Марджори сидела молча, избегая взгляда отца. Затем она встала, гордо подняла голову и вызывающе посмотрела на него.

— Пауль хочет жениться на мне потому, что любит меня. Не говори про него гадостей.

Пауль Андреас пользовался большим успехом у женщин, и Марджори по уши влюбилась в него чуть ли не с первого взгляда. Сначала он был равнодушен к ней, но потом, когда они познакомились поближе, он объяснился ей в любви и предложил руку и сердце. Она была счастлива, но несколько удивлена: вокруг Пауля было столько хорошеньких девушек, и ей казалось, что он мог бы выбрать любую из них, если бы только пожелал.

— Но он же немец. Почему ты не сказала мне об этом вчера?

— Я и не подумала об этом. При чем тут национальность?

— Немцы — скверный народ. Беда в том, что ты войны не помнишь. Моя дочь никогда не выйдет за немца!

— Немцы — хороший народ. Подумай, сколько великих музыкантов и ученых они дали миру. Пауль говорит, что пропаганда, которая велась во время войны, — это сплошная клевета. И все равно, папа, я совершеннолетняя, и если я хочу выйти замуж за Пауля, то ты не можешь запретить мне!

— Не говори со мной таким тоном. Я повторяю, моя дочь не выйдет за немца.

— А если я тебя не послушаюсь?

— Тогда я оставлю тебя без гроша. Андреас зарится на твои деньги, но он их не получит!

— Пауля не интересуют деньги. Он любит меня. А мне не нужны твои деньги, если ты так говоришь.

Джон Уэст встал и подошел к ней. Он заговорил мягче, в примирительном тоне. — Но разве ты не видишь, девочка, что ему нужны только твои деньги? Зачем жертвовать ради него своей карьерой? Через год-два ты кончишь учиться. Перед тобой блестящая будущность. Ты станешь знаменитостью, будешь зарабатывать уйму денег. А выйдя за него замуж, ты лишишься всего.

Эти доводы не произвели на Марджори никакого впечатления. Встретив Пауля, она сразу отказалась от мечты стать знаменитой скрипачкой. Марджори знала, что она одна из лучших учениц в консерватории, но чтобы стать знаменитостью, нужны еще настойчивость и талант, а ей казалось, что именно этих качеств ей и не хватает. Она начала пренебрегать занятиями. Первая любовь поглотила все ее существо.

— Я откажусь от всего ради Пауля. Я хочу выйти за него замуж, иметь детей. Это право каждой женщины. Я не брошу музыку, но больше всего на свете я хочу быть женой Пауля.

Джон Уэст почувствовал смутное желание обнять дочь, по-отечески поговорить с ней, убедить ее внять доводам рассудка, сказать, что любит ее и думает только о ее счастье и успехе в жизни, но это было не в его силах. Он уже не был способен на дружеские отношения со своими детьми и не терпел с их стороны никаких противоречий.

— Ты сама не понимаешь, что делаешь, — сердито сказал он. — Можешь передать Андреасу, что ему не о чем говорить со мной. Немец не женится на моей дочери. Поразмысли над этим и образумься. Я ухлопал уйму денег на твою музыку и не позволю тебе губить свою карьеру из-за этого… этого пройдохи. Подумай хорошенько. А если не послушаешься меня, ни ты, ни Андреас не получите от меня ни гроша.

Джон Уэст резко повернулся и вышел из комнаты.

В гостиной он с мрачным видом уселся читать газету в ожидании Ренфри, с которым собирался потолковать о политических делах.

Вся семья между тем собралась в музыкальной комнате. Марджори успела шепнуть Паулю, что отец сегодня не хочет разговаривать с ним. Она все ему расскажет после.

Пьесы Дворжака, которые Марджори играла по просьбе Джона, звучали грустно и жалобно; Мэри почуяла что-то неладное и догадалась, в чем дело. Потом завели граммофон и прослушали симфонию Бетховена и несколько произведений Крейслера.

А в это время между членами муниципалитета Ренфри и Джоном Уэстом происходил серьезный разговор. Речь шла о предстоящих дополнительных выборах и, в частности, о лейбористском кандидате Морисе Блекуэлле. Джон Уэст заявил, что его нужно убрать во что бы то ни стало.

— Брось, Джек. Блекуэлл слишком популярен. Он выдвинут кандидатом, а рабочие округа Фицрой всегда будут голосовать за лейбориста, даже если кандидатом от них будет сам дьявол.

— Нет, Блекуэлл провалится, если мы сумеем доказать, что он коммунист. Тогда мы заставим лейбористов снять его кандидатуру и выдвинуть другого кандидата.

Решение об исключении коммунистов из лейбористской партии, недавно принятое на ежегодной конференции, дало в руки Уэста сильное оружие. Он хотел устранить Блекуэлла. Того же добивался и архиепископ Мэлон. Сообщив архиепископу о том, что ему не удалось предотвратить выдвижение кандидатуры Блекуэлла, Джон Уэст сказал, что у него есть план, который еще может поправить дело. Архиепископу план понравился. Понравился он и Ренфри: — Вот это здорово, Джек. Как бы нам это устроить?

— Еще точно не знаю. Может быть, заставить кого-нибудь из красных заявить, что Блекуэлл тайно состоит в компартии? Кстати, вероятно, так оно и есть. У красных туго с деньгами, и их можно купить, как и всех других. Ты сумел бы это сделать?

Ренфри выпятил грудь и немилосердно задымил большущей сигарой. — Попробую. Этот Джим Мортон, говорят, неплохой парень, хоть он и красный. Беден, как церковная мышь. Его можно уломать. Я поговорю с ним, если хочешь.

— Валяй, только будь осторожен. Не верю я этим коммунистам. На случай если наш план не удастся, мы выставим против Блекуэлла независимого лейбористского кандидата. А ты уговори этого Мортона заявить, что Блекуэлл коммунист, номер билета такой-то… ну там еще кое-какие подробности, чтобы все поверили. Я заплачу Мортону, окажем, пятьдесят фунтов. Но сначала ты все же попробуй предложить ему меньше. Я не хочу, чтобы слишком много моих денег перешло в карманы красных.

Проводив Ренфри, Джон Уэст отправился спать. Он разделся, положил револьвер под подушку и лег. Почти час он лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к шелесту ветерка в вершинах сосен, и размышлял о своем разговоре с Марджори. Снизу доносились звуки музыки, гул голосов, временами смех.

Немного погодя в соседнюю комнату вошла Нелли. Джон слышал, как она разговаривала с Ксавье, с этим сыном каменщика, с этим приблудным мальчишкой, которого она любит больше, чем своих законных детей, детей Джона Уэста. Как нехорошо у них в доме! Временами он тосковал по любви Нелли, по ее дружескому участию, но всячески подавлял в себе это чувство. Нелли разрушила его семейный очаг и должна нести наказание. Он будет справедлив, но прежде всего должен проявить твердость характера. Он не допустит, чтобы его семья распалась, он будет направлять ее, руководить ими всеми, кроме этого ребенка, — за него он не отвечает. Его совесть чиста, он кормит его, поит, дает образование. Ни на что больше этот мальчишка, как и Нелли, не может претендовать. Он более чем справедлив. Но с Марджори дело обстоит сложнее. Глупая девочка хочет пожертвовать своей карьерой ради какого-то хлыща, да еще хуже того — немца. Ну что же, ему только придется образумить ее, вот и все.

Так размышлял Джон Уэст, пока не задремал. Сегодня он лег поздно. Обычно он укладывался в десять, кроме субботних вечеров, когда бывал на стадионе.

Он уже засыпал, когда снизу, видимо с веранды, донеслись приглушенные голоса. Он приподнялся и стал слушать. Шептались два голоса, мужской и женский. Это, конечно, Марджори и ее немец. Этого еще не хватало — спать не дают! Он напряг слух, но не мог разобрать, о чем они говорили. Марджори как будто плакала, а немец старался утешить ее.

Он поднялся с постели, босиком на цыпочках подошел к балкону и стал слушать.

— Пауль, ведь ты любишь меня? Ты не допустишь, чтобы это разлучило нас, ведь правда же, Пауль?

Голос Марджори, взволнованный и страстный, теперь был отчетливо слышен. Он не разобрал, что ответил Андреас, но до него все еще доносился плач Марджори. Затем раздался звук поцелуя и шепот: «О Пауль, Пауль, дорогой, я люблю тебя. Не покидай меня, Пауль».

Внезапно острая ненависть к Паулю Андреасу пронизала все существо Джона Уэста. Этот немец играет любовью его дочери, он губит ее карьеру лишь потому, что хочет завладеть его деньгами. Пока я жив, этому не бывать, немецкий выродок!