День его рождения широко отпраздновали в Филадельфии, и Френо тотчас разругал в своей газете этот «монархический фарс». Чтобы не давать ему нового повода для сарказма, инаугурация 4 марта прошла крайне просто. В полдень президент приехал один к зданию Конгресса, прошел прямо в зал сената, произнес самую краткую в истории речь (135 слов) и публично принес присягу под руководством члена Верховного суда Уильяма Кашинга, после чего удалился. Собравшийся у Конгресса народ, писала «Пенсильвания газетт», «повинуясь движению своих сердец», приветствовал его троекратным «ура». Тремя днями раньше все девять резолюций Гилса против Гамильтона с треском провалились.
Между тем новый управляющий Маунт-Верноном, Энтони Уиттинг, тоже заболел туберкулезом. В письмах-отчетах он делал жалостливые приписки, что очень слаб и едва ходит. Да, мы все не богатыри, но долг есть долг! Вашингтон по-прежнему слал ему длинные подробные инструкции, советуя, словно ребенку, составлять список дел на день и отмечать крестиком, что удалось сделать. В конце марта он сам отправился в Маунт-Вернон.
В начале апреля Гамильтон известил президента, что Франция и Англия находятся в состоянии войны. Вашингтон немедленно выехал в столицу, предварительно выслав Джефферсону инструкции о том, что США будут строго придерживаться нейтралитета, и попросив составить соответствующий документ. Больше всего его беспокоило, что американские корабли начнут нападать на английские и втянут Америку в новую войну.
Эти опасения были небеспочвенны. 8 апреля в Чарлстон прибыл новый французский посланник, Эдмон Шарль Женэ — энергичный тридцатилетний полиглот, уже побывавший на дипломатической службе в Лондоне и Санкт-Петербурге. Он тотчас принялся вербовать американских капитанов в корсары, побуждая захватывать и приводить в американские порты английские «призы», а также проникать в испанские и британские владения в Луизиане, Флориде и Канаде, чтобы поднять там восстания. В Чарлстоне ему кричали «ура», и «гражданин Женэ» начал триумфальное шествие по восточному побережью. В Филадельфии возник первый политический клуб (Демократическо-республиканское общество) по образцу клуба якобинцев. До конца года было образовано еще десять таких клубов, а в следующем году — не менее двух дюжин в разных городах страны.
Вернувшись в столицу, Вашингтон созвал кабинет и задал 13 вопросов. Первыми в списке стояли такие: следует ли издать декларацию о нейтралитете и стоит ли принимать посланника Французской Республики? Джефферсон отметил про себя, что так поставить вопрос мог только Гамильтон. На следующем заседании оба снова сцепились: Джефферсон был против нейтралитета, Гамильтон — за. Нокс примкнул к Гамильтону, текст декларации составил Рэндольф; 22 апреля она была подписана.
Это решение приняло правительство, Вашингтон не удосужился созвать заседание сената. Некоторые депутаты роптали: раз Конгресс имеет право объявлять войну, значит, он должен и провозглашать нейтралитет. Отказ открыто поддержать Францию многим казался предательством по отношению к бывшим союзникам. Гамильтон и Мэдисон вновь сражались перьями, прикрываясь именами Пацификус и Гельвидий. В мае Френо договорился до того, что Вашингтон якобы издал декларацию, испугавшись федералистов, которые пригрозили отрубить ему голову. Президент потребовал уволить его из Госдепартамента, но Джефферсон не подчинился.
По второму вопросу разногласий не было: решили посланника принять. 16 мая Женэ прибыл в Филадельфию и выступил с речью перед огромной толпой в «Сити-Таверн». Джефферсон представил его президенту, но тот принял его с холодной учтивостью. К тому времени французский корабль «Амбюскад» («Засада») уже привел в Филадельфию два захваченных британских судна. В порту их встречала ликующая толпа, о чем Джефферсон радостно сообщил коллегам — те были как громом поражены. Вразумленный Вашингтоном, Джефферсон 5 июня предупредил Женэ, чтобы тот прекратил свою агитацию, однако он и ухом не повел. Один из захваченных британских «купцов», «Малышку Сару», переделали во французский корсарский корабль и назвали «Ла Птит Демократ» («Демократочка»). Госсекретарю посланник заявил, что Франция имеет право оснащать такие корабли в американских портах, а Вашингтон является орудием партии федералистов, стремящихся установить в Америке монократию.
В это время у престарелого президента опять поднялась температура, и многочисленные нападки в республиканской прессе не способствовали улучшению его самочувствия. К тому же правительству пришлось столкнуться еще с одной проблемой: тысячи белых плантаторов из Сан-Доминго, где в августе 1791 года вспыхнуло восстание рабов, устремились в американские порты в поисках убежища, рассказывая леденящие кровь истории о насилиях и массовых убийствах. Вашингтон пожертвовал 250 долларов в пользу беженцев и предоставил денежные средства и оружие французскому правительству для подавления восстания.
«Всё устроилось лучше моих ожиданий, — сообщал во Францию Женэ, — подлинная Республика торжествует, но старый Вашингтон, сильно отличающийся от своего образа, вошедшего в историю, не может простить мне моих успехов и рвения, с каким целый город устремился к моему дому, пока горстка английских купцов бросилась поздравлять его с его прокламацией».
Ему вторила «Национальная газета». «Было время, когда Ваше имя стояло высоко в представлениях Ваших соотечественников, а Ваш образ был дорог каждому истинному сыну Америки, — писала она в годовщину провозглашения независимости. — Но увы! Какая поразительная перемена произошла в несколько мирных лет в чувствах Ваших соотечественников!»
Но Вашингтону сейчас было не до этого: умер Энтони Уиттинг, и он срочно выехал в Маунт-Вернон. В это время кабинет решал, что делать с «Ла Птит Демократ». Гамильтон и Нокс советовали принять меры, чтобы корабль не мог выйти в море. Джефферсон заговорил об этом с Женэ, и тот пригрозил обратиться непосредственно к американскому народу, чтобы добиться отказа от нейтралитета. Узнав об этом, Вашингтон пришел в ярость, обратив ее на своего госсекретаря. «Пристало ли посланнику Французской Республики открыто и безнаказанно не повиноваться постановлениям нашего правительства, да еще и грозить исполнительной власти воззванием к народу?» — писал он 11 июля. Дня два спустя, вопреки обещаниям, «Демократочка» вышла в открытое море, нарушив тем самым американский нейтралитет.
В Филадельфии вспыхнули беспорядки; вопящие толпы двинулись к резиденции президента, грозя свергнуть правительство или заставить его объявить войну Англии. Французские моряки рыскали по улицам, размахивая тесаками. «Женэ готов поднять трехцветное знамя и провозгласить себя проконсулом», — сообщал домой британский консул. 23 июля Вашингтон созвал заседание кабинета, чтобы обсудить вопрос, есть ли возможность потребовать отзыва Женэ, не нанеся оскорбления Франции. Попутно он направил председателю Верховного суда Джону Джею 29 запросов, чтобы прояснить смысл нейтралитета. 8 августа тот ответил, что по Конституции судебная власть не вправе выносить окончательных решений — президент волен принять или отвергнуть их. Тогда кабинет издал ряд постановлений, запрещающих противоборствующим сторонам вооружать корсарские корабли и приводить захваченные суда в американские порты.
Как часто бывает, с одной бедой покончила другая. В столице вспыхнула эпидемия желтой лихорадки. Одной из первых жертв стала жена Тобайаса Лира, 23-летняя Полли. Лир женился три года назад, и Полли стала помощницей Марты, которая относилась к ней, как к дочери. Полли скончалась 28 июля. Вашингтон изменил своему правилу никогда не присутствовать на похоронах и возглавил траурную процессию; Гамильтон, Джефферсон, Нокс и три члена Верховного суда несли гроб. Лир, проживший с Вашингтонами семь лет, ушел с поста секретаря, решив заняться бизнесом; его заменили племянник Марты Бартоломью Дэндридж и племянник Джорджа Хауэлл Льюис.
В августе желтая лихорадка перекинулась с верфей на центр города. По улицам медленно передвигались повозки с трупами (в день умирало до двадцати человек); могильщики останавливались перед каждым домом и выкликали: «Выносите мертвецов!» Власти распорядились жечь смолу в бочках для борьбы с распространением заразы; воздух наполнился едкой вонью. Многие учреждения закрывались, служащие бежали из столицы.