— Если бы вы знали, как хороши теперь, — вновь заговорил Кроуз. — Вы должны знать, и это следует выбить на фасаде вашего дома, что вам идет душевное волнение. Вы просто созданы для этого. Люди так поверхностны. С тех пор как мы познакомились, я только и делал, что представлял вас лежащей… Как я был прав! Какая изнеженность и мягкость! Какое телесное откровение!

Продолжая монолог, он отступил в глубину комнаты, и Вирджиния потеряла его из виду. Слышен был только голос. Голос, чью силу он прекрасно знал, но обычно делал вид, что ни о чем не догадывается. Голос, которым он играл теперь. В полную и очень опасную мощь Кроуз обращал его не только к слуху женщины, но и к каждой нервной клетке. Голос этой сирены в смазливом мужском обличье растлевал, превращал Вирджинию в воск. Судорожно съежившись, она не могла найти в себе мужества, чтобы заставить его замолчать. Ослабленная усилиями, которые пыталась предпринять, плененная этими вкрадчивыми интонациями, этим речевым бельканто, она вдруг погрузилась в атмосферу сладострастия, которую испытывала в первые дни своего выздоровления.

Неожиданно на плечи Вирджинии опустились мощные руки, страстное дыхание обожгло ее губы. В одно мгновение она испытала острейшее наслаждение, которое тут же уступило место жгучему отвращению и стыду. Не помня себя, она оказалась на ногах и чувственно прошептала Кроузу прямо в лицо:

— Нет, вы не созданы для насилия…

Он долго и недоуменно смотрел на нее. Затем все понял, и Вирджиния прочитала в глазах мужчины восхищение, которое ее испугало. В эту минуту между ними не было никакого барьера. Они открылись друг другу сторонами, о которых каждый из них даже и не подозревал.

— Вы правы, — тихо и как-то погашение сказал он наконец. — Вы заслуживаете гораздо большего, чем могу дать я.

Его почтительность была такой, какой, наверное, окружают жертву, избранную Богом.

Ни один мускул не дрогнул на лице Вирджинии, когда Кроуз стремительно покинул ее дом. Она не испытывала к нему ни гнева, ни отвращения, чему нисколько не удивлялась, ибо была уверена, что никогда ему не уступит, да и он, пожалуй, больше не предпримет никаких попыток к сближению. Но, что удивительно, Вирджиния почувствовала себя его сообщницей…

«Ральф хороший, хороший, хороший…» — почему-то вспомнилось женщине и она решила рассказать обо всем мужу. Она так привыкла делиться с ним любыми переживаниями, что решение пришло как бы само собой и не потребовало от нее ни малейшего напряжения. Однако она тут же очень живо представила, как это огорчит Ральфа. Он казался ей совершенно чуждым только что пережитому.

— Ах, Ральф… Ральф… — шептала Вирджиния. Она бесконечно повторяла это им, как будто хотела сделать его осязаемым. Услышав шаги в прихожей, она и вовсе успокоилась, зная, что все произойдет помимо ее воли. Он заметит по ее лицу, что произошло что-то необычное, начнет расспрашивать, и она расскажет про негодяя Кроуза.

На этот раз Ральф обнял ее машинально, походя, и у Вирджинии возникло ощущение, что все рушится, что ее бросают на произвол судьбы. Приглядевшись к мужу, она поразилась его осунувшемуся, неподвижному, будто не ему принадлежащему лицу. В синих глазах Ральфа, как он ни старался спрятать ее, светилась печаль.

— Ты расстроен? Что произошло? — не на шутку встревожилась Вирджиния. Ральф вздрогнул, непроизвольно поднес руку к подбородку, как будто пытаясь придержать задрожавшие губы.

— Не беспокойся, — тихо, но внятно сказал он. — Это касается не тебя.

Вирджиния вздрогнула, как будто ее ударили плеткой. «Это касается не тебя!» Ральф произнес это таким тоном, как будто отстранялся от нее, не хотел больше посвящать ее в свои проблемы, а может быть, и допускать в свою жизнь. Очевидно, он устал от ее капризов, постоянного сомнамбулического состояния, безразличия.

Ральф, не глядя на жену, прошел в свой кабинет, куда доступ Вирджинии, как и в комнату Синей Бороды в их лесной хижине, был закрыт, хотя теперь она знала, чем он там занимается: сидит в кресле, размышляет или на крутящемся стуле за письменным столом пишет своим ровным аккуратным почерком.

53

Вирджиния осталась одна в гостиной, с тоской поглядывая на дверь кабинета в надежде, что Ральф выйдет и расскажет ей, что его тревожит. Только сейчас Вирджиния вспомнила, что в последнее время, даже еще до ее болезни, Ральф перестал делиться с ней своими проблемами, да и вообще ничего больше о себе не рассказывал. В их отношениях тоже очень многое изменилось: из них исчезла доверительность и простота. Иногда она отдавала себе отчет в том, что причина в ней самой, но винить себя не хотелось. «Ведь я так долго была как будто взаперти и теперь, когда увидела и узнала настоящую жизнь, конечно, должна была перемениться, — думала Вирджиния, — не могу же я в этой новой жизни оставаться тем же забитым существом, каким была когда-то в Хайворте». Вирджиния опять начала сомневаться в любви Ральфа. Очевидно, она все-таки была права: он любит ее из жалости, а ей хотелось всепоглощающей, обожающей любви, особенно сейчас, когда над ней опять нависла угроза смерти. Почему же все-таки вернулась болезнь? Неужели ей суждено умереть теперь, когда она узнала, что такое настоящая жизнь? Она ведь еще и не жила как следует, впереди так много прекрасного и неизведанного.

Неожиданно Вирджинию осенило. Очевидно, Ральф сердится на нее из-за того, что не может поехать сейчас на Саурес, но она готова поехать с ним, правда, не надолго. Может быть, там она окончательно поправится, ведь в прошлый раз именно жизнь на Сауресе помогла ей излечиться от своей болезни. Вирджиния решительно поднялась и постучала в дверь кабинета.

— Войдите, — раздался тихий голос Ральфа.

Он сидел в кресле, уставясь в окно, и, обернувшись к Вирджинии, посмотрел на нее пустым, ничего не выражающим взглядом.

— Ральф, милый, — заговорила Вирджиния, приближаясь к мужу, — скажи мне, что происходит? Ты сегодня не похож на себя. Ты сказал, что меня это не касается, но я все-таки хочу знать, что тебя тревожит. Хочу знать, что ты имел в виду, когда говорил это…

— Всего лишь то, о чем и сказал: это касается не тебя, — тихо проговорил Ральф. — Ты сейчас стала очень мнительна относительно своего здоровья и могла подумать, что мои переживания связаны с каким-то новым заключением врачей, но нет, у тебя все в порядке, очень скоро ты поправишься окончательно, врачи не обнаружили никаких симптомов, угрожающих твоей жизни.

— Может быть, тебя именно это и волнует? — неожиданно услышала Вирджиния свой голос и сразу же испугалась. Она вовсе не собиралась говорить Ральфу ничего подобного. Он не заслужил таких слов, она это прекрасно понимала, но и вернуть их уже не могла. Ральф вскинул на нее недоумевающий взгляд и с минуту пристально ее разглядывал, в то время как Вирджиния, краснея и сбиваясь, торопливо говорила:

— Прости меня, милый, я сама не знаю, что говорю… Я признательна тебе за твою заботу, за твою… любовь, и я… готова поехать с тобой на Саурес, давай поживем там, придем в себя от всех этих волнений, от всей этой суматохи…

— Теперь ты там долго не выживешь, — сухо заметил Ральф, — но дело даже не в этом. Я не могу сейчас туда поехать. Иди к себе, Вирджиния, иди к себе и успокойся. Я сам решу все свои проблемы, тебе не надо ни о чем волноваться. А сейчас я хочу остаться один.

Вирджиния не посмела спорить с мужем и тихонько прикрыла за собой дверь кабинета. Она убежала к себе в спальню, бросилась на кровать и расплакалась от обиды, нет, не на Ральфа и не на себя — на весь белый свет.

Оставшись один, Ральф поднялся с кресла и долго ходил по кабинету из угла в угол, пытаясь успокоиться. Он не обманывал Вирджинию, когда сказал ей, что его переживания вызваны не ее здоровьем. Врачи действительно сказали ему, что никакой угрозы сейчас нет, просто все осложнилось сильнейшей простудой, что и вызвало воспаление легких. Но попробуй убедить в этом Вирджинию, она вбила себе в голову, что в любой момент может умереть, и считает, что доктор Стинер тогда не ошибся, а просто не захотел говорить ей всей правды. Вирджиния настолько увлечена своим «предсмертным» состоянием, что не хочет думать ни о чем другом, но ведет она сейчас себя совсем не так, как тогда, два года назад, когда показала ему письмо от доктора Стинера и попросила жениться на ней. Он видел, что тогда на Сауресе она действительно наслаждалась жизнью и ему доставляло удовольствие смотреть на нее и, что греха таить, чувствовать себя волшебником, который способен продлевать жизнь. Ему было хорошо с ней тогда. Сначала, да, он пожалел ее, но потом по-настоящему привязался и сам переживал, думая, что ее дни сочтены. Но ведь Вирджиния была тогда другим человеком, милым, ласковым, настоящая лесная фея. «Лунный Свет», — Ральф усмехнулся, вспомнив, как он ее тогда называл. Тогда ей подходило это имя, но не сейчас… Сейчас, пожалуй, больше подходит «Пожирающий себя огонь». В последнее время Ральф уже не раз думал о том, что напрасно он отказался от предложения родственников и не посвятил свою жизнь Богу. Дяди так рассчитывали, что он продолжит их род священнослужителей. Теперь уже поздно, он потерял чистоту души и тела, зачем нужна Богу его грешная жизнь?