— Чего же хотят от меня товарищи? — поинтересовалась я.

— Речь идет о маме Розе, — пояснил Сонтаг. — Ее сегодня перевезли из клиники Лоранта… Вы ведь, кажется, говорили, будто собираетесь стать кардиологом?

— Да, мне хотелось бы.

— Вы не против работать в моем отделении?

— О, еще бы!

— Тогда вам все же придется поселиться в кабинете ЭКГ.

— Какая в этом необходимость?

— Мама Роза нуждается в постоянном врачебном наблюдении.

— Разве ассистента недостаточно?

— Для доктора Шрея, — сказал он тихо, словно выдавал мне какую-то тайну, — его двое детей — свет в окошке.

— Зато он живет при больнице, — сказала я.

— Зато у мамы Розы, — сказал он, — сын — министр.

Наши взгляды встретились. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга в полном молчании. Я люблю, когда мужчина умен, но еще больше люблю оказаться хоть чуточку умнее. Я точно знала, что у него на уме. Я — член Союза молодежи, значит, лучше иметь меня союзником, нежели врагом. Мама Роза — выгодное дельце, и, судя по всему, Сонтагу окупится, даже если он возьмет меня в компаньоны. Но вот окупится ли мне?

— Во мне пятьдесят килограммов, — с сожалением сказала я. — Если я не наберу свои девять часов сна, то на следующий же день свалюсь с ног.

— Жаль, — сказал он.

Сонтаг поднялся. Проводил меня до двери. Уже стоя в дверях, он светским тоном, словно не относящуюся к нашему разговору, но забавную сплетню, рассказал, что на конгрессе кардиологов в Стокгольме — куда его самого не пустили — блистательный Аладар Машшань позволил себе проехаться насчет нашей медицины. Правда, в тот момент он находился в подпитии, однако шведские газеты забыли упомянуть об этом.

Я остановилась. Когда Сонтага вышибли из кардиологической клиники на улице Мадарас, Аладар Машшань стал его преемником. Аги, милочка, подумала я, не сердись. Все же я первой выберусь из Витайоша.

— У этой женщины, — спросила я, — тяжелое состояние?

— Довольно тяжелое.

— Тогда я все же опробую кабинет ЭКГ.

— Очень мило с вашей стороны, — сказал он.

— Но если я не смогу там спать, — сказала я, — то придется мне перебираться в другое место.

— Вы спокойно будете спать там, — сказал он. — А товарищ Ш. в своей матери души не чает.

Он проводил меня по коридору. Открыл кабинет ЭКГ. Пропустил меня вперед и сам вошел тоже. Я услышала, как ключ повернулся в замке.

— Мне раздеться? — спросила я.

— Волосы твои я хочу распустить сам, — сказал он.

— Что с вами, милочка моя?

— Ничего, мама Роза.

— Да ведь у вас температура.

— Вряд ли, мама Роза.

— Глаза у вас уж больно блестят.

— Просто горло опять барахлит, мама Роза.

— Надо бы вам поостеречься, милая, — говорит мама Роза и осуждающе качает головой, будто вовсе и не она моя пациентка, а, напротив, я — ее больная.

Она прикипела ко мне душой с самого начала. Я росла без матери, знаю только, что, когда отец женился на ней, она была уборщицей на железной дороге. Как и мама Роза; только та работала на станции «Ференцварош», а моя мать — на Восточном вокзале. Да, Сонтаг знал, что делает. Их, всех этих Сонтагов, Лорантов и прочих светил-профессоров, старушка почитала за каких-то полубогов; ей было не под силу вообразить, будто у них тоже могут быть свои заботы, трудности, неосуществимые желания. Во время обхода она усаживалась в постели и, нервно комкая простыню, пыталась понять, что говорит профессор, но это ей удавалось слишком редко: взволнованность и подобострастие лишали ее разума.

Человеком она была умным, а вот пациентка из нее получилась бестолковее некуда. Ее округлое, добродушное лицо было сплошь усажено висячими родинками, как витрина овощной лавки — грибами. Стоило Сонтагу остановиться у ее постели, и она тотчас вспыхивала всеми своими родинками, даже глаза у нее делались навыкате — точь-в-точь близнецы-родинки, наделенные зрительными способностями. Но при этом она ничего не видела и не слышала; когда Сонтаг со своей свитой поворачивал к выходу, она умоляюще шептала мне вслед:

— Погодите минутку, золотце.

Ей не совсем верилось, будто я — дочь простой уборщицы — такой же врач, как другие. Она гоняла меня то за судном, то за почтовыми марками, то за рогаликами. А раз как-то послала в лавку за печеньем с начинкой, и, когда я выполнила поручение, она, интимно подмигнув, великодушным жестом сунула мне в карман десятку. По-моему, в ее глазах я была чем-то вроде сиделки, ну разве что не обычной, а классом выше.

Да, Сонтаг знал что делает.

В ту памятную субботу, после всегдашнего блицобхода, завершающего неделю, она опять упросила меня задержаться у ее постели.

— Что бишь господин профессор-то сказал, золотце мое?

— Катетеризация состоится только в четверг.

— А почему не во вторник, милая?

— Потому что профессор Шебешта свободен только по четвергам.

— И он специально ради этого приедет сюда из Будапешта? — спросила мама Роза.

— Он во что бы то ни стало хочет сам присутствовать при обследовании.

— Пошли ему бог доброго здоровья, — вздохнула мама Роза, и глаза ее наполнились слезами.

Министра Ш. я никогда не видела в жизни, только по кинохронике да по телепередачам знаю, что это упитанный, здоровый человек. А меж тем в прежние времена он не раз сидел в тюрьме — и хоть бы что! Но каждый час долгих лет его заключения каплей яда проникал в сердце мамы Розы. Со временем, когда она прекратит свое земное существование, ее можно будет назвать героической жертвой тревоги за сына.

Тянуть ей осталось недолго. При такой тяжелой декомпенсации сердцу необходим всего лишь покой да двадцать капель дигиталиса по три раза в день. Но маме Розе этого мало; чем больше носятся с ее сердцем, тем она счастливее. Старушка блаженствует оттого, что в «великой пятерке», в кругу Лорант — Петц — Сонтаг — Шебешта — Бокша, ее передают из рук в руки, перебрасывают из клиник в санатории, из санаториев на лечебные ванны и при этом без конца испытывают на ней новейшие лекарства и методы. Вот теперь как раз на очереди катетеризация сердца.

Она заставила меня подробно рассказать всю процедуру, как введут ей в вену у локтевого сгиба тонюсенькую трубочку, как прогонят ее по всей вене вплоть до самого сердца. Старушка ахала, удивлялась, содрогалась от ужаса и млела от счастья.

Затем призадумалась.

— А почему мне не могли это сделать в клинике Лоранта? — спросила она.

— И там могли бы сделать, — сказала я.

— Тогда зачем же я здесь? — допытывалась она.

«Наконец-то! — подумала я. — Да здравствует доктор Рудольф Сонтаг, директор кардиологической клиники на улице Мадарас. Да здравствует Илдико Орбан и да здравствует мама Роза!»

— А затем, — сказала я, — что это — виртуозная процедура, и тут профессор Сонтаг является непревзойденным мастером.

— Да, руки у господина профессора особенные, на редкость, — сказала мама Роза.

— Верно, — сказала я. — Редкие руки, и ум на редкость.

— А почему это, — продолжала размышлять вслух мама Роза, — человек с таким даром божьим застрял в Витайоше?

— Не знаю, мама Роза, — сказала я. — Интриги…

— Интриги? — удивилась она. — Да нешто это справедливо — такого заслуженного человека в провинции держать, когда ему место в Пеште! А вы как думаете, золотко мое?

— По-моему, вы правы, — сказала я.

— А что сказал бы на это господин профессор?

— По-моему, он был бы рад, — сказала я.

— Тогда я поговорю с сыном! — сказала мама Роза. — Или лучше не заводить речи?

— Нет, почему же, — сказала я. — Вы уж, пожалуйста, поговорите.

Пешт. Ах ты, уродливый, обшарпанный старикашка Пешт, воображающий себя прекрасным! Мастерская дядюшки Криса на склоне Крепостной горы, откуда весь город как на ладони. Сумерки сгустились, и сейчас как раз тот момент, когда последняя дневная краска — темно-серая — тихо борется со смертью, а затем угасает. Пульсирующей лентой вспыхивают уличные фонари. Прокуренное мужское дыхание у меня за спиной. О, Никос!