— … а у него остались все бумаги, подготовленные по нашему делу, — продолжал где-то над ней, как сквозь стекло, звучать голос Грега. — Так что я вынужден существенно поменять свои планы. Я вынужден… Что с вами? — вдруг прервал он самого себя и в том, как он задал этот вопрос, Жекки услышала неподдельное удивление. — Неужели наше преждевременное расставание до такой степени вас расстроит? При всей надежде, я отказываюсь этому верить.
На сей раз вместе с насмешкой в его интонацию проникли какие-то незнакомые пугающие нотки. Смысл сказанного дошел до Жекки позже болезненного ощущения, вызванного этим тоном.
— Огорчена? Я? — не поняла она, потрясенная внезапной догадкой на счет Гиббона.
— Евгения Павловна, увы, меня ждут, и вам придется вступить в борьбу за ваши миллионы без моего посредства, — холодно произнес Грег. Ответ Жекки был для него явно неожиданным. Мягкое лукавство, с которым он только что к ней обращался, бесследно исчезло. — Оставляю вас на попечение Лефарева. Правда, ненадолго, потому что мне он нужен больше, чем вам. Лефарев познакомит вас кое — с- кем из местной публики.
— Вы что же уходите? — изумилась Жекки.
Она только сию минуту поняла, на что он ее обрекает. «Как же так, разве он не хочет обыграть меня в пух и прах, чтобы у меня ничего не осталось? Разве мой лес, моя земля уже не представляют для него интерес? Наконец, раз уж он взял на себя труд проводить меня сюда, в компанию себе подобных, то почему бросает как раз тогда, когда я поняла, что не хочу без него обходиться?»
— Всего полчаса назад вы, кажется, собирались завоевать весь мир без всякой посторонней помощи. Вот и попробуйте, — подзадорил ее Грег, и быстро отвернувшись позвал: — Лефарев!
Подтянутый молодой человек со стрижкой бобрик выступил вперед.
— Евгения Павловна, — сказал он, отвесив короткий поклон, — к вашим услугам.
— Пятнадцать минут, не больше, — предупреждая его о чем-то своем, сказал Грег и, в свою очередь, напоследок кивнув Жекки, быстрым размеренным шагом направился к выходу.
Жекки, переполненная сомнениями и новыми невнятными предположениями, разочарованно посмотрела в его широкую удаляющуюся спину.
XLVII
Лефарев, исполнив поручение, также довольно скоро покинул ее. Впрочем, представленная и милостиво принятая за одним из зеленых столов, сделав первую же ставку, Жекки поняла, что никакого другого покровительства ей больше не нужно, а ее сожаление об ушедшем Греге — не более чем минутное малодушие, не простительное для женщины, собравшейся выручить себя из смертельной петли. И люди, и окружившая ее атмосфера уже через пять минут представлялись ей самыми замечательными на свете. Все сомнения и зловещие предположения были забыты. И она снова, как сегодняшним поздним вечером, когда выбежала из дома на пустынную черную улицу, почувствовала себя в своей, отзывающейся радостной пульсацией крови, знакомой среде. Ее уже удивляло, как она могла сразу не почувствовать родство с этой захватывающей обстановкой.
Игра буквально покорила ее. Она даже не подозревала в себе такого ненасытного азарта. Даже не думала, что может так увлечься, помимо желания, помимо владевшей ею главной цели — пяти тысяч рублей. На самом деле, оказалось — она могла бы играть и просто так, то есть, ради самого удовольствия играть и испытывать те самые ощущения, что заставляли приходить сюда большинство людей.
Первые ставки сразу принесли ей большой выигрыш. Удвоив его в следующую партию, она сделалась обладательницей двух с половиной тысяч рублей. С такой суммой она уже могла приступать к более крупной игре, и, повинуясь уже сложившемуся в голове плану, перебралась в соседний зал, где рисковали и тратили без оглядки. Там тоже ее дела пошли, в общем, не дурно, хотя вслед за первой удачей пришлось испытать и первый болезненый проигрыш. Но на Жекки он подействоввал, как свежий порыв ветра на провисший парус. Она только пустилась вперед с еще большей решимостью.
Поменялась лишь тактика. Вместо крупных ставок, которые она делала в самом начале, надеясь заполучить как можно скорее необходимый первоначальный капитал, теперь она принялась мельчить и действовать с большей осторожностью, сохранив неизменной прежнюю планомерность. Примерно через час такой размеренной игры у нее на столе образовалась внушительная кучка разноцветных фишек, общее достоинство которых перевалило за четыре тысячи. Исполненная самых счастливых предвкушений, она уже считала про себя, когда нужно будет остановиться.
Не смотря на кипевший в крови азарт, ее голова оставалась холодной. Жекки понимала, что самая сказочная удача в любой момент может обернуться полным провалом. Задача заключалась в том, чтобы добраться до нужной суммы прежде, чем фортуна покажет ей кукиш. И казалось, эта заветная цель вот-вот будет достигнута. Выигрыш сравнялся с пятью тысячами, и Жекки, в общем-то, была не прочь уйти восвояси. Сердце ее успокоилось, общее напряжение, вытягивавшее в струну каждую жилку, само собой спало. Поддавшись этому благостному расслаблению, она даже выпила бокал шампанского, которое время от времени предлагали гостям официанты. Так она отпраздновала свою победу, выстраданную и вполне заслуженную. Облегчение, вызванное сознанием исполненной священной миссии, постепенно вытесняло и неукротимое желание добиться своего, и страсть, и азарт.
Находясь уже под властью этой победоносной апатии, она вспомнила по странному сцеплению спрятанных в ней желаний, что для полного счастья сейчас ей, пожалуй, не хватает лишь тех двухсот-трехсот рублей, которые она могла бы потратить на безумное платье лимонного шелка, витавшее в ее сокровенных мечтах.
В это время банк перешел к новому игроку, и Жекки, не особенно задумываясь, поставила на кон те самые три сотни рублей.
При первой сдаче ей досталась шестерка. Потом как нарочно пришла еще одна, а третьим оказался король пик. Жекки взглянула на осененную горностаевой мантией ухмыляющуюся коронованную личину, и сквозь вялую пелену своей умиротворенности, поверх мягкого опьяняющего облака почувствовала знакомое неприятие. Похожее лицо с тонкими усиками не однажды вызывало у нее сходные чувства. Сейчас оно было ей особенно ненавистно. Триста рублей ушли к банкомету. Волей неволей пришлось снова ввязываться в игру, поскольку теперь до пяти тысяч ей уже не хватало значительной суммы.
Она раз за разом выкладывала вперед фишки, делая ставки, и раз за разом находила, что разноцветная горка, составлявшая ее выстраданную победу, убывает, как снежный сугроб под лучами мартовского солнца. Интуиция подсказывала ей, что та самая, злополучная перемена в расположении фортуны уже наступила, что эта капризная дама уже показала ей свой знаменитый кукиш, и что поэтому нужно сейчас же выходить из игры, пока в руках остается хоть что-то. Но Жекки не могла остановиться.
Совершившаяся в ней перемена, расслабление и преждевременное торжество, мешали вернуться к спокойной выверенной манере игры, недавно приносившей успех. Новый банкомет, к которому все в легкой шуточной манере обращались как к пану Калинскому, любезно улыбаясь и подмигивая, забирал на свой край стола все новые и новые трофеи. Жекки не замечая того, утрачивала последнюю выдержку. «Чертовы триста рублей, чертово платье, чертов Грег, чтоб ему было пусто… проклятье…» — звучало в ней обрывками куда более сильных волнений, клокотавших в душе.
Она все-таки нашла в себе силы встать из-за стола, когда у нее осталось всего две розовых фишки по сто рублей и две белых — по пятьдесят. Это было меньше того, с чем она вышла из дома. С этим тяжкими, почти нищенскими, ошметками своего былого состояния, она побрела наобум, еще не зная, куда собственно ей хотелось идти. Наверное, никуда. Хотелось ничего не видеть, не слышать, хотелось исчезнуть совсем, или забыться так, чтобы ничто ничем не напоминало об ее гибели. Да, теперь она ясно видела, что погибла навсегда, безвозвратно. Никольское перейдет к банку, а из банка попадет прямиком в цепкие руки Грега с компанией. Потом к этим спекулянтам явятся щедрые покупатели из казенных ведомств, лес вырубят, придут подрядчики, начнется строительство и от дорогого ее сердцу мира в считанные месяцы не останется ничего. Жекки упала на подвернувшийся ей стул, и, всхлипывая, полезла в сумочку за платком. Слезы заливали ее лицо. Облизывая рот, она чувствовала их горьковто-соленый вкус. В носу обильно хлюпало, в горле щипало, и вся она растеклась и поплыла безудержной талой слякотью.