– Да, примерно так. Мне слышится человеческий голос, ясный, отчетливый. Но кроме меня его не слышит никто.
– Ловко! А как он узнает, этот голос, что тебе от него надо?
– Очень просто. Я задаю ему вопросы – он отвечает.
– Чудно! И все, значит, как есть, про эту нейтрину расписывает?
– Да, я уже почти все поняла и записала.
– Путную вещицу привез Максим от этих чужаков. Больно, стало быть, понравился он им, коль на такое расщедрились. Да ведь и то сказать – семь лет там прожил. А вот вернулся. К тебе, Татьяна, вернулся! Видно, как ни хороша была эта его тамошняя, с другой звезды, а свое-то, земное, оно дороже.
Таня покачала головой:
– Нет, дядя Степан, не ко мне он вернулся – к Земле. К людям вернулся, чтобы избавить их от страшной гибели. А я... Он и не знал, что я жива. Ну, а когда уз-нал... Больше-то у него на Земле никого не осталось... К тому же – сын...
– Что же он, совсем как к чужим, к вам?
– Нет, дядя Степан! Я вижу, ему хочется стать мне хорошим мужем. Всем сердцем хочется. И в Вовке он души не чает. Но... Не любит он меня, любит ту, другую. И нет-нет, да такая тоска у него в глазах... – Таня отвернулась, чтобы скрыть слезы.
– Да-а, видел я ее, эту... другую.
– Вы видели ее? Где, когда? – встрепенулась Таня.
– Да вот здесь, почитай, на этом самом месте. – И старик подробно рассказал, как натолкнулся случайно на плачущую Миону, как пожаловалась она ему на свои невзгоды и попросила написать обо всем Максиму.
– А тут как раз сын мой Колька собрался в город, где Максим работал, – продолжал Силкин. – Ну я и отписал ему все, как есть. Может, зря это сделал...
– Нет, дядя Степан, не зря! Как можно было не пожалеть бедную девушку?..
– Вот и я подумал. Больно уж она убивалась по Максиму! Так просила меня, старика! И такая была пригожая...
– Вот в этом и все дело. Я тоже ее встречала. Такую нельзя не любить. Разве мне с ней сравниться!
– Ну, ты у нас тоже... Другой такой поискать! А та, пришлая, может, она и лучше, так ведь где она? Сами говорите, на другой звезде. Попробуй, доберись туда к ней! Их звезды-то глазом не достанешь. А ты тут, рядом. Что, Максим век будет сквозь тебя на звезды смотреть? Обтерпится, забудется.
– Обтерпится, забудется? Нет, дядя Степан, это не по мне. Люди должны или любить друг друга или...
– Что или?
– Так если он не любит меня, то и я не смогу его любить. Когда-то девчонкой-несмышленышем я просто не понимала этого, а теперь...
– Теперь! А теперь вы муж и жена! И дите у вас растет, о чем еще толковать!
8
«О чем еще толковать... Как все просто у дяди Степана. А на деле...» – Таня сбежала к самой воде озера и, присев на нагретую солнцем корягу, стала следить за солнечными бликами. Здесь, в глубине котловины, не было ни ветерка. Тонкие свечи камыша будто заснули под яркой россыпью кувшинок. Звуки исчезли. Воздух казался недвижимым, набухшим от запаха весенней прели. Все кругом точно застыло в ленивой дреме. Лишь верткие стрекозы вились над самой гладью озера, да деловитые муравьи сновали взад и вперед по голым сучьям коряги. Тишина и покой, казалось, навечно поселились в этом сказочно прекрасном месте.
А мысли, бегущие в голове у Тани, были одна другой печальнее. Что из того, что Максим вернулся на Землю? Что из того, что Миона навсегда исчезла в глубинах космоса? Она осталась в сердце Максима. Не могла не остаться. И разве можно в этом винить его? Но как перенести все это? Как жить дальше, зная, что любимый человек тоскует рядом с тобой?
Ведь он даже не поцеловал ее в тот последний миг перед посадкой на самолет. Правда, он был очень взволнован предстоящей поездкой, не спал ночь, кругом были чужие люди. И все-таки... Дмитрий – и тот обернулся к ней на трапе. Максим же не простился и глазами.
А потом была еще минута расставания. С другим близким человеком. И он, этот другой, тоже не поцеловал ее на прощание. Но она видела, чувствовала каждой клеточкой, каких сил стоило ему не броситься к ней, не прижать ее к своей груди.
Милый, добрый Андрей Николаевич! Так она мысленно называла его теперь всегда. Потому что ни в ком никогда не встречала такого искреннего участия, как в этом по-настоящему хорошем человеке. Ей казалось, что так Может относиться лишь отец к любимой дочери. Но что она могла знать об этом?
Таня даже не видела своего отца. Он умер, по словам матери, еще до ее рождения. У нее не было почему-то даже его фотографии. Мать вообще почти ничего не говорила об отце. Да и что можно было сказать маленькой Девочке? Ведь мама умерла, когда Тане едва исполнилось семь лет.
И, уж конечно, ее никогда не баловали вниманием. Таня воспитывалась у теток. Сначала у одной, доброй и болезненной, жившей в деревне; потом у другой, – чопорной и злой, которая жила в городе и «выводила ее в люди». Это заключалось в том, что сразу по окончании восьмилетки она отправила Таню в другой город в медицинское училище и каждый месяц выдавала по пять рублей на «карманные расходы». Главной статьей этих «карманных расходов» были хлеб и чай. Потому что, кроме крохотной стипендии и этих пяти рублей, у Тани не было абсолютно никаких средств к существованию.
Стоит ли удивляться, что годы, проведенные в училище, были самыми тяжелыми в ее жизни. Тяжелыми не только потому, что за все это время она не могла приобрести себе ни одного мало-мальски приличного платья или позволить себе хотя бы съесть пирожное. Но еще и потому, что ей не встретился в эти годы ни один человек, которому она смогла бы открыть свою душу.
А душа у Тани была особенная. Светлая и болезненно впечатлительная, щедрая и отзывчивая, овеянная стихами Байрона и рассказами Грина, подсвеченная собственными мечтами о жизни необычной, людях неординарных. Она металась, как птица, наталкиваясь на тупое равнодушие и грубость, рвалась, сама не зная куда, в надежде найти какой-то другой, придуманный ею мир.
Но в городе, где она училась, места такому миру не было. Вот почему по окончании училища она, не раздумывая, уехала в тайгу, в далекое Отрадное, где жила ее третья тетка и где она надеялась найти свои «алые паруса».
И судьба, казалось, улыбнулась ей. Чуть не в первый день, еще не устроившись на работу, она встретила на глухой лесной дороге человека, который будто шагнул к ней со страниц Грина. Да еще вместе с таинственной незнакомкой, один вид которой будто открывал перед Таней дверь в тот сказочно прекрасный мир, какой она нарисовала в своих мечтах.
Таня полюбила Максима сразу и, как ей казалось, на всю жизнь. Она жила этой любовью все последующие годы, отгородилась ею от всего мира, не давая прикоснуться к ней абсолютно никому. Она гневалась даже на себя за то, что иногда позволяла себе слишком тепло подумать о Зорине. Она была уверена, что ее любовь свершит чудо: Максим вернется к ней и так же полюбит ее. Ждала этого чуда семь долгих лет. И только здесь, на этом озере, перебирая в памяти день за днем, час за часом свою жизнь, начала понимать, что любила лишь свою мечту...
– В отставку? – Хант смерил своего заместите ля ядовито-насмешливым взглядом. – Вы слишком легко хотите отделаться, дружище! В прежние времена в таких случаях вручали шелковый шнурок или пистолет с одной пулей.
Рейли заметно вздрогнул.
– Я готов понести любое наказание, – сказал он, не поднимая головы.
– Вот как! А что это даст мне, нашему управлению, всей нации? Чем, скажите, пожалуйста, поможет ваше наказание сохранить мощь страны? Не-ет, дорогой мой, в отставку я вас не выпровожу и наказывать не стану. Но! – Хант сделал многозначительную паузу. – Дам такое задание, которое действительно пощекочет вам нервы. Поедете в Россию! Нет-нет, не в качестве секретного агента. Поедете сотрудником нашего торгпредства. Но, естественно, не под своим именем. Рейли слишком намозолил глаза известным органам в Москве. Поэтому с сегодняшнего дня он исчезнет. Исчезнет, как исчезаем все мы, смертные: завтра в газетах появится некролог. Можете сами его подредактировать, – Хант снова едко усмехнулся, подвинул к себе одну из папок, щелкнул по ней пальцами. – А вместо Рейли появится мистер Элсберг. Уильям Элсберг, доктор технических наук, сорока шести лет... Вот тут все его биографические данные, личное дело. Правда, пока без фотографии. Ее вклеят после того, как вы побываете в лаборатории доктора Готтлиба, и он немного поработает над вашей внешностью.