Рамозе остановился:

— Враждебность? Я тебе не враг, это тебя на меня натравили.

— Я не позволяю себя натравливать! Мне кажется, это твой случай из-за того, что ты общался с коварной сворой Амона.

Рамозе дерзко ухмыльнулся:

— Неплохое определение, брат. Но цари меняются, а власть Амона остается — это в нас вдолбили еще в школе.

Енам презрительно отмахнулся:

— Я полагаю, кое-что следовало бы изменить. Есть разница в том, чтобы почитать бога Амона и танцевать под дудку его жрецов. Фараону, нашему высокочтимому отцу, в этом нет необходимости. Он верховный жрец, он один!

— Тебе нет нужды мне это говорить. Но есть причины тому, что уже столетиями назначаются четыре жреца Амона, чтобы ухаживать за богом и его храмом, потому что царь не может заботиться об этом.

— Ты хотел бы это изменить, да?

Рамозе испугался. Не узнал ли Енам что-нибудь о документе, который заставил его подписать Тотмес? Однако этого не могло быть: клика Амона слишком хитра в подобных вещах. Он притворился удивленным:

— Я? Что я должен в этом менять? Ведь наследник престола ты! Меня это не касается, и я, собственного говоря, рад этому. Можно жить без забот и хлопот. Не думай, что я тебе завидую.

«Ложь не больше, чем ложь, — подумал Енам. — Кажется, верно мне сказал отец: чем ближе к трону, тем горше правда».

Они молча пошли дальше по раскаленной цвета охры пустыне и внезапно услышали шорох. Будучи опытными охотниками, оба тотчас остановились.

Медленно размахивая крыльями, пролетели два ястреба. Енам тут же сорвал лук с плеча и выстрелил вслед птицам, затем сразу же послал вторую стрелу. Вторая стрела попала в цель, и один из ястребов камнем упал. Рамозе не шевельнулся и произнес с легкой насмешкой:

— Боюсь, ты совершил нечто ложное. Член царского дома не может убивать ястребов, потому что в их облике выступает богиня Юга страны Нехбет. Коршун и змея, тростник и пчела, лотос и папирус, Сет и Гор воплощают Обе Страны — Север и Юг. Ты, как наследный принц, должен был бы это знать.

— Конечно, я знаю это, — прошипел Енам, — и не нуждаюсь в твоих поучениях.

В гневе он повернулся и чуть не бегом возвратился к своей свите. Рамозе плелся позади и был очень доволен собой.

На ладье с Пиайя сняли оковы. Он смотрел на мелькавшую мимо него местность, и пестрые, быстро менявшиеся формы скалистого берега вызывали у него в памяти картины из прошлого.

Каким прекрасным было время, проведенное в доме Ирамуна. Он находился вдали от грязной рабской работы на полях, от постоянных побоев. Его не шпыняли, и в его распоряжении имелись горшки, полные мяса, в храме Озириса. Как развивался и зрел его талант, как Ирамун хвалил его и взял к себе вместо сына, первая встреча с наследным принцем Рамзесом, год обучения, который он провел, странствуя по всей Кеми: Мемфис, Пер-Баст, Он с его храмом Солнца. Маленькая Мерит, которая всегда появлялась, когда царь беседовал с ним, и которая уже в восемь лет хотела выйти за него замуж. Картина, картина жизни и взлета человека, который теперь возвращается к своему началу: он снова раб, только на этот раз он будет обрабатывать не землю, а твердый камень.

Пиай горько улыбнулся и подумал: «Я всю свою жизнь имел дело с камнем только как мастер, который придает грубой глыбе форму, а теперь я осужден на то, чтобы вырубать такие глыбы, — тяжелая работа для раба, которую не поручают даже самому плохонькому каменотесу. Как долго я выдержу? Полгода? Год? Два года или пять лет? Побои, болезни, несчастные случаи, плохое питание… Ну, похоже, долго это не протянется».

Ночью светила луна, и ладья плыла в ночное время. Пиайя не расковывали даже ночью. На третий день путешествия он попросил весло, но ему сказали, что согласно приказу его должны доставить в каменоломни Суенета, где у него, между прочим, будут богатые возможности удовлетворить свое стремление к работе.

Так Пиайю пришлось и дальше смотреть на берег. Он пытался в мыслях приблизиться к любимой. Угрожали ли ей, чтобы вынудить на признание? Вероятно, фараон скоро простит свою дочь-первенца, однако он, богохульник, дерзкий выскочка, не заслуживает снисхождения. Его приговорили к медленной смерти в каменоломне.

Что могла предпринять она, маленькая львица, возмущенная, разгневанная, упрямая, униженная? Нет, конечно, «униженная» — это не про нее. Перед мысленным взором Пиайя возник ее нежный образ, а потом, как удар дубины, до него дошло, что он больше никогда не увидит ее. По крайней мере, в этом мире. Никогда! Нигде! Раньше до Пиайя не доходил весь ужас этого слова, но теперь ему казалось, что острый нож глубоко вонзился в его сердце и врезал в него с жестокой болью письменный знак «никогда».

Если правда то, что вещают жрецы, и если его правильно похоронят, то, может быть, есть возможность встретиться друг с другом в Закатной стране. Возможно ли это вообще при подобных обстоятельствах? Его, Пиайя, погребут в пустыне под Суенетом, в то время как его возлюбленная переселится в прекрасную гробницу западнее Фив. Это означало, что его ка будет отделено от любимой многими днями пути, а он никогда не слышал ничего о том, насколько далеко ка может удаляться от гробницы и от мумии.

Конечно, о ба, свободно передвигавшейся душе человека, говорят, что она парит птицей, разыскивая старые места. Тогда они вместе в образе птиц опустятся на ветки акации, которая стоит перед покинутым храмом Сета, и вспомнят о своей первой ночи любви.

Обычно Пиай верил во все эти вещи, но сейчас внезапно они показались ему настолько чужими и неправдоподобными, что его одолели сомнения. Может быть, существует только эта жизнь, и лишь она одна имеет значение?

Тем хуже! Тогда нет никакой надежды когда-либо снова увидеть Мерит. Тогда, вероятно, будет лучше при первой же возможности покончить с жизнью.

Каменоломни под Суенетом простирались на большом расстоянии вдоль восточного берега Нила. Сотни мужчин были заняты здесь тем, что добывали ценный серый и розовый гранит. Этот прекрасный твердый камень имелся только здесь, однако его жадно желали во всей Кеми и везли по Нилу вплоть до Дельты.

Благой Бог буквально влюбился в этот камень, и если при его предшественниках добычей гранита никогда не занималось более двухсот рабочих, то теперь их число выросло втрое, и уже издалека был слышен монотонный звук молотков, пил и зубил, который превращался в оглушающий шум, по мере того как человек приближался к каменоломне. Рабочие делились на две группы: свободные и каторжники. Чтобы уменьшить опасность побега, группы работали в строгом разделении, однако среди каторжников существовала четкая иерархия. Во главе групп стояли помощники надсмотрщиков, которые не должны были заниматься тяжелой работой. Их благосостояние обеспечивалось стараниями их родственников, которые регулярно подкупали должностных лиц, следивших за исполнением наказания. Покуда плата в форме вина, масла, зерна или слитков металла поступала, дела у наказанного шли хорошо. Как только платы не было, он оказывался в рабочей группе, и его шансы пережить время наказания значительно уменьшались.

Иногда бывало, что осужденный и без доплаты с чьей-либо стороны достигал положения помощника надсмотрщика, потому что становилась известна его жестокость и бесцеремонность и его ценили как идеального надсмотрщика за рабами. Таких людей боялись, но и они должны были быть настороже, как дикие звери. Едва они допускали промашку, их настигал удар тяжелого камня и разбивал им череп. Если виновного не обнаруживали сразу же, надсмотрщики мудро отказывались от того, чтобы выяснять подробности несчастного случая. Таким образом, каторжникам негласно разрешали развлечься и отвести душу, а для опасной должности находились все новые добровольцы.

Хуже всего приходилось тем, у кого не было никакой надежды на помощь и поддержку. Они были никем и ничего не имели, и едва ли кому-нибудь из них удавалось живым покинуть каменоломню.

К этой группе принадлежал теперь и Пиай, которому нисколько не помогало то, что еще несколько дней назад его называли Единственным другом фараона. Об этом здесь не знали, и он был не единственным, прибывшим сюда из высших кругов и оказавшимся среди разбойников, убийц и поджигателей.