(...)

В советской историографии было принято пенять Франции за «странную войну» осенью 1939-го. Но разве не Польша в 30-е годы сделала все, чтобы в решающий момент французы не смогли оказать ей необходимую поддержку!

Уже 7 февраля 1934-го, комментируя последствия польско-германского пакта, тогдашний министр Чехословакии Бенеш констатировал: «Гегемония Франции в Европе подорвана Гитлером и его вооружениями, и Франция не может сейчас стоять на старых, уже разрушенных позициях. Она должна быть довольна, если сумеет гарантировать себя и свой собственный статус от германского нажима»[2]. Это, подчеркну, всего лишь февраль 1934-го! Еще не было введения всеобщей воинской повинности в Германии, демилитаризации Рейнской зоны, аншлюса Австрии и Судет и многого другого, что осуществит Гитлер, имея прочный «польский» тыл! А что уж говорить о 1939-м!

_______________________

2. Документы внешней политики СССР (далее - ДВП СССР). - М.: Политиздат, 1971, т.17, с.124.

2 сентября 1939-го, когда армии Гитлера будут рвать Польшу, польский посол в Париже Лукасевич будет трясти за грудки главу французского МИДа Жоржа Бонне и в недипломатических выражениях требовать начала масштабных военных действий против Германии[3]. Бек будет бомбардировать Париж телеграммами в стиле «Караул! Спасайте!». И, конечно, никто из польского руководства тогда не вспомнит, как через губу разговаривали с французами несколькими годами ранее: «Отныне Польша не нуждается во Франции... Вы знаете, франко-польский союз больше не интересует Польшу...»

______________________

3. Овсяный И. Д. Тайна, в которой война рождалась. -- М.: Политиздат, 1975, с.370.

Ни в коем случае не желая оправдывать ни политику «умиротворения» по отношению к Гитлеру, ни Мюнхенский сговор и сдачу Чехословакии, надо сказать и о том, что все это в известной мере было вынужденным — вследствие разбалансировки прежней системы французских военных союзов, созданных Парижем в 20-е годы, и противодействия, оказанного созданию новых, актуализированных в начале и середине 30-х (в частности, франко-советского, более широкого коллективного проекта против агрессии — «восточного пакта»).

И польские «заслуги» в деле ослабления Франции более чем значительны! Польская неадекватность в вопросе ослабления своего главного союзника и наиболее реального защитника от гитлеровской агрессии просто поражает. Это как если бы охраняемый объект хотел связать ноги и руки своим телохранителям или пытался подменить патроны на холостые, а то и вовсе испортить пистолет, с помощью которого его же будут охранять. Идиотизм? Идиотизм! Но именно это демонстрировала Польша во второй половине 30-х.

Внутренне дезинтегрированная, окруженная враждебно настроенными соседями (для чего Варшава, как мы отмечали выше, вовсю расстаралась с самого первого дня воссоздания второй Речи Посполитой), изначально задуманная как французский геополитический проект, Польша по определению не могла играть самостоятельную роль на внешней арене.

Та Польша, в тех территориальных границах (как мы уже обращали внимание — неестественных, искусственных, несправедливых), крайне нуждалась во внешнем гаранте. И это, во-первых, должно было быть мощное государство, способное защитить Польшу от притязаний соседей (самостоятельно и/или через систему своих военных союзов). Во-вторых, этот гарант должен был быть заинтересован в существовании польского «версальского уродца» (выражение лорда Керзона в отношении государств, созданных после Первой мировой войны). Таким безусловным гарантом для Польши на тот момент могла быть только Франция, отвечавшая обоим условиям.

Созданная после Первой мировой таким образом, чтобы быть зависимой от Франции, своими захватами усилившая эту зависимость, Польша должна была делать все возможное ради прочных позиций Франции — своей, выражаясь современным языком, «крыши». Но Польша делала все с точностью до наоборот.

(...)

К 30-м годам у польского руководства обнаружилось прямо-таки маниакальное желание «поставить на место» Францию, показать, что Варшава — ровня Парижу. Возможно, это был своеобразный «синдром Моськи», задирающей слона: «Ай, Моська! знать она сильна, Что лает на Слона!».

Франция к началу 30-х — это самое авторитетное в политическом и самое мощное в военном отношении государство Европы. Поэтому фрондирование французам, «осаживание» Франции по поводу и без оного, судя по всему, повышало самооценку польского руководства, добавляло «величия» в собственных глазах.

Вот в конце ноября 1933-го в серии бесед советский полпред в Польше интересуется у Бека, почему Варшава так обошлась со своим ключевым союзником — Францией, не поставив ее в известность о демарше Гитлера—Липского. Бек несколько раз повторяет, что это в отместку: «А Франция столько интересующих нас вопросов разрешала без малейшего сговора с нами, а то и без уведомления»[7]; «Францию не извещали, ибо она неоднократно поступала аналогично с Польшей»[8]; «Франция меньше всех может удивляться поведению Польши — и в Версале (!!! — С. Л.), и при Локарно, и во всем последующем она весьма мало считалась с жизненными интересами Польши. Нынешний шаг польского правительства немного протрезвит самонадеянных французов» [9].

______________________

7. ДВП СССР, 1970, т.16, с.668.

8. Там же, с.670.

9. Там же, с.671-672.

Как видим, поляки сводили с Францией даже версальские счеты! Оказывается, и в Версале — несмотря на все те более чем щедрые дары от Клемансо — Париж недостаточно уважил Варшаву! Своей самодеятельностью поляки «протрезвляли» «самонадеянных французов»! Подумать только!

(...)

...у Бека были и личные счеты с Францией. В 1932-м Париж отказался принять его в качестве посла Польши во Франции (в 1920 г., будучи военным атташе при польском посольстве, Бек оказался замешан в скандале с похищением документов французского генштаба [13]. В ответ на что Пилсудский в том же году сделал Бека — неприемлемого партнера для своих как бы главных союзников — главой польского МИД! Т. с. «утер нос» французам!

_____________________

13. Овсяный И. Д. Указ.соч., с.87.

Гитлер же сделал вид, что оценивает Польшу «должным образом» — как равного! 13 февраля в беседе с Беком Литвинов попросит главу польского МИД высказаться, какие, по его мнению, причины могли побудить Германию пойти на соглашение с Польшей, учитывая, что даже в веймарские времена, например, Штреземана (в августе—ноябре 1923-го глава правительства, с августа 1923-го и до своей смерти в октябре 1929-го — министр иностранных дел Германии), в Берлине не решались на такие договоренности. Не говоря уж о том, что польско-германское урегулирование совершенно идет вразрез с идеологией Гитлера.

Бек ответил, что «до прихода гитлеровцев политику Германии делали Пруссия и пруссаки, которые придавали преувеличенное значение вопросу о коридоре и Восточной Пруссии». А Гитлер, мол, австриец, поэтому с его приходом к власти «Пруссия сейчас перестала существовать, есть только Германия, с которой легче столковаться». Ну, и самое главное: «Германия убедилась, что Польша не является маленьким сезонным государством, каковым его раньше считали, и поэтому чувство реальности подсказывает большее внимание к ней» [14].

____________________

14. ДВП СССР, т.17, с.132.

(...)

Но что до польской гордыни, то, конечно же, такой известный словоблуд и демагог, как Гитлер, без труда нашел нужные слова и обороты. Этот умел сформулировать с упором на ласкающий польское ухо тезис об их исторической миссии быть форпостом западной цивилизации на востоке Европы. К примеру, в беседе с Липским накануне подписания германо-польского пакта Гитлер произнес длинный монолог об очень серьезной опасности, которая нависла над западной цивилизацией со стороны России. И «с этой точки зрения», отметил Гитлер, он «рассматривает роль Польши как очень важную»: «Польша является последним барьером цивилизации на Востоке». Липский (надо полагать, напустив на себя важный вид) поддакнул: «Польша часто играла роль щита для европейской культуры». И в качестве примера привел сражение под Варшавой 1920 г. — когда-де поляки спасли европейскую цивилизацию [17].