Благодаря экономическим причинам и развитию транспорта новое общество города постепенно вторгалось в старое общество сельской местности, пока в XX веке городские мысли, идеи и управление не подчинили сельскую местность. Это был долгий процесс, и XIX век явился переходной эпохой. Сельское хозяйство не было сразу разрушено отменой хлебных законов в 1846 году, и аристократическое правление деревень и маленьких городков не было уничтожено этой мерой. До тех пор пока в следующих поколениях американские прерии не получили возможности выбрасывать на английские рынки свое зерно и скот, до тех пор английское земледелие процветало, поддерживая ту социальную систему, с которой было связано.
Земледелие, однако, не могло безгранично расширяться; к середине столетия оно достигло наивысшего развития, и пространство пахотной земли уже не могло быть увеличено. Но промышленный и торговый переворот тогда только еще набирал полную силу, и рост городского богатства и населения увеличивался с каждым десятилетием. Перепись 1851 года показала, что уже половина населения острова была городской, что создалась ситуация, которая, вероятно, не существовала прежде ни в одной крупной стране, ни в один из периодов мировой истории.
Новые городские условия, в которых уже в 1851 году жила столь значительная часть английского народа, начали наконец привлекать внимание и требовать исправления. Прежняя жизнь открытой сельской местности, продуваемой свежим ветром, меньше нуждалась в контроле за жилищным строительством и санитарным состоянием: как ни были плохи деревенские домишки, смертность в деревне была ниже, чем в городе. Но благодаря увеличению доли городских жителей быстрое падение смертности, которое так счастливо отличало период 1780-1810 годов, несомненно, прекратилось между 1810 и 1850 годами. Если взять остров в целом, то смертность не достигала уже вновь той высоты, на которой она была в начале XVIII столетия, но она перестала уменьшаться, несмотря на постоянное улучшение медицинского обслуживания и науки. Главной причиной был рост пространства, покрытого фабрично-заводскими трущобами, и их прогрессирующее с каждым годом ухудшение.
В вопросе охраны общественного здоровья в сороковых годах еще ничего не было сделано для контроля над хозяевами трущоб и недобросовестными подрядчиками, которые, согласно преобладающей философии laissez-faire, якобы содействовали из эгоистических побуждений наступлению всеобщего счастья. Эти пионеры «прогресса» экономили пространство, набивая семьи в одну квартиру или вталкивая их под землю, в погреба, и экономили деньги, употребляя дешевый и скверный строительный материал, не обеспечивая дома сточными трубами или, еще хуже, устанавливая такие трубы, из которых жидкость просачивалась в водоемы. В Лондоне Энтони Шефтсбери обнаружил комнату, в каждом из четырех углов которой жила семья, и другую комнату, в которой непосредственно под ее дощатым полом была выгребная яма. Мы можем даже считать счастливым то обстоятельство, что впервые в год билля о реформе, а затем и в 1848 году в Англии появилась холера, потому что сенсационный характер этого нового бедствия напугал общество и показал, что оно запоздало с мерами санитарной самозащиты.
Первый закон об охране общественного здоровья датируется 1848 годом. Причиной его появления была холера и усилия Эдвина Чэдвика, который, как один из членов комиссии по контролю за соблюдением закона о бедных, ясно представлял себе фактическое положение дел.
«Тюрьмы, – писал он, – прежде отличались омерзительной грязью и плохой вентиляцией; даже в принадлежащем перу Говарда описании худших тюрем, которые он посещал в Англии (и которые, как он утверждает, принадлежали к числу худших из всех виденных в Европе), дана более приятная картина, чем та, которую можно увидеть в каждом переулке Эдинбурга и Глазго, которые обследовали мы с доктором Арноттом. Среди живущего в подвалах рабочего люда Ливерпуля, Манчестера или Лидса и значительной части Лондона можно встретить еще более жуткую грязь, еще худшие физические страдания и еще большую нравственную распущенность, чем те, которые описывает Говард».
Но закон 1848 года об охране общественного здоровья, главным принципом которого было скорее позволение, чем принуждение действовать, не был как следует доведен до конца муниципалитетами в течение следующих двадцати лет. Только в семидесятых годах учреждение департамента местного самоуправления, который должен был принудить к соблюдению закона, и избрание на пост мэра Бирмингема Джорджа Чемберлена, занимавшегося социальными реформами, возвестили наступление новой эры. Только тогда тот факт, что муниципалитеты были выборными корпорациями, принес наконец реальные крупные выгоды для общества. До семидесятых годов не проводилось строительных и санитарных реформ, результатом которых явилось бы решительное падение смертности, и до конца столетия санитарное состояние английских городов вообще не было таким, каким ему следовало бы быть.
Но даже в середине столетия делались некоторые улучшения. Шефтсбери при помощи добровольных сборов учредил несколько образцовых домов с квартирами, сдающимися внаем, и то, что среди их жильцов не было заболеваний холерой, убедило парламент провести в 1851 году закон об инспекции обычных домов; в то же самое время был наконец отменен налог на окна этот старый враг здоровья и света. В том году, когда Всемирная выставка распростерла свою гостеприимную стеклянную крышу над вязами Гайд-парка и весь мир приходил восхищаться богатством, прогрессом и просвещением Англии, полезно было бы сделать «выставку» тех жилищ, в которых ютилась наша беднота, чтобы показать восхищенным иностранным посетителям некоторые из опасностей, которые преграждали путь столь громко восхваляемой новой эпохе. Чужеземные трущобы, правда, были во многом столь же плохими или даже еще худшими, но зато значительно меньшая часть населения континентальных государств была лишена целебного влияния сельской местности.
Если в деле охраны общественного здоровья было еще явное отставание, то общественный порядок был уже обеспечен. Введенный Робертом Пилем знаменитый институт гражданской полиции с дубинками, синими мундирами и цилиндрами, позднее замененными касками, стал применяться в столице в 1829 году. Народ, любивший свободу, собственность и личную безопасность, полюбил добродушных и деятельных «бобби» Лондона и требовал повсеместного внедрения института полиции. К 1856 году каждое графство и каждый город могли использовать полицейскую силу которая в финансовом и административном отношениях была наполовину местной, наполовину общегосударственной. Для бездействующих стражей ушли навсегда; личность и собственность охранялись наконец без какого-либо ущемления свободы населения, и на стихийных уличных сборищах и митингах обеспечивался полный порядок и спокойствие причем без вызова вооруженной силы, как это случилось в Питерлоо.
Период между двумя первыми биллями о реформе (1832-1867) был «веком угля и железа», полностью вступившим теперь в свои права, или, другими словами, это был «железнодорожный век».
Железные дороги были даром Англии миру. Первым толчком для их строительства послужили опыты по улучшению перевозки из шахт угля, в огромных количествах требуемого для выплавки железа, для промышленных предприятий и домашнего потребления. В двадцатых годах XIX века еще существовало много споров о том, каким образом лучше перевозить уголь по деревянным или железным рельсам: при помощи лошадей, при помощи стационарного двигателя или при помощи «локомотива» Джорджа Стефенсона. Триумф последнего открыл неожиданные перспективы использования его не только для перевозки различных товаров, но и для широкого внедрения нового способа пассажирского сообщения. Не только каналы, но и почтовые кареты были обречены на гибель. Короткие местные железнодорожные линии, проложенные в отдельных угольных районах, множились и росли, и в тридцатых и сороковых годах в результате роста железнодорожных капиталовложений и спекуляций, имевшего место в течение двух раздельных периодов – в 1836-1837 и в 1844-1848 годах, – весь остров был покрыт сетью железных дорог.