— Я помню траву,— ответила Кэмми, ложась на койку рядом с Холли. Они могли часами лежать вместе на траве, наблюдая за тем, как муравьи упорно строят свое жилище. Кэмми подходила к двери Холли, пошатываясь под тяжестью своего ранца, который казался ей огромным, и Холли неизменно встречала ее шуткой.

— Ты еще не вышла замуж, Кэмми? — на полном серьезе спрашивала она или с выражением неподдельного ужаса на лице останавливала крестницу, прежде чем та успевала сбросить ранец, и шептала: — Не шевелись! Я сделаю все возможное, чтобы успеть снять этого большущего паука у тебя со лба до того, как он успеет тебя укусить. Я не могу ничего обещать, но я попытаюсь...

Затем она сгребала Кэмми в объятия, в которых ей было так мягко, комфортно и уютно. Холли угощала ее вкусностями, о существовании которых она и не подозревала: «твинкис»[84], завитушки из пастилы, «кит-каты» и «старберст». Озабоченная здоровым образом жизни, Трейси никогда не позволяла Кэмми даже смотреть на подобные деликатесы. Одним апрельским утром у Кэмми было совершенно траурное настроение, потому что она поняла, что лето уже никогда-никогда не наступит и ей больше не доведется поиграть в своей песочнице. Тогда Холли за руку выволокла ее на улицу и с помощью садового шланга устроила во дворе яму с грязью, в которой Кэмми валялась и лепила фигурки в течение нескольких часов. Холли не удержалась и уселась в грязь рядом с Кэмми. Трейси пришла за дочерью как раз в тот момент, когда они брели к задней двери. Она пришла в ужас, уронила свою огромную брезентовую сумку и потребовала, чтобы Холли объяснила ей, почему она не позвонила ей на работу и не сообщила, что Кэмми упала в яму и перепачкалась с головы до ног. Кэмми помнила, как Холли отмела ее упреки со словами: «Грязь — это не самое страшное. Ребенку вредно быть слишком чистым. Ее можно помыть, Трейс».

Кэмми погладила безмятежное лицо Холли. Она страдает? Кэмми молилась, чтобы у Холли ничего не болело. Сколько раз она приезжала домой из колледжа и ограничивалась тем, что сигналила, пролетая мимо окон Иана и Эва. Она была слишком занята, чтобы зайти хотя бы на полчаса. «Тетя Холли, — хотелось закричать Кэмми, — не спи! Не спи, а то ты уйдешь и не заметишь!» Ее мать была заботливой, изобретательной и нежной. Она готова была горой стоять за своих близких. Но с тетей Холли было интересно. Холли позволяла семилетней Кэмми сидеть на диване и держать Иана и Эва, которым была всего неделя от роду. Она держала их под мышками, как два футбольных мяча. Холли уверяла Трейси, что младенцы, в сущности, сделаны из резины и, если Кэмми не станет их трясти или ронять, они будут только рады контакту с ней.

Она дала Кэмми ее первый тампон (Трейси опасалась токсического шока), когда Кэмми было двенадцать лет. Когда Кэмми исполнилось шестнадцать, Холли предложила первый в ее жизни стакан пива. «Пахнет мочой, правда? — поинтересовалась Холли. — В этом-то весь смысл». Именно Холли доверилась Кэм, сообщив, что ее никто не пригласил на выпускной. И именно Холли нашла бесподобный выход из ситуации. Кэмми нарядилась в длинное старомодное платье сказочной принцессы, с кринолином и все такое. Остальные девчонки, все как одна, были одеты в шелковые чехлы без бретелек. Холли уговорила Джима взять напрокат фрак, и Кэмми явилась на бал в сопровождении собственного отца. Пятнадцать мальчиков пригласили ее танцевать, а фотография Камиллы Кайл оказалась на первых страницах как местной, так и школьной газеты.

Тетя Дженис тоже была классная, но она напоминала клона ее мамы.

Тетя Холли все делала по-своему.

Теперь Холли заметила, что Кэмми, которая сидела не шевелясь на ее постели, смотрит на нее.

— Бедная девочка, — слабым голосом произнесла Холли.

— Нет, Холли.

— Ты знаешь, что со мной. И твоя мама тоже знала.

— Нет!— Кэмми руками закрыла уши.

— Послушай, Кэмми, если человека любили, он на самом деле не уходит, благодаря... — Она сделала паузу и попыталась дышать глубже. — Благодаря памяти... Помоги Иану и Эвану помнить. Я не пытаюсь тебя разжалобить. Ты им нужна. Они всего лишь дети. И ты тоже помни. Все, что с нами здесь случилось, не означает, что жизнь — это плохая штука. Это означает совершенно обратное. Жизнь... прекрасна, Кэм. Не сдавайся, Кэм. Прости Оливию. Ты — это ее единственное доброе дело за всю жизнь. И меня прости за то, что я тебя подвела.

— Ты меня не подвела! Ты меня не подвела! — закричала Кэмми.

— Я должна была раньше понять...

— Тетя Холли, нет!

— Такова жизнь, Кэм. И мне сейчас не страшно. Я люблю тебя, Кэм.

— Я тоже тебя люблю.

— Иди поспи. Увидимся утром.

Кэмми ушла, прихватив инструменты Ленни, его молоток и ломик. Она начала срывать прекрасную полированную обшивку со ступеней и потолка кубрика. Она в щепы разнесла скамьи и оторвала их спинки. Кровоточащими руками она связала все это вместе, положила щепки на самую большую доску, а сверху накрыла их поролоном из подушек. Затем она высосала из двигателя немного топлива и нашла четверть бутылки гаитянского рома. Это была последняя жидкость на яхте, не считая дождевой воды, которую ей удалось собрать. Когда дождь прекратился, Кэмми облила свое сооружение алкоголем и бензином.

Как только стемнело, девушка осторожно спустила на воду свой плотик из разбитых деревянных поверхностей и привязала его веревкой к яхте. После этого она принялась бросать зажженные кухонные спички на кучу обломков, пока та не загорелась. Языки пламени взлетели вверх. Костер потрескивал, покачиваясь на волнах. Веревка натянулась, но огонь, к счастью, не перекинулся на яхту. Плотик еще горел, когда Кэмми легла на кровать матери. Она завернулась в одеяло Трейси и плакала своим новым сухим способом, пока не заснула.

ДЕНЬ ДВАДЦАТЫЙ

Дженис проснулась, учащенно дыша от волнения. Неужели она пропустила что-то важное? Но Реджинальда не было видно, зато до нее донесся запах свежесваренного кофе. У штурвала стояла Шэрон.

— Ты ни в чем не виновата, девочка, — сказала ей Шэрон. — Мы идем с хорошей скоростью, а у тебя из-за перелета сбились все биоритмы, и ты совершенно измучилась. Тебе не кажется, что стресс всегда отнимает много сил?

— Наверное, да, — согласилась Дженис. — Я знаю, что вы бы мне сообщили, если бы получили какие-либо новости...

— Вообще-то, ты права... — Голос Шэрон звучал неуверенно. — Был получен сигнал, мигающий электронный сигнал из точки, расположенной милях в ста к северу от Гондураса. Туда сразу же направился катер береговой охраны Соединенных Штатов. И еще на одной яхте, кажется, она называется «Сэйбл», из Белиза вчера поздно вечером приняли слабый радиосигнал. Кто-то, находящийся в надувной лодке, можно назвать это спасательным плотиком, передал сигнал «Мэйдэй». Кроме того, пилот легкого корпоративного самолета видел огонь приблизительно в том же районе. Там что-то горело.

— Это Трейси? — воскликнула Дженис, вскакивая на ноги. — Это горит их судно?

— Я не слышу,— сказала Шэрон,— подожди... Хорошо. Конец связи. — Она повернулась к Дженис: — Я ничего не могу сказать. Пилот и капитан тоже. Но кто бы ни послал сигнал помощи, это была женщина. Она сказала, что приближается к острову, который, как ей кажется, населен.

— Значит, это могла быть Трейси?

— Это была женщина.

— Как можно сомневаться в том, что остров не населен? — спросила Дженис. — Там ведь живут люди... Или нет?.. И разве это не отмечено на карте?

— Существуют частные острова, дорогая. На них могут жить как бедные, так и богатые. Богатые уединяются на таких острвах, а беднота живет на них нелегально. Так или иначе, они не желают, чтобы их место жительства было отмечено на карте.

— Ясно, — сказала Дженис. — А огонь? Это сигнал? Я не хочу показаться грубой. Но все это... Почему вы меня не разбудили?

— А что ты смогла бы предпринять? Мы и так двигаемся в том направлении. А сейчас давай-ка выпьем кофе и позавтракаем. А там посмотрим, что нам принесет сегодняшний день.