— Просемафорим руками, как флажками на флоте. Слыхал про флажки?

— Не надо костра, — уверенно сказал Петр, никак не отвечая на вопрос. — К костру они не подойдут…

— Почему? — Шавров с трудом подавил раздражение. Ну что за самоуверенный и поперечный парень…

— От страха… — пожал плечами Петр.

— Слушай, — прищурился Шавров. — Все спросить хочу: сколько тебе лет?

— Двенадцать.

— А я думал — лет восемь… — искренне удивился Шавров, и Петр, совсем по-взрослому разводя руками, сказал:

— Усох я. С голоду.

— А кто твои родители? — спросил Шавров и, заметив, как сразу же появилась в глазах мальчишки глухая тоска, добавил смущенно: — Я хотел сказать — кем они были?

— Чего вспоминать, — отмахнулся Петр. — Давайте думать, чего делать станем. Пусто на плоту. Никого…

Это был действительно плот, с домиком-будкой и перекладиной, на которой трепыхалось под ветром нечто вроде красного одеяла. Течение сносило плот к берегу.

— Далеко уволочет, — определил Шавров. — Версты за две… Жди здесь, — он начал раздеваться.

— Я с вами, — Петр молниеносно сбросил одежду, обнаружив такие выпирающие ребра, что Шавров изумленно охнул:

— Ну и подвело же тебя… Не надо, утонешь. А я — мигом. — Он с разбегу бултыхнулся в ледяную воду и поплыл, выгребая против течения с таким расчетом, чтобы выйти на траверз плота с некоторым запасом. Оглянулся. Мальчишка присел и съежился, но упрямо не одевался. Шавров подплыл к плоту и начал толкать его к берегу. И хотя был уверен, что рассчитал верно, плот все же ткнулся в прибрежный гравий метрах в ста от причала.

— Ну вот… — Шавров отряхнулся, словно собака, — на этой штуке мы, конечно, за четыре часа до города не дойдем, но за ночь — достигнем, как считаешь?

Петр кивнул и направился к будке. Около перекладины с красным лоскутом он остановился и присел.

— На этой палке котелок висел, видите остатки костра?

Шавров потянул лоскут. Он был совсем мокрый и расползался в руках.

— Да ведь это… Знамя! — ахнул Шавров. — Наше, красное, вот и буквы нашиты, видишь?

На остатках полотнища были хорошо заметны серп и молот и часть надписи: «…единяйтесь!»

— Дядя, — позвал Петр. — Здесь мертвый сидит…

Шавров подошел к порогу будки и увидел полуразложившийся труп. Преодолев невольную дрожь, завернул полу пиджака погибшего и вытащил из внутреннего кармана слипшуюся пачку бумаг. С трудом отодрал верхнюю: это было служебное удостоверение, напечатанное блеклым фиолетовым шрифтом.

«Предъявитель сего, товарищ Идкин Александр Наумович, — прочитал вслух Шавров, — уполномочен вести борьбу с бандитизмом по всей территории Глубокского уезда…»

— Вон еще написано… — показал Петр на стену. Там покачивалась на ржавом гвозде аккуратная дощечка. Шавров снял ее. Надпись была вырезана четко и с точки зрения обращения с материалом очень профессионально, ее сделал либо столяр высокой квалификации, либо художник-гравер. «Казнен по приговору народа», — прочитал Шавров и оглянулся на убитого. Кем был этот человек, как он оказался на плоту, кто его убил и за что — оставалось только гадать. И вновь очень отчетливо, представил себе Шавров приземистую фигуру мужика с парохода и его колючие, непримиримые глаза.

— Страшная это дощечка, — сказал Петр. — Я вам потом расскажу… А этого… Похоронить надо, — деловито предложил он.

— До кладбища не донесем… — засомневался Шавров.

— И не надо, здесь могилу выкопаем.

— Руками? — усмехнулся Шавров. — Что ж… Попробуем.

Начали копать. Вначале гравий пошел легко, но на глубине земля оказалась слежавшейся, твердой и не поддавалась совсем. Шавров сорвал ноготь и выругался.

— Ладно… Документы возьмем, а его… — он посмотрел в сторону мертвеца. — Нагрузим камнями и утопим.

— Похороним, — упрямо уточнил Петр.

— Все едино, — махнул Шавров рукой. — Из земли вышли и в землю ту же возвратимся. Вода ведь по земле течет…

Труп завернули в остатки флага, завязали, в образовавшийся мешок натолкали камней. Плот вынесло на стрежень и поволокло по течению. Петр стоял на корме и сноровисто рулил доской, оструганной под весло.

— Давай… — распорядился Шавров.

Красный мешок с трудом подтащили к краю плота и столкнули в воду. Он ушел в глубину сразу и без всплеска. Шавров распрямился и посмотрел на мальчика.

— Что же вы ладонь к голове не приложили? — спросил тот с упреком. — Когда убитых хоронят — военные всегда ладонь прикладывают, я сколько раз видел!

— А умерших? — Шавров попытался уйти от ответа, но из этого ничего не вышло.

— Умерших хоронят под «Вечную память», — серьезно объяснил Петр. — Если верующий был. А когда коммунист — поют «Вы жертвою пали…».

— Ты и это знаешь? — удивился Шавров, запоздало, соображая, почему же он забыл о положенном ритуале, тем более что вода приняла не просто покойника, а товарища по партии и борьбе. И тут же решил, что все сделано правильно, потому что все эти условности хороши и нужны только при стечении народа, а наедине с самим собой они лишь дурной театр, не более. Мальчик же пока усвоил только оболочку действа, она привлекает его своей показной стороной, а сути он не видит, потому что мал. Покойнику это все равно, — жестко сказал Шавров. — А мы с тобой не на митинге. Так что, чем вопросы задавать — ты лучше рули.

— Ему, конечно, все равно, — кивнул Петр. — А нам?

Смеркалось, слился с небом и водой и исчез сначала левый берег, потом правый, на плот опустилась тьма.

— Уснем? — предложил Шавров. — На вахте стоять без толку…

— Спите, — буркнул Петр. — Я не хочу.

— Ладно… — Шавров завернулся в шинель, улегся на скользкие, влажные бревна и сразу же захрапел — со свистом и всхлипыванием.

Он проснулся от голосов, они звучали совсем рядом. Плот стоял, уткнувшись в песчаный островок, намытый у самого берега, у воды переговаривались два вооруженных мужика.

— Давай лезь, не сахарный, — сипел верзила в рваном полушубке и меховом треухе. — Надо плот сюда подволочь, — привычным движением он поправил сползшую на живот кобуру, и Шавров сразу же отметил про себя, что человек этот не военный и никогда в армии не служил, но оружие носит давно.

— Сапоги у меня худые, — отнекивался второй, в грязной шинели, с винтовкой за спиной. — Да куды они денутся? Щчас прискачет Еремей — и концы-ладушки! Мущинка-то — красный офицер, соображаешь?

Шавров понимал: попытка сдвинуть плот и уплыть будет беспощадно пресечена. На таком расстоянии, да еще с двумя винтовками они все проблемы решат в тридцать секунд. И он продолжал похрапывать, надеясь, что спящих бандиты не убьют, времени на разумье — прибавится.

— Утомился, краснюк паршивый, — заметил между тем верзила. — Ишь, всхлипывает! Мальчонка его, как думаешь?

— Да хоть чей! Утопим, и вся недолга!

Шавров ощутил толчок.

— Дядя… — задышал Петр в спину. — Дядя, вы не оборачивайтесь. У вас в штанах ремень есть?

— Есть, — отозвался Шавров, уткнувшись лицом в рукав шинели. — Тебе зачем?

— Орден бы вам отвинтить… — тихо сказал мальчик. — При ордене они и разбираться не станут, я знаю.

— Откуда ты знаешь? — рассердился Шавров. — Не смогу я «незаметно». Да и стыдно это, понял? Не бойся, не станут они тебя топить, так, пугают…

— Не обо мне речь…

Шавров почувствовал, как в бок ему уперлось дуло револьвера, и охнул, не сдержавшись:

— Откуда он у тебя?

— А вы говорили — мешок тяжелый, — с плохо скрытым торжеством проговорил Петр, старательно засовывая револьвер под брючный ремень Шаврова. — Все нули на месте, так что не сомневайтесь. Он исправный…

— Эх, парень, — шепотом отозвался Шавров, едва не плача от остро вспыхнувшего чувства благодарности и уважения к этому молчаливому, болезненному мальчику, обнаружившему и силу духа, и принципы, и немалую сметку и хитрость.

— Стреляйте, — сказал Петр. — Они так и так нас не помилуют.

Но выстрелить Шавров не успел. Послышался глухой перестук, и на берег вынеслись два всадника. Одного из них Шавров узнал — это был мужик с парохода, на этот раз он выглядел воинственно, с офицерской полусаблей у пояса и маузером в деревянной кобуре через плечо.