* * *

Кто-то из присутствовавших с ловко подделанной наивностью спросил его:

— Ну, а тёрок, на которых этот хрен трут, вы не видали, Николай Хрисанфович?

* * *

Играя однажды роль в «Разбойниках» Шиллера, Рыбаков напялил на себя турецкие шаровары, ботфорты, итальянскую шляпу и испанский плащ. Ему заметили, что такой костюм совсем невозможен.

— Вот тебе раз! — возражал Рыбаков. — На разбойнике-то? Да он с кого что стянул, то на себя и надел.

* * *

Точно так же, играя Отелло, он вдруг явился в русском чиновничьем мундире.

— Невозможно! — запротестовал режиссер.

— Как невозможно? Да Отелло-то кто? Губернатор. А губернаторы по какому министерству? Внутренних дел. Я и надел мундир министерства внутренних дел!

* * *

Тот же Рыбаков однажды рассказал, как он потерял часы, как через четыре года после того проезжал по тому же месту, где их потерял, как его собака сделала над ними стойку, и он их поднял, и они за четыре года отстали всего на пять минут.

* * *

Автор пьесы, в которой участвовал Самойлов, хотел сделать какое-то замечание знаменитому актеру, но никак не мог приступить к нему сразу, а пустился в очень длинные предисловия о том, что «не мне вас учить», и т. д.

— Напротив, учите, учите, — сказал Самойлов. — Посмотрите, у меня еще молоко на губах не обсохло.

А он как раз в эту минуту пил чай с молоком.

* * *

Собираясь подать прошение об отставке, Самойлов говорил знакомым, что переходит во французскую труппу, которая играет в Петербурге в Михайловском театре. «Там выгоднее, — говорил он, — там таланта можно иметь вдвое меньше, чем у меня, а получать вдвое больше».

* * *

Когда Самойлов, не сойдясь в условиях с театральной дирекцией, подал в отставку, тогдашний заправила театрального дела Гедеонов упрекал его в неблагодарности лично к нему, Гедеонову, который «был вам всем отцом».

— Ну нет, — ответил ему Самойлов, — мой отец меня вытолкнул на сцену, а вы меня выталкиваете со сцены.

* * *

Какой-то актер пристал к Самойлову, прося его сказать мнение об его игре.

— Мне все кажется, — добавил он, — что у меня в игре чего-то не хватает.

— Таланта не хватает! — сказал ему знаменитый артист.

* * *

На дверях уборной актера Никифорова кто-то из не очень расположенных к нему товарищей написал слово «Лакейская», вырезанное из афиши. Уборную Никифорова, правда, так и называли в закулисном кружке, потому что в ней вечно толпились актеры, заходившие побалагурить с ее хозяином, большим краснобаем и остряком.

Увидав эту обидную надпись, Никифоров сейчас же отрыл в груде афиш довольно обычное на них слово «шутка» и наклеил его рядом, и вышло «Лакейская шутка».

* * *

Один актер, человек грубый и вздорный, чем-то оскорбил Никифорова, а потом на него напало великодушие, и он, протянув руку обиженному, воскликнул:

— Ну, давай руку, товарищ!

Но Никифоров спрятал руки за спину и отвечал:

— Я гусь! (гусь свинье не товарищ).

* * *

Когда актер Милославский был в Казани, туда к губернатору была прислана откуда-то бумага, в которой губернатора просили «склонить» Милославского либо к уплате неустойки, либо к исполнению контракта, который им был нарушен. Губернатор Скарятин, большой любитель театра и почитатель Милославского, пригласил его в себе и показал ему эту бумагу.

— «Склонить Милославского!» — громко прочитал Милославский. — Ваше превосходительство, Милославского, конечно, можно склонять, но ведь я не Милославский, а Фридебург, а иностранные имена у нас не склоняются.

* * *

М. И. Глинка долго и безуспешно бился на репетициях с певицей Лилеевой, которая, хотя обладала прекрасным голосом, но решительно не в состоянии была придать должное выражение партии Гориславы в его «Руслане и Людмиле». Желая искусственно вызвать жизнь в ее безжизненном голоске, Глинка тихо подкрался сзади и весьма чувствительно ее ущипнул. Она, конечно, вскрикнула от неожиданности, да и от боли, и крикнула голосом, полным неподдельного чувства.

— Ну, вот, — одобрил ее композитор, — теперь вы сами видели, что этой фразе можно придать и жизнь, и выражение. Вот так и пойте.

* * *

Актер Васильев, очень быстро ставший любимцем публики, не вынес своего успеха, ужасно возгордился и дошел до того, что стал позволять себе нестерпимые дерзости с товарищами. Но один из них чувствительно проучил его. Он, здороваясь с Васильевым, протянул ему руку, а тот в ответ поднял ногу со словами:

— Пожмешь и ногу!

— Которую, — нашелся остроумный товарищ, — переднюю или заднюю?

* * *

Князь Ю. П. Голицын, страстный театрал, однажды в кружке слушателей превозносил достоинства какой-то оперы. Один из кружка, человек почти неизвестный князю, заметил было, что музыка оперы хороша, но только в ней медные инструменты… Но Голицын резко перебил его:

— Много вы понимаете в медных инструментах! Вы, вероятно, из медных-то инструментов только один самовар и знаете, да и тот, пожалуй, не сумеете поставить!

* * *

Оба Каратыгины были остряки, но из них особенно отличался П. А. Каратыгин. Он острил и в прозе, и в стихах. Ему приписывается, между прочим, экспромт, сказанный однажды жареному поросенку:

Ты славно сделал, милый мой, Что в ранней юности скончался, А то бы сделался свиньей И той же участи дождался!

Он же сказал про суфлера, обремененного многочисленным семейством:

Из маленькой дыры глядит великий муж. Хоть нет в самом души, а кормит восемь душ!

* * *

Кому-то из товарищей Каратыгина публика поднесла лавровый венок. Показывая его Каратыгину, актер очень им восхищался и, между прочим, радовался тому, что венок такой большой и такой свежий.

— Он свежий хорош и сухой (с ухой) годится, — заметил Каратыгин.

* * *

Рассмотрев однажды целую груду новых пьес, представленных на просмотр, Каратыгин сказал:

Из ящика всю выбрав требуху, Я двадцать пьес прочел в стихах и прозе; Но мне не удалось, как в басне петуху, Найти жемчужину в навозе.

* * *

Когда умер его старший брат, В. А. Каратыгин во время похорон, пытаясь протискаться к гробу покойного, не утерпел и сказал каламбур: «Дайте мне, господа, добраться до братца!»

* * *

Когда хоронили писателя Н. А. Полевого, его заклятый враг при жизни, знаменитый в своем роде Фаддей Булгарин вертелся около гроба и хотел было пристроиться в числе прочих, чтобы нести гроб. Каратыгин отстранил его со словами:

— Мало ты его поносил при жизни!

* * *

Брат императора Николая I, Михаил Павлович, любил острить. Однажды, когда он в присутствии Каратыгина отпустил какую-то шутку, Николай Павлович сказал, обращаясь к знаменитому актеру:

— Смотри-ка, Каратыгин, брат мой у тебя хлеб отбивает.

— Лишь бы соль не отбил, ваше величество, — нашелся Каратыгин.

* * *

По поводу какой-то драмы Каратыгин говорил: «Первое действие в селе, второе — в городе; а остальные что-то уж и вовсе ни к селу ни к городу».

* * *

Случилось однажды, что труппу артистов пригласили в какой-то загородный дворец и поместили временно в дворцовой прачечной. Каратыгин по этому поводу заметил: «Ну, что же нам обижаться? Очевидно, нас хотели поласкать» (полоскать).

* * *

Про музыку Вагнера Каратыгин выразился, послушав ее впервые: «В первый раз не поймешь, во второй — не пойдешь!»

* * *

Однажды актер Ленский в большой толпе других просителей, среди которых было много генералов, ждал и томился в приемной какого-то весьма высокопоставленного лица. Случилось, что у одного из генералов выпало перо из султана.

— Заждались генералы-то, даже линять начали! — заметил Ленский.

* * *

В какой-то пьесе на репетициях все не удавалось наладить с статистами сцену, представлявшую ропот толпы. «Как вам не стыдно, господа, не уметь изобразить ропот! — увещевал статистов актер Максимов. — При вашем жалованье вы бы должны были научиться роптать образцовым образом!»