— Пиай, — тихо произнесла Мерит, — мне тебя так не хватало. Думал ли ты за своей работой обо мне? Значит ли для тебя каменная голова моего отца больше, чем живая принцесса Мерит?

— О да, но моя голова не из камня, любимая. Моя голова жива, и ее можно отрубить. Каждый час, когда мы находимся наедине, каждое мгновение, когда я касаюсь тебя, может значить для меня смерть. Я люблю тебя Мерит, и, как кажется, я люблю тебя больше, чем свою жизнь.

Она протянула свои тонкие руки:

— Здесь с тобой ничего не может случиться, Пиай, любимый.

Почти одновременно они сорвали с себя одежду, прижались друг к другу, обнялись и поцеловались. Они посмотрели друг на друга и слились, как медь и олово сливаются в бронзу, они слились в одну плоть, в одно тело.

Снаружи начал бушевать хамазин. Он гнал перед собой громадные желтые облака пыли, он затмил Ра и превратил светлый полдень в вечерние сумерки.

Королевская ладья начала подрагивать и рваться с якоря. Царский кормчий обеспокоился и захотел дать знак принцессе. Однако Бикет, сторожившая двери своей госпожи, упрямо покачала головой.

В каюте Мерит занавеси под горячим дыханием ветра отлетели, тонкий песок проник сквозь них и закутал любовников в желто-золотое покрывало, но они не слышали шума ветра, не ощущали песка, они были слишком заняты друг другом и своей жертвой Баст, которую приносили снова и снова, пока их тела не обессилели и они, измотанные, не оторвались друг от друга.

Хамазин длился два с половиной дня, и все это время Мерит и Пиай оставались на корабле. Кормчий не осмеливался ни на одно возражение. Он велел срубить парус и три раза швартовал судно.

Мерит и Пиай ели и пили, когда ощущали потребность в этом, поливали друг друга из кувшинов водой, чтобы охладить разгоряченные любовью и жаром хамазина горящие тела. Оба не надевали ни платья, ни париков и не могли досыта насмотреться друг на друга. Мерит восхищалась загорелым, стройным и жилистым телом Пиайя. Она не уставала трогать его твердые мускулы и радовалась, как ребенок, открывая для себя его щекотливые места.

Пиай с поклонением смотрел на прекрасное женское тело Мерит, на очаровательные округлости ее бедер, маленькие твердые груди, длинные ноги цвета меда, прекрасной формы икры, гордую посадку головы, на унаследованные от матери раскосые темные глаза, точеный носик и совершенные губы, которые, как бы часто он их ни целовал, возбуждали в нем желание целовать их снова и снова.

Когда хамазин утих и Ра снова на своей солнечной ладье мирно начал свое путешествие по темно-голубому небу, Пиай освободился из объятий Мерит, чтобы снова вернуться к работе.

На берегу его ждал посыльный, который с глубоким поклоном попросил его подарить час его ценного времени жрецу Тотмесу.

Пиай уже несколько раз имел дело со вторым жрецом Амона и особо его не ценил. Человек этот казался ему коварным и упрямым, и у Пиайя сложилось впечатление, что Тотмес преследует свои собственные цели, независимые от верховного жреца Небунефа, выбранного самим Амоном. Некогда Тотмес был убежден, что его, второго жреца, так долго управлявшего храмом, назначат верховным, но этого не произошло, он так и остался вторым.

Тотмес ожидал Пиайя в своих покоях при храме. Маленький, незаметный человечек, казалось не имел возраста, он мог пережить как сорок, так и пятьдесят или даже шестьдесят разливов Нила. Его круглая бритая голова, сдержанное лицо без морщин выглядели странно бесцветными, а водянистые глаза избегали взгляда собеседника, и у Пиайя никогда не возникало чувства, что он разговаривает с человеком, который может смеяться, плакать, бушевать, радоваться или быть разочарованным. Это было похоже на разговор со статуей.

Пиай три ночи почти не спал. Тело его еще было полно воспоминаниями о прекрасной Мерит. Он все еще ощущал ее поцелуи на своих губах и поглаживания ее рук на своем теле. Мастер устал и был рассеянным, потому что Тотмес говорил об обычных вещах, хвалил большой новый храм, спросил о работе над громадной статуей Рамзеса, и Пиай без охоты давал односложные ответы.

Внезапно разговор принял направление, пробудившее Пиайя от сна и заставившее его стать внимательным.

Тотмес посмотрел на правое плечо Пиайя и сказал:

— Ты, конечно же, знаешь маленький храм Сета у дворца, он расположен за заброшенным гаремом, и его почти не используют…

— Да, я его знаю, — ответил Пиай, насторожившись.

— Ты недавно пробыл в нем значительное время.

— Я часто там бываю. Мы должны обдумать, не снести ли нам его вместе с дворцом для женщин и не разбить ли на этом месте большой сад. Я полагаю, Богоподобный склонится к этому решению. Когда Фивы были еще столицей, места было мало и растущий дворцовый комплекс поглотил несколько прекрасных садов.

Тотмес не поддержал разговора в этом направлении.

— Мы знаем, что ты часто бывал там. Я имею в виду твой ночной визит, который продлился до утра.

Пиай почувствовал опасность и спросил себя, чего от него желает в действительности эта говорящая статуя.

— То, что я оставался там так долго, имеет основание. Кто-то запер дверь снаружи.

Тотмес несколько раз кивнул:

— Да-да, это могло случиться. Глупая ошибка. А принцесса Мерит — как провела ночь высокочтимый первенец его величества?

«Он все знает, — подумал Пиай, — и, вероятно, наблюдает за каждым нашим шагом» и отразил нападение:

— Принцесса все еще ожидает, что виновного привлекут к ответу. Я пообещал ей об этом позаботиться, но из-за работы в храме Мертвых…

На одно мгновение бесцветные водянистые глаза поднялись и взглянули на Пиайя.

— Виновного? — Глаза снова опустились. — А не лучше ли спросить, кто виновен?

Пиай хотел возмущенно ответить, но Тотмес прервал его резким движением руки:

— Об этом речь еще не идет! Ты должен только знать, что Амон — повелитель Фив и ничто не укроется от его взгляда, ничто! И он решит, передать это знание дальше или нет…

— Ты хочешь шантажировать меня или угрожаешь? Если я сообщу принцессе об этих выслеживаниях, то, может статься, она сошлет вас всех в каменоломни, а на ваше место поставит людей, которые будут верно служить ее отцу. Знает ли об этом почтенный Небунеф?

— Не будем спорить, Пиай, — сказал Тотмес спокойно. — Я не хотел ни грозить тебе, ни шантажировать тебя. Я хотел только дать знать о том, что произошло. Ты так озабочен благосостоянием принцессы, что поддерживал ее на ладье во время хамазина. В старом гареме буря снесла половину крыши, поэтому с ее стороны было разумным сбежать на ладью.

— Она дочь Солнца и делает то, что хочет, и то, что она делает, всегда верно. Я надеюсь, ты знаешь это.

— Кто этого не знает… — Тотмес воздел руки к небу. — Стало известно, что Богоподобный, да будет он жив, здрав и могуч, хочет соорудить на границе с Кушем храм, посвященный богине Хатор и одновременно своей супруге Нефертари. Но не каждому известно — слух об этом еще не пронесся, — что в намерение его величества, да будет он жив, здрав и могуч, входит построить рядом вдвое больший храм. Конечно, это похвальное намерение, однако я как жрец хочу полюбопытствовать, кому будет посвящен этот храм. Знаешь ли ты об этом?

Водянистые глаза взглянули на мастера. Конечно, Пиай знал, но он не хотел говорить об этом жрецу.

— Не точно. Однако многое указывает на то, что влияние бога-создателя Пта должно распространиться вплоть до юга. Может быть, храм будет посвящен Пта и его супруге Сехмет. Ужасная богиня с головой львицы считается матерью войны и может быть предостережением для народов юга никогда больше не поднимать головы против повелителя Обеих Стран. Все это будет обсуждаться жрецами в Мемфисе, а потом Богоподобный примет решение.

Тотмеса совсем не порадовало то, что он слышал, однако на его неподвижном лице не двинулся ни один мускул.

— Так-так, Пта, так называемому богу-создателю… А почему этот «создатель» выступает в роли мумии? Странно, не так ли?

— Ты знаешь это не хуже меня, жрец. В Дельте его почитают также как бога мертвых. Он, как и Амон-Ра, имеет несколько лиц.