…На полуострове, после прихода большевиков, уже в декабре 1920 — январе 1921 года развернулась невероятная по своим масштабам кампания террора по отношению к обывателям и оставшимся чинам Русской Армии, тем, которые по личным мотивам не могли уехать за границу. На совещании московского партийного актива в декабре 1920 года Ленин заявил: «В Крыму сейчас 300 тысяч буржуазии. Это — источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам…» Несмотря на объявленный мир, выезд из Крыма для населявших его граждан был закрыт. Главными палачами Крыма были назначены Председатель крымского ВРК Бела Кун и Секретарь крымского комитета РКП(б) P. C. Землячка, назначенная вершить расправу, на основании ее предыдущего опыта подобного террора во времена, когда во время подавления Донского восстания она состояла в РВС 8-й большевистской армии. Сначала объявление местной власти предлагало всем офицерам, находящимся в Крыму, явиться на перерегистрацию согласно приказу № 4 Крымвоенревкома, подписанному Белой Куном и секретарем Яковлевым, в котором сообщалось: «…Всем офицерам, чиновникам военного времени, солдатам, работникам в Учреждениях Добровольческой армии… явиться для регистрации в трехдневный срок… Не явившиеся будут рассматриваться как шпионы, подлежащие высшей мере наказания по законам военного времени»[244].

Многие из офицеров, кто полагал, что повторная регистрация — дело сугубо формальное, ибо в Красной армии служило немало мобилизованных офицеров и генералов: «Эти мерзавцы не пошли к нам добровольно, не исполнили своего долга. Старались спрятаться и отсидеться. Но они не посмели ослушаться красной власти и пошли ей служить и служили усердно. Это каиново предательство не спасло их от концентрационных лагерей, тюрем, расстрела»[245], приходили на пункты, чтобы быть внесенными в списки. В Феодосии, например, «на регистрацию в установленный срок явилось более 4500 человек, их зарегистрировали и… распустили по домам… появилась надежда на то, что большевики выполнят обещания Смилги, Белы Куна и Фрунзе об амнистии сдавшимся и рыцарском отношении к населению, данное 11 ноября»[246].

Однако совершенно неожиданно вышел новый приказ о перерегистрации. Всех, кто в Феодосии явился добровольно, арестовывали и под конвоем отправляли в Виленские и Крымские казармы, превращенные большевиками в казармы. В них одновременно содержалось до 500 пленных. Утренняя побудка оставшихся в живых начиналась пением «Интернационала» и «политзанятиями». Каждую ночь по команде «Рота! Встать!» комендант казарм будил заключенных, зачитывал списки приговоренных к расстрелу, несчастные отделялись от «личного состава» и отправлялись конвойными командами к месту расстрела. В декабре 1920 года массовые расстрелы проводились прямо во дворе Виленских казарм. Тела убитых сбрасывались в старые генуэзские колодцы. Когда колодцы заполнились, приговоренных выводили за пределы казарм, вели к угольным копям, там заставляли рыть могилы и с наступлением темноты расстреливали.

Лишь единицы приглашенных солдат и офицеров для повторной регистрации в первые дни советской власти в городе усомнились, бежали в горы, к «зеленым». Большая часть крымского офицерства стала жертвой собственной дисциплинированности и доверия к советской власти. Так называемые фильтрационные пункты, где большевиками проводился отбор вероятных кандидатов на расстрел, описан очевидцем этих событий, корнетом Сводно-гвардейского кавалерийского полка А. Эдлербергом: «В глубине большого двора пара сотен людей, и через открытые настежь ворота прибывали все новые… Большинство было явно из низов — солдаты; но осанка, одежда выдавали иногда офицеров, теперь бывших. Время шло, и двор почти заполнился людьми, когда неожиданно раздался резкий свисток: тотчас ворота захлопнулись, из стоявшего поодаль флигеля выбежали несколько десятков красноармейцев с примкнутыми штыками; двери… распахнулись, и с десяток матросов выкатили на широкое крыльцо два „максима“. Громовая команда „Смир-р-но!“ заставила нас привычно вытянуться и замереть. Потом я подумал, что это хитрый способ определить военную выучку, а следовательно, и звание пленных. Так начался отбор „чистых“ и „нечистых“: по приказу мы по двое подходили к новоявленным „авгурам“, которые безапелляционно, лишь взглянув, командовали — налево или направо. Сортировка продолжалась долго. К этому времени прибыла еще из Феодосии рота красноармейцев, окружила „левых“, выстроившихся в колонну по четыре в ряд, и нас погнали обратно к городу…»[247]

Еще до объявления регистрации как уловки для выявления чинов Русской Армии и тыла, расстрелы попавших в плен солдат и офицеров 2-го армейского запасного батальона, тыловых частей 52-го Виленского пехотного полка, чинов Одесских пулеметных курсов, служащих Сырецкого госпиталя Красного Креста, Феодосийского армейского эвакуационного пункта, полевого эвакуационного пункта № 16 начались со входом в Феодосию 9-й стрелковой большевистской дивизии под командованием Н. Куйбышева. После того как красные части заняли Феодосию, был сформирован ВРК Феодосийского уезда, занявший помещение городской гостиницы «Астория». Комиссар 9-й большевистской дивизии М. Лисовский и Председатель ВРК некто Жеребин провели первые показательные расстрелы пленных уже в ночь с 16 на 17 ноября 1920 года, на железнодорожном вокзале города, где находился эшелон с ранеными и выздоравливающими чинами 52-го Виленского полка.

Покончив с чинами Русской Армии, красные каратели переключились на обывателей и мирное население. Арестовывались члены семей бывших белогвардейцев, сотрудники гражданских ведомств, средств массовой информации, духовенство. Далее террор распространился просто на представителей дворянства, считавшихся виновными по определению. Истребив дворян, крымские чекисты перешли на организацию облав на людей, носивших приличную одежду, а следовательно, могущих принадлежать к «классу буржуазии». Людей доставляли в фильтрационный пункт, обычно располагавшийся в городских казармах, проверяли документы и решали, кому быть отпущенному, а кого отправить за город, на расстрел. Люди были лишены даже возможности выезда в Россию, ибо каждый пропуск подписывал лично Бела Кун. Вошедшая в Крым советская армия оказалась тяжелым бременем для полуострова, так как содержание ее представляло собой довольно трудоемкую задачу. Запасы крымского продовольствия были реквизированы и отданы в армию, ЧК и служащим советских учреждений, потянувшихся нескончаемыми обозами из Центральной России.

Местное население было обречено гибнуть от голода. Начинались эпидемии, с которыми большевики не боролись, только лишь блокируя ту местность, где они свирепствовали, и оставляя местных жителей на произвол судьбы. Крым походил в то время на один большой концентрационный лагерь, прообраз будущего ГУЛАГа в размерах одного полуострова… Террор распространился и на рабочих, работавших в железнодорожных депо и занимавшихся ремонтом и эксплуатацией подвижного состава при Врангеле. Так, ушедших с отступающими частями Добровольческой армии из Курска железнодорожников, обосновавшихся в походном лагере недалеко от Феодосии, в ночь с 19 на 20 ноября вывели вместе с женами и детьми из лагеря, прогнали пешком до мыса Св. Ильи и затем расстреляли. На месте опустевших рабочих бараков Особый отдел 9-й советской дивизии, в соответствии с директивами из РВС Южного фронта, распорядился создать концентрационный лагерь для военнопленных, который был очень быстро заполнен прибывающим новыми партиям арестованных. Ревком и Особый отдел выявили несколько «старост», которым поручалось разделить арестантов на тех, кто когда-либо служил в Красной армии и тех, кто воевал лишь на стороне Белой. Последних каждую ночь отправляли в колоннах по 100–150 человек с конвоем на мыс Св. Ильи и городское кладбище и расстреливали из пулеметов. Иногда арестованных связывали колючей проволокой и топили за Чумной горой в море. На мысе Св. Ильи тех, кто был расстрелян, сваливали в три параллельно идущие балки. Места расстрелов охранялись красноармейским батальоном Особого назначения, рассыпанным в цепь, чтобы не допускать родственников убитых забрать тела для погребения.