– Андрей… Ростовцев…

Собственный голос показался абсолютно незнакомым… Словно, пока Ростовцев оставался без чувств, какой-то хирург-экспериментатор пересадил ему чужую гортань, чужие связки.

Глаза наконец притерпелись к яркому свету. Впрочем, как оказалось, не настолько уж ярким он и был, – никаких прожекторов и софитов, или хотя бы светящей в лицо настольной лампы: всего лишь наклонные солнечные лучи врывались в небольшое окошко с пыльными, давно не мытыми стеклами.

Ростовцев обвел взглядом комнатушку. Железная койка – простыня и одеяло на ней смяты, перекручены… Похоже, с нее-то он и свалился на пол, а Руслан не стал спешить на помощь… Хотя… Нет, пожалуй, поспешил. И, пожалуй, именно на помощь. На столе разбросаны шприц-тюбики – выжатые, использованные. Много, десятка полтора… Возле сгиба руки ощущался неприятный зуд, Ростовцев посмотрел – точно, краснеют свежие следы инъекций. Всё понятно… Он болен, очень болен… Вернее, на самом деле ничего не понятно.

– Где мы?

– В Сибири, почти на твоей малой родине, – ответил Руслан. И только сейчас Ростовцев разглядел пистолет в его опущенной руке. Зачем?

И тут же память взорвалась вихрем воспоминаний – Ростовцев вспомнил всю свою странную и дикую одиссею, начавшуюся с того, что обнаженный человек открыл глаза на лесной полянке, и не мог понять: кто он такой? Что с ним произошло? Потом, далеко не сразу, память вернулась, по крайней мере частично… А про то прошлое, что так и осталось темным пятном, кое-что рассказал Руслан… Лучше бы не рассказывал.

Он опустился на жалобно скрипнувшую койку. Спросил:

– Мы нашли?.. Эскулапа?..

– Вижу, все вспомнил… Нет, не нашли.

Ростовцев вновь бросил взгляд на стол, усыпанный пустыми шприц-тюбиками. Потом взглянул за окно. Потом опять на стол. Березки и рябинки за окном стояли в желтом, осеннем наряде. Значит… Значит…

– Сколько я… так вот?..

– Три недели, – сказал Руслан. – Завтра первое сентября.

– И… – он не договорил, кивнул на шприц-тюбики.

– Да, – жестко сказал Руслан. – Антидот закончился. Почти закончился. Можно было бы еще неделю удерживать тебя в бессознательном состоянии. Но я ввел ударную дозу. Чтобы ты сам принял решение.

…Прошло около часа.

– Я человек… человек… человек… – твердил Ростовцев, уже сам себе, уже не слыша собеседника. – Я все помню… я человек…

Руслан подскочил, схватил за плечо – цепко и сильно, но Ростовцев отчего-то совсем не почувствовал этой силы и этой цепкости. Смысл произносимых слов дошел с запозданием.

– …на свои руки. Посмотри!

Он машинально опустил взгляд. И наконец осознал то, что глаза уже видели, но мозг до сих пор наотрез отказывался воспринимать.

Это НЕ ЕГО руки… Никогда не обладал Ростовцев такими гипертрофированными, рельефными мышцами. Дистрофиком он не был, но ТАКОЕ… Тот факт, что многочисленные красные точки инъекций успели бесследно исчезнуть, не заслуживал уже внимания… И пальцы – слишком длинные, слишком толстые, никак не желающие до конца разогнуться… И ногти – если ЭТО можно еще назвать ногтями…

– А теперь подойди к зеркалу, – давил Руслан. – Подойди, подойди…

Он показал на дверной проем, ведущий в соседнее помещение (двери, как таковой, не было). Ростовцев поднялся, прошел туда нетвердыми шагами. Руслан вновь опустился на табурет, ждал, глядя куда-то в угол…

Зеркало – треснувшее, мутное, с частично отслоившейся амальгамой – висело на боковой стенке платяного шкафа. Вернее сказать, его фанерного подобия… А потом перестало висеть, разлетелось, рассыпалось по полу осколками. Фанерная стенка треснула от удара, вдавилась внутрь.

Руслан остановился на пороге – Ростовцев вновь лежал на полу, и издавал странные звуки: рыдания, весьма напоминавшие звериный вой.

– Утешать тебя не буду, не мальчик, – сказал Руслан. – К тому же…

Он не закончил фразу, сказал совсем другое:

– В общем, решай. Решай сам. Я за тебя – не хочу. И не хочу, чтобы Наташа видела, как я застрелю опасного зверя. И уж тем более не хочу промахнуться.

– Я ЧЕЛОВЕК!!! – не то провыл, не то простонал Ростовцев. Он лежал, не поднимая головы, прижавшись лицом к полу, оббитому каким-то древним коричневатым пластиком, ломким, растрескавшимся, и всматривался в его крохотные трещинки, – словно мог увидеть там какой-то ответ, какую-то чудесную, спасительную идею…

– Человек – докажи, – коротко ответил Руслан.

Ростовцев услышал какой-то стук – словно твердое опустилось на твердое. Потом – шаги. Потом – скрип двери. Потом все смолкло.

Он лежал, и весь этот разговор казался нереальным, – сон, кошмар, после которого непременно последует пробуждение. И такими же зыбкими, нереальными казались воспоминания о последнем месяце жизни – до трехнедельного забытья… Гораздо ярче, жизненней, реальней казалось сейчас другое…

…Солнце, снег, лед. Блестят, режут глаза. Кровь. Тянется красной дорожкой. Человек. Убегает. Неуклюже и медленно – в сравнении со стелющимися надо льдом ЕГО прыжками. Окровавленная спина все ближе… Прыжок. Истошный вопль загнанной дичи. Победный, яростный рык. Трепещущая на клыках плоть…

Он поднялся на ноги. Посмотрел на стол, – зная, что там увидит. На столе – разложенная карта-пятикилометровка. А на карте тускло блестел вороненой сталью пистолет.

Пистолет с единственным патроном, снаряженным не простой, особой пулей – первый вариант выбора, предложенный Русланом. Предложенный и положенный под нос.

Второй вариант не лучше: обратиться за помощью к белым халатам, к профессорам-доцентам, к докторам и кандидатам медицинских наук… Правда, по словам Руслана, трудно надеяться, что угодит Ростовцев к независимым и доброжелательным медикам, свято следующим клятве Гиппократа. По крайней мере, много лет все случайно выявленные особи спонтанных ликантропов у несекретной медицины изымались (та же судьба ждала и прочих паранормалов – подлинных, не шарлатанов, выманивающих деньги у доверчивой публики). Так что угодит Ростовцев в ту же самую Лабораторию, в ту же клетку с серебряными прутьями, под те же скальпели… Либо в конкурирующую засекреченную клинику, принадлежащую другому силовому ведомству. Хотя, говорил Руслан, имеется крохотный шанс избежать такой судьбы: времена все же новые, если история сразу же получит огласку и общественный резонанс… Но едва ли. Времена меняются, но некоторые тайны так и остаются тайнами, смертельно опасными для всех любопытствующих…

Нет… В клетку и под скальпели – никогда…

Над последним вариантом Ростовцев раздумывал дольше. Подошел к карте, еще раз посмотрел на обведенный Русланом круг… Места глухие, дикие, – тайга и предгорья. Деревень нет, лесоразработок нет. Были в старое время на очерченной территории три или четыре охотничьих участка, сидели в сезон штатные охотники из отдаленного Анкеевского госохотхозяйства, – да и тех давно уже нет. И госхоза нет тоже. Пушного зверя повыбили, а мясозаготовкой заниматься резона нет, – вывозить себе дороже…

Короче говоря, по словам Руслана, – полное безлюдье. А вот копытных – косуль, изюбрей, сохатых – хватает с избытком. Намек ясен? Ясен-то ясен, да смысл в чем? Гоняться по распадкам за изюбрями – год за годом, ничего не соображая, позабыв, кто ты есть… Руслан в ответ поведал теорию о разуме, просыпающемся в конце концов у ликантропов. Шаткая теория, хлипкая. Сколько лет они там мудрили с мохнатыми бестиями? Пятнадцать? И ни одна отчего-то не поумнела…. Поумнеешь тут, пожалуй, возражал Руслан, когда у тебя постоянно то одно, то другое на нужды науки отрезают. Да и не жили зверюги подолгу в клетках, – несколько месяцев, год самое большее… Много ли разума у младенца-то десятимесячного?

Ростовцев переводил взгляд с кривовато нарисованного круга на пистолет. И обратно.

Руслан – человек насквозь городской. И про жизнь таежную мало что знает… Но он, Ростовцев, здесь детство и юность провел, понимает кое-что. Безлюдье-то оно безлюдье, но… Там своя жизнь у людей, на картах никак не отражающаяся. Ее и самолета-вертолета не разглядишь, и со спутника, самой мощной оптикой оборудованного. Каждую весну уходят в тайгу только им ведомыми тропками ловцы удачи – те, кому тесно и душно в городах да поселках сидеть. «Левые» соболевщики и ломщики жадеита. Искатели женьшеня и охотники за мускусными мешочками кабарги. Золотоискатели, не привыкшие сдавать государству намытое шлиховое золото. Энтузиасты, годами ищущие то клад Колчака, то клад Чингисхана… Да еще спиртоносы – народец темный и мутный, сами у тайги ее богатства отбирать не хотят, у добытчиков на спиртяшку норовят выменять…