- ...И ведь не портится вот уж сколько лет, представляешь?! - продолжал Ганин. - Чудеса, да и только!

  Наконец, он закончил обрабатывать обожженное место и наложил повязку.

  - Ну, вот, вроде бы все готово, Паш... Ты как?

  - Ганин, слушай, ты просто медбрат какой-то! Что у тебя по ОБЖ было в институте? - хмыкнул Расторгуев, чьи бледные губы опять растянулись в ироничной усмешке, как у игрушечного арлекина, которая, казалось, никогда не сходила с его бледного мизантропического лица. Ганин покраснел и ничего не ответил.

  - Ладно, Паш, пойдем вниз, а то солнце уже почти село, а у меня тут на чердаке лампочки нет, скоро тут будет темно...

  - ...как в могиле! - почему-то, перебив его, закончил Расторгуев и вдруг громко и как-то натянуто рассмеялся, а Ганин только печально вздохнул - характер Паши Расторгуева был ему слишком хорошо известен с самого первого курса.

  Ганин взял аптечку и первый ступил на скрипучую и шаткую лестницу, ведущую вниз. Расторгуев же, опустив задранную левую брючину обратно на свое место, чуть прихрамывая, отправился следом, но тут, почти уже дойдя до лестницы, почему-то остановился и бросил случайный беглый взгляд на портрет круглолицей девушки. Как раз в это время умирающее предзакатное солнце выпустило последние пучки кроваво-красных лучей, пронзивших грязные стекла чердачных оконцев, и... солнцевидное лицо незнакомки на портрете вдруг на мгновение как бы вспыхнуло, как внезапно зажженная в темном чулане лампочка, и Расторгуеву на долю секунды показалось, что девушка направила на него пристальный взгляд своих фиалковых глаз, и в этих глазах заплясали, как язычки пламени, какие-то кроваво-красные искорки, а белоснежные острые зубки хищно блеснули... 'Чепуха какая-то! - подумал Расторгуев. - Видимо, это блики заходящего солнца вызывают такую игру цветов. Пожалуй, я недооценил эту картину...', - а потом немного торопливо стал спускаться по скрипучей лестнице вниз.

  С заходом солнца маленький домишко Ганина почти мгновенно погрузился во тьму, стало прохладно. Здесь, в Валуевке, садовые участки мало кому служили постоянным местом жительства. В основном, дачники приезжали сюда по выходным - прополоть и полить грядки, набрать воду, раскрыть или, наоборот, закрыть теплицы -, а уезжали уже в воскресенье вечером, потому ночью в будни здесь было тихо и мрачно, как на кладбище. Может, именно за эту особенность этих мест их так полюбил Ганин?..

  Скрипя половицами, Ганин звонко щелкнул выключателем и одинокая 'лампочка Ильича', висевшая на тоненьком проводе под потолком, озарила неровным, но довольно ярким светом единственную комнату домика. Ещё одно движение - и зашумел электрический чайник на столе.

  - Паш, ну что ты там застрял?! Давай чай пить!

  - Пожалуй, Ганин, чай ты останешься пить один, без меня, мне срочно нужно возвращаться в город. Сам понимаешь, жена, дети... - и Расторгуев протяжно зевнул. Ганина уже второй раз за вечер передернуло, ведь ему уже было за 30, а ни жены, ни тем более детей у него не предвиделось: вот уже третья девушка за последние пять лет как сквозь землю провалилась, оставив только короткое смс: 'Мы с тобой, Леш, очень разные, пойми...'. 'Наверное, не надо было её приводить в этот проклятый дом! - в сердцах тогда подумал Ганин. - Один его вид испугает кого угодно. С таким сомнительным наследством ни одна порядочная девушка со мной не захочет иметь серьезных отношений, это уж точно!'.

  - Паш, ты ж говорил, что устал от неё! - разочарованно всплеснул руками Ганин. - Мы ж с тобой собирались всю ночь говорить об искусстве, особенно о моих последних работах! А ведь ты их даже не посмотрел...

  - Как не посмотрел? - нахмурил брови Расторгуев. - А 'мечта поэта'?

  - Да что ты! Её я написал уже давным-давно! А последние работы сейчас готовятся к выставке, но зато у меня есть альбом фотографий с них, рекламный, и я думал тебе их сегодня ночью показать, ну, чтоб ты был морально готов к ней, так сказать, раздразнить твой аппетит... - с этими словами Ганин бросился к шкафу и, торопливо открыв скрипучую дверцу, стал рыться в многочисленных бумагах, тетрадях, старых газетах и журналах, в беспорядке наваленных на полках, ища затерявшийся в этом хламе альбом.

  Расторгуев между тем сел на стул и, быстро окинув внимательным оценивающим взглядом все содержимое стола, заметил на нём открытую бутылку с рубиново-красной жидкостью. В глазах его блеснул алчный огонек, а уже через мгновение он одним махом налил себе полный стакан. Это была бражка, ароматно пахнущая земляникой, очень крепкая, но необыкновенно вкусная.

  - Это тоже... бабушка? - сморщившись от того, что спиртное сильно обожгло ему горло, и вытирая выступившие на глазах слезы рукавом рубашки, проговорил Расторгуев.

  - А! Бражка... Да, её... - не глядя на Расторгуева, ответил Ганин. - Она была мастерица их делать, в подвале ещё много бутылок осталось, впрок готовила. Как деда-то похоронила, пить уже некому было. Мне ж много не надо... Ах, вот, нашел! - хохотнул Ганин, возвращаясь к столу с довольно толстым красивым глянцевым альбомом с яркой обложкой.

  - Ого! Шикарно... - удовлетворенно кивнув, хмыкнул Расторгуев, с наслаждением делая ещё один глоток ароматной настойки. - Слушай, Ганин, а твои дела явно идут в гору! Где ж ты столько денег достал на такой альбомчик?

  Бледное, обычно печальное, как у Пьеро, лицо Ганина, с вечно опущенными вниз уголками губ, расплылось в довольной улыбке, а щеки необычно порозовели:

  - Мир не без добрых людей... - засмущался он, пряча взгляд. - Лучше посмотри сюда - вот моя новая серия!

  - Ни-и-и хре-на-а-а се-бе-е-е... - присвистнул Расторгуев, переворачивая глянцевые страницы альбома и рассматривая роскошные апартаменты, изображенные на них. - Теперь я, кажется, понимаю, откуда у тебя деньги на альбомчик.

  - Понимаешь, Паш, я ж не специально... - облизывая пересохшие от волнения губы, затараторил Ганин. - Просто попросил у него разрешения нарисовать эту усадьбу, Марьино, - она ведь старая, XVIII века -, а он - 'с детства любил живопись...'. И не просто дал рисовать, а велел никому мне не мешать, кормить, приносить прохладительные напитки, определил меня жить в комнату для гостей, ну и все такое прочее. А потом...

  - ...а потом? - подхватил Расторгуев, не отрывая глаз от красочных фотографий.

  - ... а потом он взял посмотреть нарисованные работы и сказал, что если бы лично не видел, что их рисовал я, подумал бы, что это картины из Третьяковской галереи или Эрмитажа, художников XIX века, и предложил организовать выставку.... - дальше Ганин не мог говорить, от волнения у него перехватило дыхание, но Расторгуев уже поставил ему стакан и налил в него земляничной настойки до самых краев.

  - Я рад за тебя, Ганин, - хмыкнул он и небрежно хлопнул по плечу своего товарища, - наконец-то ты выберешься из этой собачьей конуры! Сколько он тебе заплатил?

  - Пока он оплатил только выставку и альбом, но он обещал позвать всех своих друзей на неё и, судя по всему, картины мои будут раскупаться как горячие пирожки. Расторгуев вдруг одним махом допил содержимое своего стакана и с громким стуком опустил его на крышку стола.

  - Что-то я тогда не пойму, Ганин: если ты пишешь такие картины, почему этот портрет у тебя не в струе получился? Я-то подумал, что ты сменил, так сказать, линию своего творчества, а, судя по альбому, у тебя все по-прежнему - один сплошной реализм... Ха, вот смотри, вижу твою манеру - умудрился даже здесь вставить! Ганин довольно улыбнулся, увидев, что Расторгуев заметил его маленький секрет, который обнаружил бы только очень внимательный наблюдатель - тень от роскошных золотых настольных часов точно соответствовало показываемому на циферблате времени, если судить по положению солнца, так же скрупулёзно запечатленного на картине художником.

  - Да нет, и не думал сменять... С этим портретом вообще история вышла загадочная, Паш... - Ганин на несколько секунд замолчал, как бы собираясь с духом, мечтательно закрыл глаза, а потом заговорил, а точнее, затараторил с каким-то сладострастным придыханием. - Я его увидел во сне, понимаешь?! Во сне... Именно таким... Точь-в-точь... А потом, Паш... Он у меня неделю стоял перед глазами! Я сначала не хотел его рисовать, но потом так устал от этого... Ну, от того, что он стоит перед глазами и нарисовал, буквально за пару дней... Ты вот все говорил, что это искусственно, то... А как же иначе, Паш? Я ж все свои картины рисую с натуры, даже студент этот - сокурсник наш, на истории живописи я его рисовал... А тут, понимаешь, сон... Я, в общем-то, и не хотел тебе её показывать, да и никому её и не показываю, девушку эту, ты сам на чердак напросился! Расторгуев внимательно смотрел на лицо Ганина и о чем-то думал.