Изменить стиль страницы

Поддерживая старые знакомства и заводя новые, Вашингтон окончательно порвал с бывшими соратниками Джефферсоном и Мэдисоном. Последней каплей стала публикация в майском выпуске нью-йоркской «Минервы» частного письма Джефферсона флорентийскому виноторговцу Маццеи, которое тот по каким-то причинам решил предать гласности: «Вас бы бросило в жар, если бы я назвал Вам отступников, дошедших до подобных ересей (перехода от республиканских идей к монархическим. — Е. Г.), людей, бывших Самсонами на поле битвы и Соломонами в совете, но позволивших обрить себя шлюхе-Англии». Намек был весьма прозрачен; Джефферсон пришел в ужас, когда увидел свои слова в газете, и просил Мэдисона посоветовать ему, как быть. Вашингтон никак не отреагировал на эту публикацию, но отныне в личной переписке называл Джефферсона не по имени, а «тот человек».

На этом фоне показательно отношение Вашингтона к Гамильтону. В июне один журналист-республиканец в погоне за сенсациями напечатал памфлет о бывшем министре финансов, в 1792 году тайно выплачивавшем деньги некоему Джеймсу Рейнолдсу. Взятка за предоставление инсайдерской информации? Гамильтон, не умевший писать коротко, ответил на этот выпад памфлетом на девяноста пяти страницах, заявив, что эти деньги были платой за молчание мужу, которому он наставил рога. Гамильтон был известным ловеласом, и даже его друзья не сомневались, что этот удар не собьет его с ног, тем более что его деловая репутация не пострадала. Однако его политическая карьера с этих пор пошла на спад. Вашингтон послал ему одно из серебряных ведерок для вина, в свое время полученных из Европы от Гавернира Морриса, и сопроводил подарок запиской, подписанной: «Ваш искренний друг и любящий покорный слуга, генерал Вашингтон».

У Вашингтона были заботы и поважнее, доставляемые в том числе и его непутевым внуком: к пятнадцати годам тот вымахал в здорового, внешне весьма привлекательного балбеса с красивыми вьющимися волосами и большими лучистыми глазами, но совершенно не способного к учебе — давали себя знать отцовские гены. Прошлой осенью Вашингтон поместил его в Принстон, но уже несколько месяцев спустя его наставник стал слать тревожные письма. Получив от деда очередное внушение, Вашик обещал исправиться, но хватало его ненадолго. В Принстоне он продержался всего год.

В июне 1797 года Вашингтон в очередной раз наведался в строящуюся столицу и был чрезвычайно рад продвижению работ. Резиденция президента и одно крыло Капитолия были подведены под крышу, через Потомак переброшен элегантный мост. Президент Адамс не желал заниматься этим строительством, и Вашингтон охотно избавил его от обузы; он даже высказывал кое-какие предложения по части архитектуры и расположения построек. Он купил несколько участков в разных частях будущего города и на одном из них построил пару трехэтажных кирпичных домов для проживания членов Конгресса.

При этом денег у Вашингтона по-прежнему было в обрез: когда в июле племянник Сэмюэл попросил взаймы тысячу долларов на срочные нужды, он со скрипом согласился, хотя и с оговоркой: «Ты совершаешь ту же ошибку, что и многие другие, считая, будто я всегда располагаю деньгами». В своем поместье он ввел режим строгой экономии: заморозил жалованье управляющим и перешел от земледелия к менее трудоемкому скотоводству. В сентябре он отклонил приглашение на свадьбу другого племянника, Лоуренса Огастина Вашингтона, мотивируя отказ тем, что не желает больше удаляться от Маунт-Вернона далее чем на 25 миль.

В октябре в Маунт-Вернон пришла долгожданная весть об освобождении Лафайета после пяти лет тюремного заключения. Из Ольмюца он проследовал в Гамбург, где его встречали как триумфатора. Все американские суда, находившиеся в порту, подняли флаги; на одном из них устроили обед в его честь. Под приветственные клики толпы всё семейство прибыло в дом Джона Пэриша и вынужденно задержалось там на две недели: Адриенна была тяжело больна и буквально не держалась на ногах. О том, чтобы плыть зимой в Америку, не могло быть и речи; Лафайеты решили погостить немного у родни в Гольштейне.

Молодой Лафайет немедленно собрался обратно в Европу. Он написал теплое прощальное письмо своему крестному отцу, благодаря за все усилия, предпринятые для спасения его родного отца, и за душевный прием. С собой он увозил письмо, в котором Вашингтон называл его достойным сыном своих родителей.

В Париже в это время находились три американских эмиссара — Джон Маршалл, Чарлз Пинкни и Элдбридж Джерри, — посланных туда Адамсом для урегулирования вопроса с захватом американских судов во французских портах и заключения нового договора с Францией. Вашингтон не одобрял этой поездки, но нового президента не интересовало его мнение. Эмиссары уехали — и как в воду канули; Вашингтон уже даже начал беспокоиться, не гильотинировали ли их там.

В январе Вашингтон предпринял еще одну неудачную попытку вернуть сбежавшего Геркулеса. Побеги рабов превращались в нехорошую тенденцию: в начале 1798 года сбежал еще один, Цезарь, которому было уже под пятьдесят. Он не подвергался наказаниям и не мог пожаловаться на недостаток образования, поскольку умел читать, писать и даже исполнял обязанности проповедника среди рабов. Племянник Лоуренс Льюис тоже разыскивал беглого раба… Да, конечно, давно пора отменить рабство: столько хлопот и расходов, а выгоды никакой! Но сделать это должно правительство…

В феврале управляющий Андерсон собрался уходить. «Как угодно, я никогда никого не удерживал против воли и не собираюсь», — написал ему Вашингтон, но не преминул укорить шотландца за то, что был введен в большие расходы из-за устройства винокурни — дела нового, малоизученного и вряд ли нужного. (Начало нового бизнеса действительно выглядело малообещающим, но уже в 1799 году винокурня производила 11 тысяч галлонов виски в год — больше всех в Америке.) В марте он нанял секретаря Олбина Роулинза, в обязанности которого входили не только ведение счетов и переписки, но и ежедневные объезды ферм; самому хозяину было уже трудно ездить верхом.

Весной, наконец, пришло известие от Джона Маршалла из Франции: Талейран промурыжил американских эмиссаров целых пять месяцев, отказываясь то принимать их, то обсуждать суть дела, а между тем его посланцы ежедневно их навешали, пытаясь разобщить, настроить друг против друга, да еще и требуя у них денег. 3 апреля президент Адамс решился опубликовать переписку между американскими дипломатами и агентами Талейрана, обозначенными буквами XYZ публикация была перепечатана в Лондоне; разразился грандиозный скандал; акции республиканцев в США резко упали, в стране нарастали антифранцузские настроения. Вашингтон мог лишь порадоваться, что не ему распутывать этот узел.

В мае он узнал, что Брайан Фэрфакс, деверь Салли, собирается в Англию, и передал с ним элегическое письмо к бывшей возлюбленной. В его памяти она навсегда осталась молодой привлекательной женщиной, ведь он не видел ее седой старушкой-вдовой. Предлагая ей провести остаток дней в Виргинии, а не на чужбине, Джордж вставил несколько пышных фраз по поводу славного будущего Америки. Здесь произошли совершенно необыкновенные события, «но все они вместе взятые не способны затмить воспоминания о счастливых моментах — самых счастливых в моей жизни, — коими я наслаждался в Вашем обществе». Впрочем, чтобы Салли не истолковала эти слова превратно, на следующий же день он написал другое письмо, от имени Марты (которое она затем переписала своей рукой), с сожалениями по поводу того, что она больше не может жить по соседству с давней подругой.

ДРАМАТИЧЕСКИЙ ГЕРОЙ

Для защиты американского торгового флота и усиления береговых оборонительных сооружений президент Адамс в конце апреля 1798 года подписал закон об учреждении министерства военного флота, а месяц спустя утвердил создание армии в десять тысяч человек. Республиканцы уже не смели возражать против этих мер, поскольку народ полностью их одобрял. В мае толпа разбила камнями стеклянную дверь редакции газеты «Аврора». Семья Бэйча, жившая в том же доме, в ужасе ожидала нападения, но, по счастью, дело ограничилось этим «предупреждением».