LI

— Ой, мамочки, — отчетливо раздалось прямо за дверью.

От неожиданности Жекки подскочила на месте и, ничего не соображая, метнулась к выходу из кухни. «Кто это, откуда? Или все-таки показалось?» Но стоило ей выбежать в переднюю, как сквозь мутную пелену дыма ей навстречу бросилась маленькая детская фигурка.

— Евгеньпална, ы-ы-ы, — заныла, тут же вцепившись в ее юбку, испуганная девчонка.

— Прося?

В ответ только прерывистые завывания:

— Ы-ы-ы…

Для удивленния, возгасов и расспросов не было времени. Жекки не находила слов, ее всю словно передергивало от неописуемого смятения. Но в общих чертах то, что касалось Проси, было понятно: в спешке, в бестолковой суматохе отъезда Дорофеевы то ли забыли про девчонку, то ли она сама по своему обыкновению закопалась со сборами или вообще ушла, что называлось у нее «на минуточку», поглазеть, как уезжают другие деревенские, а когда через час или полтора вернулась, то обнаружила, что Дорофеевых и Павлины уже нет.

Сначала это ее, скорее всего, расстроило. Потом пребывание в пустом барском доме показалось заманчивым, и она решила вознаградить себя за пережитый страх, проникнув в самое лакомое помещение — кладовку, где и принялась уминать в три горла все, что обнаружила там съедобного. Сколько помнила Жекки, Просю всегда манили банки с вареньем. Ну а потом, когда огонь приблизился к усадьбе и к самому дому, девчонка уже не знала куда ей бежать. И в доме, и на улице было одинаково страшно. И конечно, если бы не появление Жекки, то участь Проси была бы плачевна. С другой стороны, если бы не Прося, то и участь самой Жекки сложилась бы точно так же. Это странное сходство на короткое время отвлекло мысли Жекки. Нелепая случайность как всегда перевернула и перепутала все задуманное. Ну почему же и теперь, когда, казалось бы, все было отдано на волю бессмысленной стихии, получилось именно так, а не иначе?

Передняя между тем стремительно затягивалась вязким удушливым смрадом. От стен то и дело отрывались палящие огневые всплески. Над головой что-то натужно гудело. Когда же огромный кусок потолочной балки, дымясь и разбрызгивая вокруг мелкие красные угли, рухнул буквально в шаге от них, Жекки, схватив Просю за руку, что было мочи потянула ее за собой.

— Нне-е, ы-ы-, я боюсь.

Ноги Проси уперлись в пол, и Жекки, чувствуя, как ее пронзает ледяной ужас, и не особенно задумываясь, потому что делать приходилось только то, что подсказывал вновь запущенный инстинкт самосохранения, да еще какая-то непонятная озлобленность, задала девченке звонкий подзатыльник.

— Молчи, дура.

Жекки так сильно дернула Просю за руку, что та вскрикнула, но сопротивление ее ног при этом заметно ослабло. Воспользовавшись этой непродолжительной растерянностью, Жекки бросилась, таща за собой обмякшее тело девчонки. Через полминуты она уже спихивала Просю с парадного крыльца. Почувствовав вокруг себя пустое пространство, Прося без всякого понуждения, скорее наоборот, сама вольно или невольно принуждая Жекки, отскочила на самуую середину темневшего перед ними двора. Здесь они обе закашлялись и зашатались, расслабленно переступая взад-вперед.

Жекки на минуту обернулась назад. Там взмывал к небу, гудя ровным гулом, огромный костер. В редких провалах между мечущимися багровыми вихрями проступали белые пятна стен, оконные переплеты, острые огненные стропила. «Вот и все, — подумала Жекки, слегка удивляясь своему бесчувствию. — Откуда только взялась эта Прося. Все из-за нее», — с новым приступом озлобления решила она и, снова поймав девчонку за руку, раздраженно сказала:

— Пошли быстрее. Здесь больше нельзя…

Прося в ответ молча засопела. «Куда им теперь деваться? — Жекки не представляла, — Наверное туда, где нет огня, куда пожар пока еще не добрался». Эта мысль вяло запечатлившись в сознании, в конечном счете и стала руководящей. В голове Жекки снова запел пчелиный улей или, может быть, завыл тот протяжный ровный гул, что уничтожал в эти минуты ее родовое гнездо. К ней снова вернулась внутрянняя пустота, рассудочное онемение, и только одно бессознательное, властное чувство смертельного страха, да еще нечто неопределенное, неизменно стоявшее над страхом и не вызывавшее ничего, кроме упрямого озлобления, подгоняли ее, принуждая совершать какие-то машинальные, не вполне осозноваемые поступки.

Ветер отгонял пламя дальше к северу, значит бежать надо было туда, прочь от усадьбы, через огненную алею полыхающих кленов, мимо багровых стенаний умирающих деревьев, на север к большой проселочной дороге, огибавшей Никольское. По этой дороге она совсем недавно вернулась в свой дом, не зная, что идет навстречу пожару. Теперь дома нет, и в общем-то, ничего не осталось, но приходиться все равно бежать, бежать вспять, стараясь обогнать осевшее на плечах пламя, с озлоблением дергая за руку подвывающую девчонку. По сторонам что-то все время потрескивало, падало, вспыхивало слепящими вспышками. Ветер обдавал спину порывами тлетворного жара. Вот и Пустошки. С десяток ветхих избушек. Скоро от них ничего не останется. У черного покосившегося забора крайней избы Жекки почувствовала какое-то копошение. В безлюдной пустоте, веявшей отовсюду, это движение невольно задерживало внимание. Жекки остановилась и, прежде чем что-то понять, услышала готовые разъяснения Проси:

— Ой, глядите-ка, Евгеньпална, точнехонько, как меня, забыли, а сами бежать.

В холодной пыли у забора сучил голыми ножками ребенок. На вид что-нибудь около года или поменьше. У него была большая опушенная русыми волосами голова, сморщенное исплаканное лицо с обслюнявленным мокрым ртом, издающим беззвучные всхипы. На теле висела серая застиранная рубашонка до пят, из под которой он все время беспомощно выпрастывал ноги, словно безуспешно стараясь подняться. Жекки посмотрела на избу за забором, черный провал слепого окошка и перед глазами у нее пронеслась недавняя встреча с многодетным семейством Макаровых, случившаяся кажется примерно в этом же месте. Вспомнились утробная поконость самого Макарова, стянувшего перед барыней шапку, оловянный испуганный взгляд его длиннотелой бабы, россыпью разбежавшуюся ватагу их босоногих ребятишек. «Да они же нарочно его оставили, — Жекки точно облило холодом, — ну конечно для них это такой удобный случай — избавиться хотя бы от одного рта, да и если не нарочно… Какое мне дело, почему я должна быть гуманнее, чем его мать. Я не должна, не обязана, в конце концов, мне хватает уже одной маленькой дуры…» Жекки сердито дернула Просю за руку.

— Идем.

— А его-то как же… — жалобно простонала девчонка.

Жекки отпустила ее от себя и, чуть-ли не рыча от раздражения, подошла к ребенку. «Почему? Ну почему я это делаю?» Склонившись над ним, она мимолетно отметила — мальчик. Его расширенные от слез глаза были серыми, простодушными. Он был грязный, от него плохо пахло. Жекки едва переломила брезгливость.

— Как его нести? — для чего-то спросила она, подняв ребенка на руки. Кто мог ей ответить? Сквозь рубашонку пощупывались маленькие частые ребра. Ну с чего бы ему не быть таким тощим, ведь Макаровы всегда перебивались с хлеба на воду. И все-таки тащить его на руках долгую предстоящую дорогу — немыслимо. Жекки припомнила, как крестьянские бабы облегчают себе подобную задачу — носят детей за спиной в плетеных кузовках или просто в платках, перекинутых наподобие перевязи через одно плечо.

— Побудь с ним, — сказала она, передавая ребенка Просе. — Я поищу в доме какую-нибудь тряпку.

Жекки торопилась. Каждая минута задержки могла им дорого обойтись, но приходилось подчиняться непрошенным обстоятельствам. Ничего не поделаешь. В полутьме брошенной макаровской избы Жекки сразу увидела свисающую с потолка люльку. Пошарив в ней, она извлекла ветхое лоскутное одеяльце и кусок серой льняной ткани, довольно грязной на вид. Какое счастье, что поиски не заняли много времени. Выбежав на улицу, Жекки прямо на земле расстелила одеяльце, неумело закрутила в него всю нижнюю часть туловища ребенка.