— Ч-черт… — только и услышал Сергей.

— Документы… — Он вышел и встал прямо перед сержантом милиции, который обернулся профессионально-резко и готов был нанести удар, но слова Сергея смутили, да и опыта еще никакого не было — выпускник специального учебного заведения КГБ был хотя и отличником боевой и политической подготовки, но разве всему научишь… Это была ситуация, которая разве что в кино бывает.

— А вы… Кто такой? — почти возмутился «сержант» (на самом деле он был, конечно же, офицером). Это возмущение захлестнуло его, и коронная фраза Паниковского из «Золотого теленка» вылетела из него непроизвольно, он даже забыл на мгновение, что в двух шагах лежат на полу какие-то люди в штатском. Может быть, именно это обстоятельство и не позволило действовать сразу. Ведь он никак не мог соотнести этих «штатских» со своими старшими товарищами.

Сергей улыбнулся и ударил. Сержант отлетел к стене, сшиб велосипед и рухнул, накрывшись рамой и колесами словно одеялом.

Теперь надо было придумать, каким образом спустить их всех вниз, к машине. И что было делать с милицейским «Газиком»…

Сергей пошел на кухню. Здесь стоял старинный дубовый буфет, на полке которого поблескивал боками добрый еще десяток бутылок «Столичной». Видимо, «фронтовых друзей» было у покойного Сильвестра несчетное множество, а скорее всего — глушил он этой водкой свое дурное настроение и никому неведомые уколы не то совести, не то ее иногда всплывающего невесть откуда призрачного и невнятного подобия…

Сержант высосал бутылку даже с видимым удовольствием. Ой сопел и чмокал и хотя находился в полубессознательном состоянии — всячески способствовал усилиям Сергея.

Следовало принять решение. Сергей стащил велосипед с бесчувственного тела и повесил на место. Этот велосипед привлекал его внимание, словно он все еще был пацаном, мальчишкой и мечтал о такой привлекательной машине, о такой редкости — у кого они были, эти велосипеды, перед войной тринадцатого года…

Он словно споткнулся на этом воспоминании. «Тринадцатый» год? Да какое же он, этот год, имеет к нему, молодому человеку конца двадцатого века, отношение?

Крутанул колесо, спицы замелькали, сливаясь в серый туманный круг, сквозь пелену проступило вдруг некое пространство: сад, разбитый «регулярно», по-версальски, с открытым пространством до самого дома в два этажа, с портиком и высокой крышей. Заходящее солнце желтило верхний этаж, он красиво вписывался в бледно-голубое небо, а впереди, по самому краю сада прогуливались две женщины в длинных платьях, одна придерживала шаль на плечах, вторая поправляла волосы, у нее была высокая прическа с узлом…

Остановил колесо и в задумчивости посмотрел на лежащих. Велосипед… Тринадцатый год… Нет, здесь что-то другое, нужно только понять, уловить — ишь как улыбается юный Сильвестр, сидя на этом самом велосипеде… Потертая фотография была намертво приклеена к обоям…

Он мгновенно раздел сержанта, снял свой костюм и переоделся в форму. В его костюме сержант выглядел совсем молодо — сопляк-десятиклассник, напившийся некстати…

Забрав обе рации, Сергей спустился вниз и вышел на улицу. Стало совсем темно, это было ему на руку: мало ли что могут заметить бдительные алкоголики, — их ведь так много теперь.

Он завел «газик» и лихо подвернул к своему «жигулю». Таня стояла рядом с автомобилем, ей было плохо, ее трясло.

— Все в порядке, — Сергей хотел ее успокоить, но, увидев на нем форму, она вновь зарыдала.

— Ты… Ты сошел с ума, — губы у нее прыгали, руки тряслись, она перестала владеть собой.

— Я пришел спасти тебя. И наказать виновных, — сказал он тихо.

— Спасти… — повторила она ничего не выражающим голосом. Она не понимала — о чем он.

— От бездны, — он говорил спокойно, даже равнодушно, и она вдруг словно проснулась, глаза стали осмысленными, дрожь прошла.

— От смерти? — спросила она с недоумением.

— От бездны, — повторил он. — Смерть — это еще не бездна. Это временно.

— Как? Я не понимаю.

— Временно. Смерть и время — это одно и то же, в сущности… Слушай: смерть может перейти и в бездну. В небытие. Всегда. Вечность. Нет ничего. Никогда. Безнадежно. Но может быть и пробуждение.

— Ты сошел с ума…

— Нет. Ты виновна своей принадлежностью к палачам. Но ты достойна пробуждения. Это все. Сейчас забудь об Этом разговоре. Он еще не ко времени. И успокойся. Мы пойдем путем истины, другого нет.

Протянул «шариковую ручку»:

— Держи в руке. Это рация. Если что — скажи. У меня такая же, я услышу.

Теперь следовало спустить их по очереди вниз. Он и проделал это — свез их в лифте, открыто и в полной уверенности, что на этот раз никакой опасности не будет: все ведь давно привыкли, что милиция только тем и занята, что перетаскивает пьяных с места на место…

«Сержанта» и офицеров положили в милицейский «газик». Это тоже было совершенно обыденно и потому безопасно. Сергей носил форму «сержанта» ловко, слава Богу, она ему пришлась впору. Служебное удостоверение у него тоже было. Несоответствие звания в удостоверении и на погонах он легко бы объяснил — советский человек генетически жил в таинственном мире «операций» госбезопасности.

Сергей ехал в «газике», Таня следом, в «жигуле». Город миновали быстро и безо всяких приключений. Когда впереди замаячила у светофора последняя будка ГАИ — Сергей взял левее, ближе к ней, Таня ехала правее, скрываясь за массивным «газиком». Это у них получилось ловко, как бы само собой, гаишники не обратили на них ни малейшего внимания.

Сергей вел машину уверенно, видно было: он знает, куда ехать. Километров через пятьдесят проскочили сонный городок, а еще через двадцать оказались в небольшой деревне, скорее даже — дачном поселке, об этом свидетельствовали островерхие современные дома и дореволюционные, с башенками и балконами. На окраине поселка Сергей остановил автомобиль около глухого забора и открыл ворота. Въехал в запущенный сад. Дом был старый, без единого огонька в окнах.

— Поставь поглубже, чтобы с улицы не увидели, — сказал Сергей.

Таня двинулась — первая скорость заставляла «жигуль» шуметь, надсаживаться, это было нехорошо: могли услышать, и Сергей пожалел, что не предупредил Таню. А пассажиры чувствовали себя вполне славно. Все трое были в стельку пьяны, капитан пытался петь единственное, что всплыло в его пьяной памяти в этот момент. То была известная партийная песня «Партия — наш рулевой»: Боевик плохо знал слова, и дальше того, что «партия наша надежда…», у него не шло, эти слова он повторял с бессознательной натужностью, изредка вскрикивая: «Забыл… Товарищ генерал… Изви-ни-те…».

Вернулась Таня. Она непримиримо взглянула, сказала сухо:

— Давай сначала. Деда — убили. Но это же чепуха, фильм ужасов. Ты наломал дров и теперь втягиваешь меня в дерьмо.

— Дерьмо… — повторил он насмешливо. — Что есть дерьмо? «Туаль» — звезда. Туалет — приведение себя в звездное состояние. Но это же самое слово означает и совсем другое…

— Хватит шуток. Объясни. Я требую.

— Тексты Зои. Мне иногда кажется, что ты — это она.

— Конечно. Ты перепутал нас пять лет назад. Любил меня, а женился на ней.

— Пять лет назад меня не было.

— Что ты мелешь? Юродивый… Хотя, конечно… — Она вгляделась: — Ты постарел, я уже заметила. Пьешь не по весу, вот что.

— Как хочешь. А «он» любил тебя. И любит.

— Он? — повторила Таня с усмешкой. — Ай, как славно! Мы о себе говорим в третьем лице. Ну, что ж… Я понимаю. Тогда «она» просто обязана все простить любимому… И «он» — тоже.

— Его прощение бессмысленно. Его это не интересует. А я… Я пришел спасти тебя. От твоего прошлого. От крови, которая в тебе.

— Можно подумать, что в твоих… Прости: в «его» жилах течет вода.

— В его жилах течет нормальная кровь. А в моих… Тебе все равно.

— Конечно. Человеколюбивый Санта-Клаус, Дед Мороз, зайчик из кровавой вонючей скотобойни!

— Скотобойни?

— Перебиты миллионы безропотных скотов, вот в чем дело.