— А скажите мне, сударь, а та… гм, — презрительно фыркаю, — кля… кобыла, — поправляюсь, — на коей вы въехали во врата, вы на ней ехали к нам из самого Мэнгера?
— Нет, благородный дон, эту кобылу мне продал купец по прозвищу Микка Кривой на постоялом дворе «Харчевня старого кабана».
Святой Боже и Сын Его! Я знаю этого торгаша-проходимца! В прошлом году его били кнутом на ярмарке как мошенника. Кажется, по жалобе кого-то из членов магистрата. Воин не врет. И постоялый двор я этот знаю — там действительно поблизости больше негде лошадь приличную раздобыть. Это совсем рядом с землями, что перешли с приданым моему отцу от рода моей матери. Как же мне не знать эту харчевню, если пять лет назад из-за земли там была судебная тяжба с моей вотчиной. Господи! Так врать нельзя! И Микка, нечего искать, — он продал ему эту дохлятину. И ведь если поехать, Великий Боже, можно найти облепленный мухами труп его павшего коня, если кто ушлый уже не забрал да не продал на живодерню на жилы и кожу.
«И даст кобылу огненную, как время его, что настанет, едва въедет он в столицу путем короля. Будет он ни молод, ни стар, ни высок и ни низок. Не будет знать он ничего о своем роде и племени, вовсе не будет ничего знать, ибо путь его издалека и он и ему самому неведом». Все это я с детства помню. Это первое, что заставляют учить наследников Сарса после молитв.
— Так все-таки, сударь, почему вы въехали через Королевские врата?
— Потому что прочие были закрыты по неведомой мне причине.
Мы стоим на ступенях, что ведут на средний крепостной уровень, отсюда хорошо видно, что Главные врата открыты и решетка поднята.
— Взгляните, сударь, — указываю ему на Главные врата. — Решетка поднята.
— Ворота и сейчас мне кажутся плотно затворенными, а изнутри крепости я вижу, что и решетка опущена.
— О Боже! — это я прямо вслух восклицаю, потому что в голове моей будто колокольный набат звучит последняя, самая главная строчка пророчества: «И въедет он в Золотые врата, ибо все другие дороги будут для него закрыты. Смерть — его провожатый, рок — его попечитель, я, король-ванд, так говорю, умирая». После этих слов мой славный предок закрыл глаза Ательреду, последнему королю Сарана. «Последнему», — крутится у меня в голове.
Интересно, что подумали дон Федерико и гвардейцы, когда я опустился на колено и, молитвенно сложив ладони, протянул их «святотатцу». Что подумал этот счастливый от надежды на продолжение рода грозный смутьян, дон Федерико? Какими глазами гвардейцы смотрели на то, как «святотатец» берет мои руки в свои?.. Дальше все было так, как и положено издревле. Я подымаюсь с колена, вынимаю из ножен свой фамильный меч, протягиваю ему на вытянутых руках, он берет его лишь на мгновение и тут же возвращает со словами: «Благородный дон, служите только Господу Богу и мне». Что-то горячее начинает течь по моим щекам. Святой Арий! Это же слезы!
«Государь!» — я не выдерживаю и опускаюсь на оба колена, хотя мои предки еще при Ательреде имели неоспоримое право даже перед королем и патриархом вставать только на одно колено. «Государь! Государь наш вернулся!» — словно бы со стороны слышу я свой громкий голос.
Многие историки переоценивают роль дона Риго де Лумаро. Тот очевидный и доказанный факт, что он не являлся членом тайной организации «Люди Крипты», уже говорит о многом. По всей вероятности, не только король, но и его правая рука — дон Лумо — не были склонны доверять ему какие-либо важные тайны.
Современники отзываются о нем как об истинном человеке своей касты и своего времени: грубоватом, спесивом, недалеком и фанатично набожном. В последнем качестве, возможно, и кроется причина отсутствия его имени в списке «Людей Крипты».
Не подлежит никаким сомнениям и тот факт, что он действительно был прямым потомком знаменитого дона Рамиро де Лумаро, принявшего последнее дыхание Ательреда I. Хотя это самое почетное родство сыграло с одним из богатейших и знатнейших людей Сарана злую шутку. Я все-таки склонен считать, что дон Риго стал не просто жертвой собственных суеверий, но все было гораздо трагичнее. Человек знатный, имевший весомый голос при дворе наместника, он был грубо использован в политическом фарсе[5], где ловкий самозванец, пока еще не коронованный монарх, сыграл на дворянском честолюбии и гордости рода де Лумаро.
Конечно же, здесь остается больше вопросов, чем ответов. В особенности, тот полулегендарный разговор у Золотых ворот и принесение оммажа человеку, одетому во вражескую форму, если говорить современным языком.
Но действительно ли стоит недооценивать дона Риго, человека, впоследствии показавшего себя храбрым воином, но все же довольно посредственным стратегом, который по большому счету был только мечом в руках короля.
Может быть, в минуту какого-то странного наития де Лумаро совершил поступок, не характерный для тщеславной спеси высшей саранской аристократии. В момент встречи с самозванцем он с необыкновенной ясностью осознал, что судьба предоставляет ему единственный возможной шанс осуществить свержение существующей власти и реставрацию прежней монархии, а в этом, как показала в дальнейшем история, было единственное спасение от подступающей оккупации Сарана войсками Мэнгера.
Глава IV. «Святотатец» и «Самозванец»
Даже представить трудно, какое у меня было выражение лица, когда этот, судя по всему, знатный дон вручил мне свой меч и жизнь. А я стоял и пытался переварить все, что произошло за последнее время. И оно не особо-то укладывалось в моей и без того усталой голове.
Началось все с бойни у переправы. Не знаю, что на меня тогда нашло. То ли прорвалась накопившаяся еще до времен послушничества у Волка ненависть к Святому ордену, то ли просто захотелось какого-то совсем уж дешевого позерства. Ну зачем мне надо было кричать: «Это я, демон ночи, который убил отца Толия и сжег обитель, вернулся, чтобы дальше сеять смерть!»
Во-первых, глупо, во-вторых, толку от этих воплей не было никакого — едва я вытащил из ножен меч, как уже знал, что живым от переправы уйти не должен никто. Ну, кроме меня, конечно же. Глупая бравада, неоправданный риск. Согласитесь, ведь невесело получить арбалетным болтом в глаз, едва выбравшись из какого-то тупика миров. На мне не было ни кольчуги, ни шлема. Но руки работали легко и плавно, все движения Шай-тэ вбили в мой мозг так, что забыть их теперь было просто невозможно.
Ну ладно, оставим этих несчастных, потому как дальше и вовсе началась полная бессмыслица, в которой я, честно признаться, до сих пор с трудом улавливаю суть.
Благородный дон у переправы, как оказалось, на коне неизвестной породы. И ясно как день, что он не владелец того замка, в сторону которого отправился, да и не дон он вовсе. Скорее всего, кто-то из моих бывших соплеменников. Ну, не человек же в самом деле! Как я ни старался — защиту его не пробил, так что правда скрыта от меня если не навсегда, то очень, очень надолго. И коняку моего он прибил, это уже как пить дать, чтобы я не отправился вслед за ним, а может быть, просто так, из вредности. Улыбочка у него была больно нехорошая, гаденькая такая.
Да уж, случай неприятный. Бедная коняка, на глазах превращающаяся сначала в кучу гнилого мяса, а потом и вовсе в пригоршню праха. Что-то в этом было. У меня даже возникла мысль: а не решил ли сей всадник в черном меня предупредить о каких-то неведомых опасностях? Так или иначе, но я решил двигаться к побережью, потому как очень мне тогда захотелось уплыть подальше куда-нибудь. Да, хотя бы в тот же Адрианополь, что варвары-словене называют Кесарьградом, а даны и свеи Миклагардом[6].