Изменить стиль страницы

Сонет («Вставал закат, блистателен и строг…»)[26]

Вставал закат, блистателен и строг,
За старых сосен медными стволами.
Вы шли со мной, объяты злыми снами,
И я ваш вздох невольный подстерег.
Вдали хрипел над сизыми полями
Надорванный тоскующий рожок.
День уходил. Блистателен и строг,
Стоял закат за медными стволами.
И в вас была торжественность заката
И девственность вечерней тишины.
И только вздох — как дальний звук струны,
Мне рассказал про горькое «когда-то»,
Про злую тень, что навсегда легла
На матовость высокого чела.
1907–1908

«Мне радостей не принесла…»[27]

Мне радостей не принесла,
Живой водой не напоила,
Ты в чашу темный сок лила
И мне со смехом подносила.
Из гроздий ядовитый сок
Ты выжимала не однажды, —
И я испил и изнемог,
И вновь томлюсь от смертной жажды.
И жажда с болию одно!
Но в равнодушии глубоком
Ты мне сухое кажешь дно,
Еще запятнанное соком!
О светлых водах мне забыть!
Сгораю от нечистой жажды
Вина, что ты дала испить,
Но выжимала не однажды!

«Белой рукой…»

Белой рукой,
Нежной рукой
Сердца коснулась,
Покой
Даровала ему,
О, Безнадежность!
Мне улыбнулась.
Улыбки твоей не пойму.
О, как легки, как прозрачно-туманны
Вы, что теперь так далеки!
К вам моя нежность,
Щемящая нежность моя.
Вы не желанны.
Вопли надежды умолкли.
В сердце только любовь,
Только нежность.
О, Безнадежность,
Целительница.

«Как аромат полыни горькой…»[28]

Как аромат полыни горькой,
Струится сонно безнадежность,
И ты, любви последней нежность,
Горишь задумчивою зорькой.
Тебя царицею венчали.
Но праздник жизни дико-шумный,
Дитя! не стоит он бездумной
Всеозаряющей печали.
Тебе, бледнеющей невесте,
Несу я воли зов знакомый.
Склонившись тихо, припадем мы
К последней чаше. Вместе. Вместе.
<1907>

«Шурши, мой белый балахон…»

Шурши, мой белый балахон,
Со щек поблекших сыпься, пудра.
Итак, я Вами вновь прощен,
Как это благостно и мудро.
Я снова Ваш, я снова Ваш,
Вас слушаю и молодею,
Пред Вами я, как юный паж
Пред королевою своею.
Я снова твой, иль пусть умру,
Или вели меня повесить.
Когда ж? — Сегодня ввечеру.
Где? — У Клариссы ровно в десять.
<1907>

«Бубенцами зазвенев…»

Бубенцами зазвенев
В пляске ломких стройных линий,
Подходи ты к той из дев,
Что красивей королев,
Чей безудержен напев —
К черно-красной Коломбине.
Ах, звени, звени, звени,
Брось, Пьеро, напев дурацкий.
Пусть пылают наши дни,
Пусть горят кругом огни,
А потом хоть скрежет адский.
<1907>

«Надень свой белый балахон…»

Надень свой белый балахон
(О, как мила мне хрупкость линий!)
И в нем, мечтательно склонен,
Явись печальной Коломбине.
Чуть вздрогнет зов небесных арф,
Чуть кудри вешний ветер тронет,
Моя рука, упав, уронит
Мой черный, мой атласный шарф.
Забыв пылающие дни
С их огненной и грешной страстью,
Пьеро, вернись, Пьеро, верни
Меня вздыхающему счастью.
<1907>

«Мария! завтра я у Ваших ног…»

Мария! завтра я у Ваших ног!
Сегодня нужно мне еще так много
И посмотреть и сделать. Я не видел
Мой город с той поры, как гневный герцог
Мне указал дорогу из дворца
И города. Теперь изгнанья срок
Прошел. Вновь герцог возвратил мне милость.
И я уже не беглецом опальным
Войду в Ваш дом, а гордым кавалером,
Чей род до дней Юпитера восходит,
За Альпами гремит чье гордо имя.
Теперь же я пойду бродить, бродить,
Впивать без цели этот пыльный воздух,
И слушать брань людей и крик животных,
И видеть, как последние лучи
Все золотят: и кисти винограда,
И красный, в ветре бьющийся платок,
У женщин лица, уши у ослов.
О солнце, ты бесстыдно обнажаешь
То, что хотела бы укрыть старуха.
О солнце, ты скрываешь под загаром
То, что хотела б показать красотка.
О солнце, солнце, как понять тебя!
Но… завтра я у Ваших ног, Мария.
И Ваши солнца черные пусть мечут
В меня свои — пусть гневные — лучи.
вернуться

26

Сонет, — Русская мысль. 1908. Кн. X. С. 133. Подпись: Муни.

Автограф в черной книжке с иными вариантами 1–2 и 7–8 строк: «Горел закат, торжественен и строг, // За мощных сосен медными стволами…» и «День уходил, торжественен и строг. // Горел закат за медными стволами…»

вернуться

27

«Мне радостей не принесла…» — БС. В ТБ — с разночтением в четвертой строфе: «Вина, что раз дала испить, // Но выжимала не однажды!».

вернуться

28

«Как аромат полыни горькой…» — БС. Это и три последующих стихотворения, вероятно, составляют цикл, начавшийся стихотворением «Вакханты».

…припадем мы // К последней чаше. Вместе. Вместе — ср. со строчками Ходасевича: «Все к той же чаше припал — и пью…» (1921). В этих строчках легко расслышать эхо разговора Алеши и Ивана Карамазовых: «порази меня хоть все ужасы человеческого разочарования — а я все-таки захочу жить и уж как припал к этому кубку, то не оторвусь от него, пока его весь на осилю! Впрочем, к тридцати годам, наверно, брошу кубок, хоть и не допью всего и отойду… не знаю куда» (Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. Часть II. Кн. 5. Гл. 3).

С поправкой на пушкинскую поэтику кубок стал чашей.