...Это было в то утро, когда он особенно ясно осознал, что вся его работа в информатории, все знания, какие он здесь получил, окажутся сплошной бессмыслицей, если он не вернется с ними на Землю, не передаст их людям.

Но как же Миона? Что будет с их любовью, их счастьем?

И словно в ответ на это, в домике, где он приводил в порядок свои записи, раздался сигнал ближней связи. Миона стояла у самого экрана, с нежной тревогой вглядываясь в глаза Максима:

– Мне хочется видеть тебя, милый,

– Сейчас я иду к тебе.

– Нет, я знаю: ты работаешь. Я сама приду.

Экран погас. Максим захлопнул дневник и сжал лицо Руками, чтобы не застонать от нестерпимой душевной боли. Как любима, как бесконечно дорога была ему эта необыкновенная женщина! Уже больше полгода прошло с тех пор, как они стали мужем и женой, но каждый час, каждая минута, проведенные с ней, были полны совершенно особого, непередаваемого очарования. Не было случая* чтобы, расставаясь с ней хоть ненадолго, он не испытывал' боли разлуки, и не было мгновенья, чтобы он не хотел видеть ее вновь и вновь.

Став мужем и женой, они по-прежнему жили каждые в своем домике, лишь время от времени встречаясь где-нибудь в укромном уголке или навещая друг друга на правах гостей. Так было принято в системе Агно, и Максим не видел нужды менять эту в общем-то неплохую традицию, тем более, что встречи после долгих часов разлуки приносили особенную радость.

Она вошла неслышно, как всегда, остановилась сзади кресла, обвила его шею тонкими прохладными руками, прижалась лицом к щеке. Он обнял ее за талию, хотел усадить к себе на колени. Но она мягко высвободилась из его рук и, придвинув любимую скамеечку, уселась неподалеку от кресла:

– Ты работай, работай! А я посижу рядышком, смирненько, как тики, – она спрятала голову ему под руку и замерла, будто перестав дышать.

Он нагнулся к ней, зарылся лицом в ее мягкие пахучие волосы. Время для них словно остановилось. Наконец она отыскала его руку, тихо шепнула:

– Почему ты не работаешь?

– А ты смогла бы сейчас работать?

Она молча покачала головой, постаралась улыбнуться. Но от Максима не укрылось, что в глазах ее пряталось смятенье. Он легонько приподнял ее за подбородок.

– Что-то случилось, Ми?

– Нет, но я до сих пор не ответила тебе на один вопрос. Помнишь, ты как-то спросил: смогу ли я жить на Земле?

– Да...

– Так вот, я много думала об этом. И пришла к выводу, что я, наверное, смогла бы жить на Земле. Без большого комфорта, конечно, ни на минуту не расставаясь с биофильтрами, но смогла бы, если бы... Если бы я была одна с тобой... – она вдруг замолчала, порывисто прижалась к нему лицом.

Он молча ждал, боясь поверить своей догадке.

– Но я не буду больше одна, Максим, – послышался наконец ее приглушенный шепот. – У меня будет малыш,.» Сын.., Наш сын, Максим.

– Любимая моя!.. – только и смог вымолвить Максим, покрывая поцелуями ее лицо. Но Миона снова мягко отбранилась от него:

– И вот он-то, наш сын, не сможет жить на Земле, – закончила она с глубокой грустью.

Этим было сказано все. Это был последний приговор. Но мозг отказывался в него верить. Именно сейчас, узнав 9ту счастливейшую новость в своей жизни, Максим меньше всего мог представить, что им грозит окончательная разлука. Но в глазах Мионы была бесконечная печаль:

– Мы с ним должны остаться на корабле, Максим. Д корабль... Корабль улетает, – закончила она прерывающимся голосом.

– Как?! Улетает совсем? В систему Агно?

– Да, и раньше, чем я думала. Этана закончила почти все приготовления. А земляне могут обнаружить нас каждую минуту. Тогда придется стартовать немедленно. Видно, приходит время нам расстаться, милый...

– Нет! Никогда! – вскричал Максим, вскакивая о места и беря ее на руки, как малое дитя.

– Что нет? Что никогда? – грустно улыбнулась Миона, пряча лицо у него на груди. – Как часто вы, земляне, не хотите взглянуть правде в глаза, понять, что жизнь сурова, что иной она просто не может быть. Нам же с тобой она до сих пор дарила только радости. И я никогда не забуду этого, Максим.

– Нет! Нет! – твердил он, словно в исступлении. – Наша любовь должна преодолеть все!

– Наша любовь – только любовь. А жизнь – нечто значительно большее, – сказала Миона тихо, но твердо. И Максим понял, что перед ним уже не девочка, а взрос лая женщина системы Агно. – Мы смогли бы остаться вместе лишь при одном условии: если бы ты согласился покинуть Землю излететь вместе с нами. Но ты... Ты не сможешь жить без Земли, я знаю. Я знаю, как ты любишь меня. Но знаю, что есть и еще большая любовь – любовь к Родине. И как ни страшно, как ни безумно страшно рас статься с тобой, но в тысячу раз страшнее увидеть тебя тоскующим по Земле, раскаивающимся в том, что ты улетел со мной. А так было бы, милый. Поэтому, любя тебя, я не могу даже в мыслях допустить, чтобы ты покинул Землю. Хотя как трудно станет здесь без тебя твоей жене... Твоему сыну... Нет, нет, не отвечай! Не говори ни слова! У нас еще будет время подумать и поговорить об этом. А сейчас, прощай! Любимый мой!.. – она прижалась губами к его глазам и выскользнула из комнаты. Тут только он почувствовал, что лицо его мокро от ее слез.

– Миона! – он бросился за ней следом, настиг в прихожей, обхватил ее за плечи, повернул к себе.

Миона плакала. Плакала впервые за все время, что он видел и знал ее. Плакала, сотрясаясь от рыданий. И это было так противоестественно, так невероятно, что он едва не проклял себя за то, что даже в мыслях собирался покинуть ее.

– Миона, милая! Я никогда... Она зажала ему рот ладошкой:

– Я просила тебя: ничего не говори. Ведь я все чувствую, все знаю. У нас еще будет время принять окончательное решение. А сейчас... Мне надо побыть наедине со своими мыслями. И тебе – тоже...

...И вот он на Земле. Жесткая ребристая стенка за спиной. Грязный вибрирующий пол под ногами. Четверо с оттопыренными карманами по бокам. Двое с автоматами – чуть поодаль. А впереди?..

2

Свет гас и зажигался через абсолютно равные промежутки времени: две минуты кромешной темноты, две минуты нестерпимо яркого свечения. Спрятаться от него было невозможно. Бесчисленные светильники располагались и в потолке, и в стенах, и кое-где в полу. Свет проникал даже сквозь плотно сомкнутые веки. Все это могло бы свести с ума, если бы не специальные приемы аутотренинга, каким научила его Этана.

Максим нервно усмехнулся. Знала бы она, как встретили его в «самой высокоразвитой» стране Земли! Но он и не строил радужных иллюзий – по своей воле встал на этот путь и не свернет с него, несмотря ни на что.

Дверь камеры бесшумно раскрылась. Обычно после этого внутрь вкатывалась небольшая тележка с завтра-ком, обедом или ужином. И повторялась стереотипная фраза.

– Как вы себя чувствуете?

Максим не отвечал ни словом, ни единым движением. Но сегодня было что-то другое. Свет не погас в положенное время. Дверь оставалась открытой. В камеру вошли двое.

– Шеф просит вас к себе.

Максим понял, что психическая подготовка закончена!

Враги решили, что воля его достаточно сломлена, чтобы начать прямую обработку сознания.

«Ну что же, посмотрим, с чего они начнут», – Максим поднялся с мягкого пружинящего пола, вышел, пошатываясь, вслед за тюремщиками.

Ноги плохо слушались его, тело было точно скованным. Но голова оставалась ясной. Он оглядел своих стражей. Это были, по всей видимости, не просто охранники, но довольно крупные чины разведки. Один из них пошел впереди, другой – чуть сзади Максима. Так они прошли по длинному коридору, поднялись на второй или третий этаж, миновали несколько комнат, в каждой из которых на него устремлялись цепкие глаза таких же выразительно молчащих парней, и наконец оказались в просторном кабинете без окон, где при свете небольшой настольной лампы сидел за столом сухощавый мужчина с бледным непроницаемым лицом. Офицеры, сопровождавшие Максима, сели неподалеку от него.