Оглянувшись, она увидела на заднем сиденье Просю. Кажется, девчонка дремала. Между Просей и выпуклой спинкой сиденья сопел младенец, укутанный в пестрое одеяло. Жекки позвала ее, передавая флягу с водой. Прося пила долго и основательно. Жекки велела, чтобы она дала пить младенцу, и только затем получила флягу обратно. Воды почти не осталось. Жекки сделала глоток, потом другой, задержала дыхание и закрутила пробку. Красное марево еле-еле рассеялось, но боль внизу живота не отпускала. Тупая, ноющая боль, будто исподволь напоминавшая о чем-то далеком и неотступном.

Жекки не запомнила, с какого раза ей удалось завести машину и как медленно, криво вихляя по повитой пеплом дороге, она повела ее, скорее инстинктивно, чем осознанно отыскивая нужные рычаги и педали. Грэф и штифт ворчал, извергал то резкий недовольный, то вполне благодушный ровный ропот, и мало-помалу отдалял своих пассажиров от клубящегося где-то позади огневого потока. Жекки изо всех сил сжимала руль, боясь выпустить его хоть на секунду. У нее получилось. Грег, как всегда оказался прав — она смогла подчинить себе его механического напарника, и теперь была всего в каких-нибудь пяти-семи верстах от Новоспасского.

Внутренне она уже считала, что дело сделано, что она с найденышами в полной безопасности, и если бы не тупая боль в животе, неразрывная с мыслями о Греге, то Жекки, наверняка испытала бы что-то похожее на радость. Но радости не было. По-новому саднящее в ней чувство — чувство сопричастности Грегу, единения с ним и неожиданная изводящая тоска от разлуки, наполнила ее горестным беспокойством. Чем больше она пыталась разобраться в этом новом ощущении, тем неотвязнее оно становилось, тем непрерывнее делались спазмы внизу живота. Однажды спазм сделался до того болезнен, что Жекки не сдержала стон и схватилась левой рукой за живот. Показалось, это прикосновение руки немного ослабило резь, и Жекки рассудила за лучшее дальше удерживать руль автомобиля одной рукой. Дорога, как и вся окрестность, была хорошо ей знакома. До того хорошо, что она почти не обращала на нее внимание.

И так продолжалось до тех пор, пока монотонный рокот мотора вдруг не прервался. Жекки вздрогнула, отголосок недавнего страха на долю секунды снова сжал ей сердце, а онемевший грэф и штифт медленно проехал всего несколько сажений и замер посреди глухого пролеска. Отсюда до большой сельской дороги оставалось всего ничего. Тем более эта неожиданность с машиной была достадна. Невольно Жекки наконец отрвалась от изводящего ее внутреннего томленья. Снова приходилось тревожиться совсем о другом. Окнчательное спасение вновь откладывалось.

Выйдя из машины, она с удивлением подошла к капоту. Что такое могло случиться с этим механическим зверем? Почему он раздумал везти их дальше? Жекки растерянно обошла грэф и штифт, пытаясь отыскать какие-нибудь внешние признаки повреждений. Но ничего не обнаружив, снова села в водительское кресло и сделала несколько попыток завести двигатель. Безрезультатно. Мотор не откликался ни на какие ухищрения. Грэф и штифт окончательно уподобился неподвижному изваянию.

— Она сломалась, да? — услышала Жекки хнычущий вопрос и оглянулась.

Прося, приподнявшись на заднем сиденье, испуганно смотрела на нее. Ее белесые реснички учащенно дрожали. Пестрый кулек с младенцем посапывал у самой спинки дивана.

— Да, — нехотя призналась Жекки, — дальше придется идти пешком. Так что выбирайся и поживее.

Прося захныкала громче, младенец проснулся и тоже начал пищать. Стараясь не раздражаться, Жекки принялась снова вязать узел для будущей перевязи. «Ничего. Здесь уже совсем близко», — подумала она, мимоходом заметив, что боль, которую производил у нее под сердцем зародыш, сделась намного слабее.

— Я боюсь идти, — заныла Прося, упершись спиной в дверцу машины, — скоро уж стемнеет, куда мы пойдем?

— Не хочешь идти — оставайся, — отчеканила Жекки.

— Ужасть как боязно, Евгеньпална, гляди-ко сами, какая кругом муть.

Жекки молча перепеленала младенца и велела Просе подсадить его ей за спину, в перекинутую через плечо и связанную на старый манер перевязь.

— Пойдем, — сказала Жекки. Прося все еще продолжая хныкать, с опаской вложила потную ладошку в протянутую ей холодную руку барыни.

Жекки в последний раз посмотрела на неподвижный авто, взохнула и потянула за собой Просю.

Идти в самом деле стало почему-то намного тяжелее. Очевидно, по контрасту с удобством и скоростью автомобильного передвижения. К тому же, Прося верно подметила приближение сумерек и какую-то общую перемену в окрестном воздухе. Оглядываясь по сторонам, Жекки видела выступающую за черными деревьями рассеянную красноту — не то отсвет дальнего зарева, не то предвестие вечерней зари. Подняв голову, она увидела низко повисший пасмурно сереющий свод. Первое, о чем она подумала — дымная пелена, и не сразу поверила, когда ей на лицо упало несколько редких капель.

«Не может быть», — невольно воскликнула она, не отрывая глаз от проступающей меж черных ветвей серой завесы. Она уже забыла, что такое возможно. Лишь после того, как капли начали падать все чаще и чаще, последние сомнения рассеялись. Это в самом деле был дождь — слабый холодный осенний дождь, долгожданный и в общем, уже ненужный. Если бы он начался всего на несколько часов раньше, сколько радости доставили бы эти редкие капли. Сколько надежд исполнилось бы тогда, сколько событий пошло бы совсем по-другому. Скольких ужасов и, возможно — смертей, удалось бы тогда избежать. Но сейчас Жекки восприняла запаздавшую щедрость небес как еще одну помеху на своем пути. Все происходило совсем не так, как могло бы, совсем иначе, чем она хотела.

По счастью, дождь был совсем тихим, робко капавшим под ноги на черную пепельную тропу. Ветер почти совсем стих, но окрестная тишина, слитая с бурым мраком наступавшего вечера, оглушала каким-то неуловимым, казавшимся еще более страшным звучанием, чем недавний неистовый шквал огня. Жекки что было сил старалась не вникать в эту нависшую над ней пустыню.

Она шла по обугленной лесной колее, то и дело спотыкаясь о выступающие витые корни, упрямо тянула за собой подвывающую Просю и старалась не давать волю нараставшему внутри нее властному зову. Прежний необъяснимый таинственный зов, так явно связанный с обретением живого продолжения Аболешева, задремавший на время, пробудился опять, и Жекки опять поняла, насколько неотделима она от своего прошлого, от всего того, что срослось с ней когда-то, а теперь заговорило на непонятном, чужом языке. Почему этот язык ожил в ней именно теперь, стоило ей покинуть автомобиль Грега и вновь очутиться один на один с пустой бесконечностью? Почему он так окреп, почему она должна так мучительно противиться его напору? Что с ней случилось? Жекки не находила ответов. Она вообще старалась поменьше думать, ибо чувствовала, что малейшая лазейка в ее сознании станет губительной для нее.

Ей казалось, что они идут уже очень долго, вполне достаточно для того, чтобы выйти на большую сельскую дорогу, по которой, уже никуда не сворачивая, можно было добраться до Новоспасского. Но со всех сторон почему-то по-прежнему поднимались черные деревья. Бурые вечерние сумерки все гуще насыщались дождливой тьмой, а выхода на дорогу все еще не просматривалось. Жекки не на шутку засомневалась, да уж по той ли тропе они идут, не свернула ли она как-нибудь ненароком в другую сторону на одной из темных развилок, и тут услышала в себе ясный, как будто бы не совсем живой голос: «Я — Вэя». Жекки замерла и от испуга больно сдавила ладонь Проси.

— Ой, — взвизгнула та, и Жекки будто очнулась.

Черные еловые заросли подступали к самой тропе, по вялой траве то тут, то там ударялись редкие дождевые капли. Жекки посмотрела на ближайший корявый ствол, обросший густой шубой мха. Всмотрелась в извилистый прогиб тропы и решительно развернулась.

— Идем обратно, — сказала она, слегка присев под отвисшей тяжестью младенца, — эта тропа уведет нас бог знает куда.

— Мы что же заплутали? — Прося загодя готова была разразиться нудными всхлипами.