— Красиво получается, гражданин полковник! Только это, как у вас говорится, версия одна. А версия, она доказательства любит...
— Есть и они! Квитанция об отправлении телеграммы на имя Климова с прииска «Таежный», показания цветочницы из аэропорта — она вас заметила в то самое время, как вы нам позвонили по автомату. Администратор гостиницы «Алтай» тоже вас запомнила...
— Маловато пока...
— Могу добавить к этому орнитологов, — говорю я.
— Это что еще за звери такие, гражданин следователь?
— Вам бы, Савельев, не мешало знать. Вы же так гордитесь своей эрудицией! Так вот, приехали ученые, изучающие повадки птиц, на совещание и, возвращаясь однажды в гостиницу, а именно ночью, когда был убит Барабанов, повстречали вас. Сидели вы на лавочке вместе с Барабановым и весьма грубо обошлись с любителями птичек...
— А как же на меня вышли? — упавшим голосом спросил Савельев. По всему видно, наша осведомленность не доставила ему удовольствия.
— Опять же довольно просто. Небезызвестная вам чистильщица обуви Бакузова нечаянно уронила ящик на импортную коробку крема, которую вы ей любезно презентовали. Сейчас она лежит в больнице и очень охотно дает показания. Вот протокол последней нашей беседы с ней. Ознакомьтесь...
— У-у, сука! От меня уйти задумала, продала по дешевке... Я все расскажу: тонуть, так с капитаном!
— Это кто же капитан?
— Не все вы знаете, граждане следователи! Вы лучше биографией этой самой тети Кати поинтересуйтесь. Богатая биография, ничего не скажешь. Во время войны спекулировала, чем бог послал. Капитал накопила, начала в рост давать. По делу Рокотова и Файбишенко — валютчиков — проходила. Только проходила в качестве безобидной свидетельницы. А эта свидетельница такие проценты хапала, что ай-люли! А с золотом как получилось? Пришел к ней этот лопух справки наводить, кому «рыжье» толкнуть. Тетя Катя — умница, сразу смекнула, подзаработать можно. Вот она мне и предложила: ты, дескать, поторгуешь на базаре, я к тебе племянника приволоку, иди с ним и закупи металл. Чистыми тысячу навару получишь! Кто ж от таких «бабок» откажется? Сделал, как она распорядилась. На следующий год получаю телеграмму с Чукотки, ну, понятно, опять к тете Кате. А она мне эдак намеком: к чему тебе этих лопухов обогащать? Экспроприируй у них золотишко, я у тебя за ту же цену куплю. Опять послушался ее, а тут она заволновалась: неровен час, прикатит Барабанов, начнет приятеля искать, на нас милицию наведет... Ну, меня запугала. Человек я, сами, видите, нервный. Вот и натворил дел всяких...
Жила Екатерина Басоновна не очень-то зажиточно: всего богатства — телевизор черно-белый старой марки «Рекорд» с крошечным экраном да вытертый во многих местах ковер довоенного выпуска. Какая уж там миллионерша! Питалась на шестьдесят копеек в столовой швейной фабрики, на ночь только кефир принимать себе позволяла. Тайников в комнате не обнаружили, чемоданов с двойным дном тоже. А потом для очистки совести поехали с визитом на дачу ее племянника, и там в сарае, забитом всяким старьем, нашли-таки пару чемоданов с деньгами, облигациями, золотыми рублями. Всего на восемьсот тысяч рублей! Вот тебе и тетя Катя!
— Что-то давно не звонит Вовка! — Надя старательно протирает окна и не замечает моего вытянувшегося лица. — Может, надумал жениться? Витек, ты не в курсе?
Спасения нет. Сказать, что в командировке, так ведь Надя последнее время частенько ведет с полковником задушевные беседы по телефону. И за что только ее все так сразу начинают любить? Сказать: взял отпуск и укатил порыбачить к деду? Но Вовка никогда не навещал деда без нашего сопровождения. Просчитываю все варианты в темпе мощной ЭВМ — придется говорить правду.
— Понимаешь, Надюша, Вовка не поладил с автотранспортом и попал в больницу. Ничего серьезного...
— Так чего же ты молчал? — Надя спрыгивает с подоконника и начинает переодеваться.
— Не хотел волновать, да и Вовка просил не ставить в известность. Тем более, дело пошло на поправку и он хотел тебе лично рассказать о прискорбном случае...
— Немедленно одевайся и едем в больницу!
Час от часу не легче.
По дороге Надя набивает доверху хозяйственную сумку сливами, виноградом и персиками, а перед самыми воротами больницы, обнаружив еще один киоск «Фрукты-овощи», приобретает лопающийся от самодовольства арбуз. Пожалуй, до выписки Вовке всего этого не одолеть...
В палате Валя и наш больной не нашли лучшего занятия, как целоваться. Мы с Надей прикрываемся сумкой с фруктами и гудим замогильными голосами:
— Не помешали?
Лейтенант Петрова, оставив наш вопрос без ответа, немедленно принимается рассматривать «Науку и жизнь», первый номер за позапрошлый год. Вовка же из-под одеяла грозит мне кулаком. Я стою за спиной Нади и могу, не маскируясь, пожимать плечами.
— Прекрати пантомиму, — приказывает она, не оборачиваясь, — тоже мне ансамбль «Лицедеи». Кстати, нормальные люди пропускают автотранспорт и переходят улицы в положенном месте. Валюша, вымойте, пожалуйста, нашему герою фрукты, а ты рассказывай, как было дело!
Вовка с отвращением провожает взглядом арбуз (у нас с ним на этот счет есть общие воспоминания) и принимается нудно повествовать, как он впервые в жизни выскочил из-за стоящего троллейбуса и угодил под мотороллер, водитель которого засмотрелся на свою знакомую.
Надя выслушивает его показания с завидным спокойствием, а потом требует:
— Теперь валяй правду!
Вовка смотрит на меня, и в глазах у него появляются уже знакомые мне веселые чертики. Ничего хорошего они не предвещают, и я начинаю размышлять, сколько мне придется вести холостяцкую жизнь на этот раз?
Если бы от этого можно было бы откупиться, хотя бы всем золотом Колымы!
ЖАРКИЙ ДЕНЬ
...Он вскакивает с кровати и мечется по двенадцати метрам душной комнаты. На улице жара, и даже у открытой форточки не глотнешь свежести — только запах раскаленного камня и пыли. Он покрылся липким потом — то ли от жары, то ли от страха. Ведь он же на свободе, за тысячи верст укатил от Колымы, а страх не отпускает.
В стекло бьется муха, будто ей тоже не хватает свежего воздуха. Он, как в детстве, ловит ее одним движением и отрывает крылья. Пускай ползает, перед глазами не мельтешит.
А по улице идут прохожие. И никому нет дела до него, замурованного в этой — пятой по счету за год — комнате. Белые сорочки мужчин и яркие платья женщин кажутся ему вызывающе праздничными для обычного буднего дня. Будто он, поглощенный своими страшными заботами, прозевал какой-то большой праздник, и вот теперь вынужден смотреть на него издали. И нельзя спуститься в город и быть наравне со всеми — если не веселым, то по крайней мере спокойным. Шагать бы с толпой, как в детстве, когда с мальчишками из московских дворов бегал на демонстрацию. Тогда они пристраивались к одной из колонн и шли вместе со всеми до Красной площади. Сколько лет назад это было? Кажется, что все это из другой, чьей-то жизни...
Ранним утром рабочий шестой дорожной дистанции, что в ста километрах от города Сусумана, бульдозерист Николай Егоров влез, как обычно, в кабину своей машины. Рычаги были влажными и скользкими после ночи. И хоть холодно еще в мае по утрам, но весна уже веселит душу своими явными приметами. За предыдущий день солнце потрудилось на славу — оттаяли целые поляны с прошлогодней брусникой. Утренний час до восхода солнца особенно приятен — можно работать спокойно, не торопясь. Потом по трассе запыхтят, взбираясь на перевал, тяжеловозы, замелькают газики, начнется дорожная суматоха.
Нынче надо было подсыпать трассу на пятьсот шестидесятом километре. Там образовалась такая «гребенка», что машины трясло, словно они спускались по каменной лестнице.
Дорога вильнула налево, и Николай чертыхнулся. Всегда, проезжая здесь, он выражал таким образом свое отношение к проектировщикам: и зачем было так укладывать трассу — с хитрым зигзагом? Может, в тридцатые годы, когда проводили изыскания, здесь было какое-нибудь непроходимое болото? Как бы там ни было, а на этом самом зигзаге за сезон три-четыре машины въезжали в кювет. И никакие знаки не помогают! Николай неодобрительно посмотрел сначала налево, потом, по ходу движения, направо.