблюдать хронологию. Во-вторых, в отличие от тех стран, которым мы ничего не предлагали, Финляндии в обмен за Карельский перешеек, где в 32 верстах от Ленинграда была сооружена линия Маннергейма, всегда способная стать опорной базой наступления, мы предлагали в Карелии территорию в два раза больше. Вам с Солониным известен в истории второй случай таких агрессивных намерений? Может, Америка, оттяпав у Мексики половину территории, взамен отдала ей несколько своих штатов или (потом) — Аляску?
С большим основанием, чем поляки, надеясь на Англию и Францию, финны отвергли наше разумное предложение. Мало того, объявили мобилизацию. Это как же понимать? Им говорят «Давайте торговать», а они — всю страну под ружьё.
Увы, началась война, мы должны были обезопасить Ленинград. И что? «Это была катастрофа!»— голосит Пивоваров. А катастрофы бывают разные: личные, военные, государственные и т. д. Если, допустим, Кулистиков вытряхнет из мягкого и хлебного креслица сотрудничка НТВ, а одновременно супруга выставит того из квартиры и приведёт другого, а родители проклянут за многолетнюю кинолживость, то это настоящая личная катастрофа. А что произошло в 1940 году в Финляндии? Война была трудной, с многими просчётами, с большими жертвами… Но, может, наши войска были на голову разбиты? Нет. Может, Красной Армии не удалось выполнить ни одну из поставленных перед ней задач? Нет, все выполнила, все решила. Может, несмотря на это, мы почему-то явились в Хельсинки и подписали там мирный договор на финских условиях? Нет, всё было наоборот: финны примчались в Москву и подписали мир на наших условиях. Где же катастрофа? Она, Пивоваров, у вас в штанах и под шляпой.
«Вместо запланированных 15 дней кампания длилась 115 дней». На самом деле — с 30 ноября по 13 марта, т. е. 104 дня. Вот ведь натура! Хоть на 10 дней, а соврёт. Не может и дня прожить хотя бы без мелкой пакости. Никто и не думал о 15 днях. На совещании начальствующего состава РККА 14 апреля 1940 года Сталин говорил: «Мы считали, что, возможно, война с Финляндией продлится до августа или сентября» (СС., т.15, с. 350). То есть дней 120–150. И кому же нам верить — наёмному пакостнику или вождю народа?
И хотя пришлось воевать и пролить немало крови, однако Советский Союз, победитель, тогда в 1940 году добровольно уступил Финляндии район Петсамо (Печенга) с его богатейшими залежами никеля. Добровольно! И Пивоваров об этом, конечно, ни слова. Но в 1944-м за дурное поведение финнов в компании Гитлера мы отобрали Печенгу обратно. А как же! Надо вести себя прилично.
Тут нельзя не вспомнить, что пишет о финской войне 1939 года главный консультант фильма М.Солонин. Он называет её «преступной и подлой». А в условиях начавшейся мировой войны оставить вторую столицу на расстоянии одного марш-броска от границы и нескольких минут лёта бомбардировщика весьма опасного соседа это, по Солонину, было бы высшим проявление заботы о стране, о родном народе.
Очень он возмущён нашим ударом по финским аэродромам 25 июня 1941 года. И до сих пор терзается, почему за этот налёт его родина не оказалась вместе с фашистской Германией на скамье подсудимых в Нюрнберге?
Во-первых, говорит, у финнов и авиации-то никакой не было. Так, мелочишка: «несколько десятков истребителей да 22 бомбардировщика» (с.55–56). Но вот цифра в книге, специально посвящённой авиации в годы войны: 295 самолётов (И.Тимохович. Небо войны. М., 1986, с. 28).
Во-вторых, говорит, бомбили-то не аэродромы, а мирные города, и они полыхали, они полыхали… Какие города? Военная тайна. И большая тупость. Если немцы в первый день войны нанесли удар, прежде всего, по 66 нашим аэродромам, что вполне естественно, ибо на них базировалось 65 % авиации западных военных округов, которую враг хотел уничтожить или вывести из строя (М.Кожевников. Командование и штаб ВВС Красной Армии. М., 1977. С. 36), то, конечно, и у нас в данном случае была такая цель, удар был нанесён по 19 аэродромам, уничтожен 41 самолёт. А всего за несколько дней бомбили 39 аэродромов и уничтожили или вывели из строя 130 финских и немецких самолётов (там же, с. 46). Кому непонятно, что в первую очередь надо выбить оружие из рук врага? Солонину непонятно — зачем, когда для пироэффекта можно бомбить мирные города?
В-третьих, говорит, Финляндия же была нейтральной, тихой, любезной страной. Как можно было её бомбить! Конечно, конечно. Но вот что, по его собственным словам, Гитлер сказал Молотову в ноябре 1940 года в Берлине: «Правительство Германии не могло бы терпимо отнестись к новой войне России против маленького финского народа». Это — из обращения Гитлера к германскому народу 22 июня 1941 года. А в конце он сказал: «Немецкий народ! В данный момент осуществляется величайшее по своей протяжённости и объёму выступление войск, которое только видел мир. В союзе с финскими товарищами стоят бойцы вермахта. Немецкие дивизии защищают вместе с финскими героями финскую землю… Да поможет нам Господь в этой борьбе!»
Господь помог не фашистам, а коммунистам. Но какие же тут могли быть сомнения о позиции Финляндии? И всё это стало известно нам в тот же день 22 июня. А Солонин о заявлении Гитлера не знает? Нет, оказывается, знает. Но божится, что Риббентроп немедленно выступил с опровержением этих заявлений: финские герои, дескать, никакого отношения к начавшейся войне не имеют. Иоахим опровергает Адольфа… Зрелище, достойное богов. Солонин, лапушка, поищите дураков в другой деревне.
Но он снова: а главное, говорит, в-четвертых, после того, как мы отвоевали у финнов Карельский перешеек, но подарили им Петсамо, они так полюбили нас, так полюбили, что если бы мы их не огорчили бомбёжкой, и они оставались бы нейтральны, то не было бы никакой блокады Ленинграда, финны регулярно поставляли бы в город свежие яйца, отменное молоко, сметану, ветчину, а замечательный сыр Viola не сходил бы со стола у счастливых ленинградцев. Мало того, и платить за это нам ничего не пришлось бы: «Богатая и крайне щедрая Америка заплатила бы финнам за поставки продовольствия для Ленинграда» (с.81). Какие тут могут быть сомнения? Подарил же, говорит, Рузвельт товарищу Сталину за красивые глаза сотни тысяч «Студебеккеров» (с. 121). Так-таки и подарил? Да откуда взял-то? Как видно, сообщил ему об этом с того света сам Эдвард Стеттиниус, занимавшийся ленд-лизом.
Самое примечательное в данном протуберанце малоумия вот что. Эти солонины тридцать лет поносят советское руководство за то, что оно прошляпило день агрессии. И, казалось бы, должны приветствовать наш упреждающий удар. Нет! И это их бесит. Ну, никак не угодишь, ничем не порадуешь эти патриотические души!