Но Лолита продолжала молчать, и он заговорил снова:

— Ты, без сомнения, уже слышала, что Биной-бабу, видя положение, в каком ты очутилась, или по какой-то другой причине, выразил согласие вступить в нашу общину.

Это было новостью для Лолиты, но она никак не реагировала на его слова и продолжала сидеть неподвижно, словно каменное изваяние; только глаза ее заблестели.

— Пореш-бабу, конечно, очень обрадован такой любезностью со стороны Биноя, — продолжал Харан-бабу, — но только ты одна можешь решить, действительно ли нам следует радоваться этому. Вот почему я обращаюсь к тебе с просьбой от лица «Брахмо Самаджа»: забудь на время о своем безрассудном увлечении, обрати все свои мысли к богу и, заглянув в свое сердце, спроси его — есть ли истинная причина радоваться этому событию?

Так как Лолита продолжала молчать, Харан-бабу, уверенный в том, что слова его производят на нее громадное впечатление, и воодушевляясь все больше и больше, продолжал.

— Вступление в число членов «Самаджа»! — воскликнул он, — Нужно ли говорить, какое огромное значение для человека имеет этот священный обряд! И вдруг этот обряд будет осквернен! Ради чьего-то счастья, удобства, любовного увлечения мы должны будем почтительно расступиться перед лицемерием, допустить, чтобы ложь проникла в «Брахмо Самадж»! Так скажи же мне, Лолита, неужели ты согласишься, чтобы этот прискорбнейший случай в истории «Брахмо Самаджа» был навеки связан с твоим именем?

Но Лолита и на это не ответила ни слова и лишь судорожно сжала ручки своего кресла.

— Я не раз наблюдал, как невероятно ослабляют волю человека его чувства и привязанности. Я знаю, что человеческие слабости следует прощать. Но посуди сама, можно ли простить хоть на миг слабость человека, которая является причиной гибели не только его самого, но и подрубает под самый корень опору жизни сотен других людей? Дал ли нам всевышний право прощать такие слабости?

— Нет, нет, Пану-бабу, — воскликнула Лолита, вскакивая с кресла. — Ради бога, не прощайте нас! Мы так привыкли к вашим нападкам, что самая мысль о том, что вы хотите простить нас, была бы для нас просто невыносимой! — И она выбежала из комнаты.

Слова Харана-бабу сильно встревожили Бародашундори, так как упустить Биноя она не хотела ни в коем случае, но все уговоры ни к чему не привели, и в конце концов она простилась с Хараном очень раздосадованная. Не сумев склонить на свою сторону ни Пореша, ни Харана, она оказалась в весьма затруднительном положении. Совершенно непостижимо, чтобы она, Барода, могла так ошибиться. Ее мнение о Харане-бабу претерпело очередное изменение.

Что же касается Биноя, то сначала, пока процедура вступления в число членов «Самаджа» рисовалась ему весьма смутно, он с большим воодушевлением говорил о своей решимости. Однако, узнав, что ему придется писать официальное заявление, которое будет обсуждать в числе других и Харан-бабу, он пришел в ужас — шум, поднятый вокруг этого, страшил его. Он не знал, куда ему пойти и с кем посоветоваться, так как не решался говорить об этом даже с Анондомойи. Бесцельно бродить по улицам ему совсем не хотелось, и в конце концов он отправился домой, поднялся в свою комнату и повалился на постель.

Наступили сумерки. Слуга принес лампу. Биной хотел было отослать его обратно, но в это время снизу донесся голос Шотиша, звавшего: «Биной-бабу, Биной-бабу!»

Услышав этот зов, Биной почувствовал такое же облегчение, как путник в пустыне, наконец утоливший жажду. Шотиш был единственным человеком, который мог утешить его сейчас. Апатию Биноя как рукою сняло.

— Ты что, Шотиш? — крикнул он в ответ, вскочил с постели и, не надевая туфель, бросился вниз по лестнице.

Но внизу, в маленьком дворике, его ждал не только Шотиш, рядом с ним стояла Бародашундори. Неразрешимые вопросы снова вставали перед ним, борьба еще не кончилась. Биной проводил Шотиша и Бародашундори наверх.

— Шотиш! — приказала Барода. — Пойди посиди на веранде.

Биною стало жаль своего маленького друга, который должен был в тоскливом одиночестве дожидаться конца их разговора. Он усадил его в соседней комнате, зажег свет и принес ему книжки с картинками.

— Ты ведь никого не знаешь в «Брахмо Самадже», Биной, — начала Бародашундори. — Так ты вот что сделай — напиши письмо и дай его мне, а я завтра же утром сама схожу к секретарю и договорюсь, чтобы они все подготовили к воскресенью. Тебе самому ни о чем не придется беспокоиться.

Биной так растерялся, что не нашелся, что ответить. Он покорно написал письмо и отдал его Бародашундори. Он понимал, что во что бы то ни стало должен прийти к определенному решению, должен отрезать все пути к отступлению, чтобы положить конец своим колебаниям и сомнениям.

По ходу разговора Бародашундори упомянула вскользь и возможность его брака с Лолитой.

Когда она ушла, Биной почувствовал, что в душе его подымается отвращение; не радовала даже мысль о Лолите. Ему вдруг стало казаться, что это по ее настоянию Бародашундори проявила не совсем приличную торопливость. Потеряв уважение к самому себе, он невольно стал хуже думать и о других.

Бародашундори, со своей стороны, думала о том, как обрадует она Лолиту, вернувшись домой. Ведь ясно же, что дочь ее любит Биноя, именно поэтому в «Самадже» и поднялся такой шум из-за их брака. Во всем происшедшем она обвиняла кого угодно, только не себя. Вот уже несколько дней, как она почти не разговаривала с Лолитой. Но сейчас, поскольку ее стараниями выход был найден, Бароде не терпелось поскорее сообщить своей своенравной дочери замечательную новость и помириться с ней. Пореш чуть было все не испортил, да и Лолита сама доказала, что обращаться с Биноем она совершенно не умеет. Не помог ничем и Пану-бабу. Лишь одна Бародашундори сумела разрубить гордиев узел! Да, да! Одной женщине удалось сделать то, что оказалось не под силу нескольким мужчинам.

Дома она узнала, что Лолите немного нездоровится и что она рано легла спать.

«Сейчас я тебя вылечу», — усмехнулась про себя Барода.

С лампой в руке она вошла в неосвещенную спальню дочери. Та еще не ложилась и сидела, откинувшись на спинку кресла. Увидев мать, Лолита тотчас же встала.

— Куда ты ходила, ма? — спросила она. В голосе Лолиты слышались резкие нотки. Ей уже сказали, что Барода с Шотишем отправились к Биною.

— Я ходила к Биною, — ответила Бародашундори.

— Зачем?

«Зачем, зачем… что она воображает, что я ей зла хочу, что ли? — сердито подумала Бародашундори. — Неблагодарная девчонка!»

— Вот зачем! — воскликнула она, протянув Лолите письмо Биноя.

Прочитав его, Лолита залилась краской, которая становилась все гуще по мере того, как Бародашундори, желая подчеркнуть свой успех, рассказывала, чего ей стоило получить у Биноя это письмо; она с гордостью дала понять, что никому другому не удалось бы довести дела до успешного конца.

Лолита бросилась в кресло, закрыв лицо руками, и Бародашундори, решив, что дочь стыдится обнаружить при ней свою радость, вышла из комнаты.

Когда на следующее утро Барода вошла за письмом, чтобы отнести его в «Брахмо Самадж», она обнаружила, что кто-то разорвал его в мелкие клочки.

Глава пятьдесят седьмая

Под вечер, лишь только Шучорита собралась пойти проведать Пореша-бабу, вошел слуга и доложил о приходе какого-то господина.

— Кто это? Биной-бабу? — спросила она.

— Нет, этот очень светлый и высокий.

Шучорита вздрогнула.

— Проводи его наверх, — сказала она слуге.

До этой минуты Шучорита не задумывалась, во что и как она одета, но сейчас, взглянув на себя в зеркало, осталась недовольна своим видом. Но переодеваться было уже некогда, и, наскоро поправив волосы и сари, она вышла в гостиную. Сердце ее стучало. Она совсем забыла, что на столе лежат сборники статей Горы. Возле этого стола как раз и сидел Гора, стопка книг покоилась прямо перед ним, и ни прикрыть, ни убрать их уже не было никакой возможности.