Потом мысли непостижимым образом переместились из Дятловской в Огнищанку. Вспомнились отец, мать, братья, сестра, Елена с Димкой… Их лица проплывали в его памяти в странной непоследовательности: то в детские годы, то в последние часы расставания.

Раздумья его прервал Грачев. Войдя в блиндаж, старшина, ни слова не говоря, взял ведро с водой, залил: огонь в железной печурке, прощальным взглядом окинул нары, сбитый из досок стол и лишь после этого обронил:

— Спасибо этому дому, пойдем к другому. Пора!

Погасив плошку, они покинули блиндаж и по ходу сообщения направились к первой линии окопов.

Занимался холодный пасмурный день. Слабый восточный ветер отряхивал с деревьев хлопья снега. За округлыми снежными наметами виднелась гладкая как стол поверхность Дона. Бойцы в окопах ежились от пронизывающего холода, посматривали на белеющий в рассветной мгле Ростов, пытались угадать, на какую из городских улиц вынесет их волна наступления. Слышались простуженные голоса:

— Театр левее нас, значит, заходить будем от Нахичевани.

— Много ты понимаешь! Нахичевань будут брать те, кто рванет из Новочеркасска.

— Пока взберешься на тот чертов берег, сто потов с тебя сойдет.

— До берега, друг любезный, еще добежать надо!..

Андрей не принимал участия в этих гаданиях и незлобивых пикировках. Он прикидывал про себя: «Атаковать придется по открытой со всех сторон ледяной глади реки, где нет ни окопов, ни холмов, ни щелей, ни кустиков — только холодная, ровная белизна, на которой нигде не укроешься от вражеских пуль и осколков. Если быстро бежать, можно добраться до берега за каких-нибудь десять минут. Но попробуй выдержи эти десять минут, когда тебя расстреливают почти в упор. Значит, спасение только в быстроте. Значит, атаковать надо единым махом, без остановок, не оглядываясъ, не дожидаясь отставших…»

На секунду всех отвлек заполошный зайчонок — вырвался откуда-то из-за осыпанных снегом кустов, посидел, смешно поводя длинными ушами, почесал лапкой белесый загривок и понесся вдоль окопов по самой кромке берега. Сотни людей, которым предстояло ринуться навстречу смертоносному огню, поворачивали головы, следя за зверьком, и на их темных от холода лицах блуждали добрые улыбки…

Но вот тишину ноябрьского утра разорвал грохот артиллерии и минометов. Дивизии 56-й армии пошли через Дон на штурм Ростова.

Прижимая к животу автомат, Андрей бежал по льду к черным дымам, клубящейся завесой закрывшим бетонную набережную. Как бы чутьем ощущая опасность, он кидался то влево, то вправо, обегая пробитые снарядами проруби с темной водой. Горячий пот слепил глаза, но Андрей видел, что по всей реке, падая и снова поднимаясь с высверками автоматных очередей, кривыми волнами набегают на берег тысячи бойцов. Никогда в жизни не испытанная Андреем опаляющая ярость несла его вперед. Как сквозь сон он услышал истошный крик, всплеск воды в ледяной полынье, понял, что кто-то утонул. Дважды падал сам, рассек подбородок, но не осознанная им жаркая сила снова и снова бросала его вперед, влекла к покрытой инеем бетонной береговой стенке.

Здесь он остановился, тяжело переводя дыхание, поспешно вытирая рукавом шинели горячий пот. Осмотрелся. От Зеленого острова и дальше до едва различимого в дыму железнодорожного моста все еще бежали бойцы, волоча за собой на салазках тяжелые минометы, ящики с минами и патронами. Со стороны Аксая кавалеристы перебирались через Дон по дощатому настилу. А здесь, рядом с Андреем, подставляя друг другу плечи, его однополчане уже взбирались на причальную стенку. Двое, широко раскидывая ноги, подбежали к Андрею, посапывая, как запаленные кони, подбросили его наверх, закричали хрипло:

— Подай руку!

Возле головы Андрея сухо щелкнула по бетону россыпь пуль. Острый осколок камня впился ему в щеку. И все-таки он перегнулся через парапет, подал руку товарищам. Немецкий пулеметчик опять полоснул короткой очередью. Один из бойцов споткнулся, упал на колени и завалился на бок. Второй потянул Андрея за собой, увлекая к распахнутым, сорванным с петель воротам старого дома, нелепого сейчас в своей розовой окраске.

— Отседова бьет… растуды его! — злобно сказал боец.

Размахнувшись, он швырнул в окно дома гранату. Громыхнул разрыв, рыжим облаком вырвалась наружу кирпичная пыль. Начинался бой на улицах города…

Уже все дивизии 56-й армии под командованием генерала Ремезова переправились через Дон, заняли надречные кварталы Ростова и стали продвигаться вперед, вышибая немцев с чердаков, из подвалов, из дотов и дзотов, сооруженных на уличных перекрестках. Однако главная опасность угрожала танковой группе Клейста с северо-востока. Оттуда, подобно грозовой туче, надвигались 37-я армия генерала Лопатина и 9-я — генерала Харитонова. Они отрезали немцам единственный путь отхода из Ростова на Таганрог.

Один из батальонов полка, с которым шел и Андрей, пробился на Театральную площадь. Ее обрамляли огромные здания, занятые немцами. К ней примыкали два разделенных узкой улицей парка. Под сильным огнем минометов и пулеметов батальон залег здесь.

Андрей оказался рядом с легко раненным в шею Грачевым, за разлапистой елью, возле узорной изгороди парка. Неподалеку высился дом, где до войны размещалось управление пароходства. Из окон этого дома, с третьего этажа, стрелял длинными очередями немецкий пулеметчик.

— Секани ты эту сволочь! — прохрипел старшина.

Упираясь локтями в землю, Андрей нажал спусковой крючок автомата. Из окон пароходства брызнули осколки стекол. За одну-две минуты Андрей опустошил весь автоматный диск, а вражеский пулеметчик уцелел, он только переместился на второй этаж и вёл теперь огонь оттуда.

— Развяжи мой сидор, — морщась от боли, сказал Грачев. — Там три снаряженных магазина. Возьми их и не давай этой суке передыху.

Пока Андрей управлялся со сменой диска, из глубины парка к ним подполз лейтенант, командир роты, и зло проговорил, сплевывая землю:

— Какого хрена вы тут канителитесь? Второй батальон уже обошел парк и театр. Бросьте к чертям этого паршивого фрица, он и без вас скоро руки поднимет. Пошли вперед…

Укрываясь за стволами деревьев, они короткими перебежками приблизились к похожему на громадный трактор зданию театра, пересекли улицу и очутились у решетчатой ограды медицинского института. Кирпичные стены институтских клиник были иссечены пулями. Кругом валялись разбитые флаконы, пузырьки, пробирки, разноцветные банки, окровавленные бинты, изломанные санитарные, носилки. Всюду держался запах карболки, дегтя, каких-то лекарств.

День уже клонился к вечеру. Уличный бой длился без малого восемь часов, а конца ему не было видно — орудийная канонада не утихала, продолжалась яростная пулеметная стрельба.

Андрея стал мучить голод. Нащупав в кармане шинели черствый, припорошенный махоркой кусок хлеба, он пожевал его, запил из фляги холодной водой. Старшина, взглянув на него, попросил:

— Дай-ка и мне глоток и перевяжи шею…

Андрей протянул ему флягу, достал бинт, и в этот миг они оба заметили, что из пролома в институтской ограде выпрыгнули трое. Андрей схватил автомат.

— Погоди, не стреляй, — придержал его Грачев. — На немцев не похожи — одеты черт-те по-какому: один, кажется, в милицейском полушубке.

— Они все с винтовками, — предупредил Андрей, вглядываясь в загустевший сумрак. — Окликнуть, что ли?

— Валяй, — разрешил старшина.

Изготовив автомат, Андрей крикнул:

— Стой! Стрелять буду!

В ответ раздался высокий мальчишеский голос:

— Мы свои, из полка народного ополчения!

Тот, который отозвался на окрик, подполз первым и заговорил, захлебываясь от волнения:

— Мы ополченцы. От майора Варфоломеева. Может, знаете? Нет? Товарищ Варфоломеев директором завода был, а теперь нами командует, ополченцами. Он и послал нас сюда разузнать, кто тут — наши или немцы.

— Дальше можете не ходить, — сказал Грачев, — там наши.

Трое ополченцев повернули назад и словно растаяли в темноте.