В середине июля Вашингтон перебрался на Брэттл-стрит, сделав своей ставкой трехэтажный дом Джона Вассалла, богатого тори, бежавшего в осажденный Бостон под защиту британских штыков. Все его рабы остались в доме и прониклись духом свободы. Обходя свою новую резиденцию, Вашингтон наткнулся на негритенка Дарби Вассалла, раскачивавшегося на калитке. Генерал дружески предложил взять его на службу, но Дарби тут же спросил, какое жалованье он ему положит. Жалованье рабу? Вашингтон пошел своей дорогой. А Дарби потом всем рассказывал, что генерал «не тот человек, чтобы заставлять мальчишку работать даром».
Разумеется, Вашингтон знал, что даром ничего не достается. Первая крупная сумма, внесенная в его гроссбух, — 333,33 доллара — пошла на плату лазутчику, отправленному в Бостон «для сбора сведений о передвижениях и планах неприятеля». (Он бы и саперам заплатил не меньше, да только их не было.) Ставка главнокомандующего находилась в постоянном напряжении, ожидая возможной атаки британцев. Засыпали и просыпались с мыслью о том, что не сегодня завтра произойдет некое важное событие.
Вашингтона очень заботило, что его оборонительные укрепления сильно растянуты — их будет нелегко защищать. Но в довершение всех бед оказалось, что защищать их практически нечем! Сразу по приезде ему сказали, что на складе 308 бочонков пороха, и вот теперь бригадный генерал Джон Салливан «обрадовал» главнокомандующего, сообщив, что на самом деле бочонков всего 36, то есть каждый солдат сможет выстрелить не больше девяти раз. Эта новость просто ошеломила Вашингтона: он молчал с полчаса, не в силах вымолвить ни слова.
Главное — не подавать виду, что всё плохо. На людях генерал по-прежнему олицетворял собой спокойствие и уверенность и лишь в частных разговорах с теми, кому безгранично доверял, мог позволить себе «выпустить пар».
Нехватка пороха была секретом, которым Вашингтон поделился только со спикером массачусетской палаты представителей, скрыв его от депутатского корпуса. Он велел распускать слухи о том, что в его распоряжении имеется 1800 бочонков пороха (шпионы были повсюду). Между тем виргинские стрелки бездумно тратили драгоценные боеприпасы, паля дни напролет безо всякой цели. Вашингтон издал суровый приказ о недопустимости стрельбы в лагере, умолчав, однако, о его причине. Цепляясь за последнюю надежду, он одобрил план Род-Айленда отправить корабли в Карибское море, чтобы захватить пороховой склад на Бермудских островах: отчаянные предприятия часто приводят к успеху вследствие своей неожиданности. Однако оказалось, что генерал Гейдж из предосторожности уже вывез порох с Бермуд.
Конечно, Вашингтона это не обрадовало, но он просто пришел в ярость, когда узнал, что американские офицеры, захваченные в плен при Банкер-Хилле, брошены в тюрьму вместе с уголовниками. Он написал письмо Гейджу, требуя отнестись с должным уважением к боевым ранам и офицерскому рангу, пригрозив в противном случае отыграться на британских пленных. Два дня спустя пришел ответ: Гейдж признаёт только чины, пожалованные Его Величеством, и не различает американских пленных по рангу. Британский генерал свысока выговаривал зарвавшемуся американскому выскочке, ничего не смыслящему в политике. На следующий день Вашингтон позволил пленным британским офицерам свободно перемещаться по городу, если они дадут слово, что не попытаются бежать. Уведомив Гейджа в очередном послании, что к англичанам относятся с «мягкостью, как и положено между гражданами и братьями», он высказался начистоту:
«Вы заявляете, сэр, что не признаёте чинов иного происхождения, чем Ваш собственный. Я же не представляю себе более почетного звания, чем то, что порождено неподкупным выбором храброго и свободного народа — чистейшего источника и первопричины всей власти… На сем я прекращаю с Вами всякую переписку, возможно, навсегда. Если Ваши офицеры, наши пленники, встречают с моей стороны иное обращение, нежели то, какое я желал бы проявить к ним, и они, и Вы будете помнить о том, что было тому причиной».
Пока же Вашингтон бился как рыба об лед, пытаясь справиться с «храбрым и свободным народом». «Я думаю, что солдаты сражались бы очень хорошо (если бы имели хороших командиров), однако это невероятно грязные и неприятные люди», — писал он кузену Лунду. Эти наследники пуритан — жадные, самодовольные лицемеры, поклоняющиеся только деньгам. Кроме того, низшие классы крайне глупы, а новоанглийские солдаты настолько беспечны, что не почувствуют опасности, «пока вражеский штык не воткнется им в грудь», сокрушался генерал в письме Ричарду Генри Ли.
Его тревога не была беспочвенной. На последней неделе июля в Лондон дошла весть о сражении при Банкер-Хилле. «Отступать нельзя, — заявил король лорду Норту. — Я знаю, что исполняю свой долг, и потому никогда не пойду на попятную». Норт предложил считать происходящее в Америке уже не бунтом, а «иноземной войной», а на войне, как известно, все средства хороши.
На срочном заседании Кабинета 26 июля было принято решение незамедлительно направить в Бостон подкрепление — две тысячи солдат, а к следующей весне снарядить для отправки в Америку армию в 20 тысяч человек.
Пока же ничего существенного не происходило: обозревая расположение врага в подзорную трубу из красного дерева с латунной отделкой, которую подавал ему Билли Ли, достав из кожаного футляра, Вашингтон мог различить лишь признаки отчаяния, практически равного тому, какое испытывал он сам. Деревянные дома в Бостоне разбирали на дрова, составляя заодно склады горючих веществ на случай атаки американцев. Но те атаковать не могли — нечем было. В то время как британцы, без всякой, впрочем, пользы, обстреливали лагерь патриотов из орудий (иногда в воздухе разом проносилось от двух до шести снарядов, похожих на падающие звезды), те не могли отвечать: берегли порох. «Было бы неосторожно с моей стороны принять меры, которые неизбежно привели бы к израсходованию всех боеприпасов и тем самым предоставили бы армию на милость неприятеля», — писал Вашингтон Ричарду Генри Ли. Он сам, такой энергичный и не привыкший терять время попусту, больше всех томился от вынужденного бездействия. Его тяготило и сознание того, что от главнокомандующего ждут решительных шагов и быстрой победы; возможно, многие уже разочарованы (Вашингтон всегда придавал большое значение тому, что о нем думают другие). Но иначе поступить было нельзя.
Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, раз в неделю Вашингтон писал длинное письмо Лунду в Маунт-Вернон, желая знать всё до мельчайших подробностей: каков урожай, что где посадили, не повалился ли где забор, как продвигаются дела с приобретением земель и перестройкой дома. Всё еще надеясь вернуться домой к зиме, он торопил с сооружением нового камина. До него дошли слухи о том, что лорд Данмор замыслил похитить Марту, дабы отомстить ее мятежному супругу. Отметая эти планы, как недостойные дворянина и мужчины, Джордж всё же советовал Лунду в случае необходимости вывезти Марту и его личные бумаги в Александрию. Марта то гостила у Джеки и Нелли в Мэриленде, то жила у своей сестры Анны Марии в графстве Нью-Кент. Джордж и ей писал каждую неделю, но многие письма приходили распечатанными «мерзавцами-почтмейстерами», а некоторые вообще терялись по дороге. Это побудило Вашингтона быть осторожнее и не поверять все мысли бумаге.
На бостонском фронте было без перемен, но в Канаде события развивались более стремительно. Во второй половине августа Скайлер созвал в Олбани совещание, на котором присутствовали около четырехсот индейцев, в основном онейда и тускарора да несколько могавков. Им объяснили причины, из-за которых колонии, борющиеся за свои права, вступили в противоборство с Великобританией, и попросили не вмешиваться, «зарыв поглубже топор войны». Один из вождей могавков сказал, что это «семейные дела» белых, а «мы посидим и подождем… пока вы перебьете друг друга». Однако вскоре стало известно, что губернатор Карлтон укрепляет позиции под Монреалем, а некоторые индейские племена перешли на его сторону. Кроме того, корабли, строившиеся в форте Сен-Жан, уже почти готовы. В отсутствие Скайлера генерал Ричард Монтгомери по своей инициативе возглавил отряд из 1200 человек, собранный у Тикондероги, и повел его против британцев. Скайлер догнал их уже в пути и обратился за помощью к канадцу Джеймсу Ливингстону, прося его собрать ополчение. Во время первой стычки у форта Сен-Жан американцам противостояли в основном ирокезы, но, не получив поддержки от англичан, они вышли из игры, тем более что вожди онейда, присутствовавшие в Олбани, растолковали им условия соглашения.