— Я уже и сам думал об этом. Мне кажется, было бы хорошо, если бы ты навестила ее.

Глава сорок девятая

Каждое утро Биной заходил к себе домой. Поднявшись сегодня в свою комнату, он обнаружил на столе письмо. Письмо было без подписи. Неизвестный автор убедительно советовал Биною воздержаться от брака с Лолитой и предупреждал, что, женившись на ней, он не только навлечет на себя всякие беды, но сделает несчастной и саму Лолиту. В последних строках письма грубо говорилось о том, что если юноша все же отважится взять Лолиту в жены, то ему не мешает помнить о том, что у девушки слабые легкие и врачи опасаются чахотки.

Прочитав письмо, Биной совершенно растерялся. Он никогда не предполагал, что кто-то был способен на такую откровенную ложь. Ведь все и так должны были понимать, что принадлежность к разным религиозным обществам делала их брак невозможным. Потому-то он и считал предосудительной свою любовь к Лолите. Из письма же явствовало, что их брак считается делом решенным, и при мысли о том, как чернят в связи с этим Лолиту в «Брахмо Самадже», у него стало нехорошо на душе. Его смущала — нет даже больше — стыдила мысль, что имя Лолиты, склоняя на все лады, ставят рядом с его именем. Он представлял, как должна упрекать себя Лолита за прежние приятельские отношения с ним, как проклинает она день их первой встречи; по всей вероятности, она никогда больше не захочет видеть его.

Но разве можно постичь человеческое сердце! Осыпая себя горькими упреками, Биной не мог не ощущать, как неудержимо растет в его сердце светлое, радостное чувство, сметая прочь стыд и боль, причиненные оскорблениями, наполняя всего его горячей нежностью. Чтобы не отдаться целиком во власть этого чувства, он начал быстро шагать взад и вперед по веранде. Но, казалось, сегодня само утро было пронизано неясной тревогой, так что даже крики уличных торговцев будили в нем беспокойство и нетерпение. Может быть, поток клеветы, хлынувший на Лолиту, подхватил ее и принес в надежную гавань его сердца. Воображение невольно рисовало ему ее образ — бурное течение уносило Лолиту все дальше и дальше от «Брахмо Самаджа», прямо к нему. «Лолита принадлежит мне, только мне!» — пела его душа. Никогда раньше не осмелился бы он произнести эти слова. Но сегодня, когда оказалось, что его заветное желание перестало быть тайной для других, Биной уже не мог больше сдерживаться.

Расхаживая в волнении по веранде, он внезапно увидел Харана-бабу и догадался, что тот направляется к нему. И сразу же ему стало ясно, с какой провокационной целью было состряпано это анонимное письмо.

Обычная уверенность в себе сегодня изменила Биною. Он предложил стул Харану-бабу и вопросительно посмотрел на него.

— Биной-бабу, вы ведь индуист? — начал Харан-бабу.

— Да, я индуист, — ответил Биной.

— Вы не должны сердиться на меня за то, что я спрашиваю. Как часто в своем ослеплении мы теряем способность тщательно взвешивать обстоятельства какого-нибудь дела… или рискуем причинить своим поведением много всяких бед обществу. В таких случаях мы должны быть только благодарны тому, кто укажет нам, к чему могут привести наши поступки, и даст искренний совет, когда следует остановиться.

— Такое длинное предисловие совершенно излишне, — попытался отшутиться Биной. — Я не имею обыкновения сердиться, когда мне задают щекотливые вопросы, и веду себя по отношению к спрашивающему вполне корректно. Если вы хотите спросить меня о чем-то, можете сделать это совершенно безбоязненно.

— Я вовсе не хочу обвинять вас в том, что вы умышленно совершили скверный поступок, — примирительным тоном сказал Харан. — Стоит ли говорить, что опрометчивость бывает чревата иногда губительными последствиями.

— Может быть, мы оставим то, о чем говорить не стоит, — сказал Биной, начиная раздражаться, — и будем говорить по существу?

— Если вы правоверный индуист и не собираетесь порывать с индуистской общиной, то имеете ли вы право постоянно бывать в доме Пореша-бабу, давая тем самым повод для сплетен о его дочерях?

Лицо Биноя стало серьезным.

— Вот что, Пану-бабу, — сказал он, помолчав. — Я не могу брать на себя ответственность за то, что почему-то может взбрести в голову членам какого-то Общества. Тут ведь дело главным образом во внутренних качествах этих самых господ. И если в вашем «Самадже» возможны пересуды — и тем более грязные — по адресу дочерей Пореша-бабу, то стыдно должно быть не этим девушкам, а вашему «Брахмо Самаджу».

— Позвольте мне задать вам один вопрос, — не унимался Харан, — разве община не имеет права обсудить поступок своего члена — молоденькой девушки, которая решилась одна, без позволения матери, поехать на пароходе в обществе постороннего мужчины?

— Если вы находите возможным проводить параллель между случайными поступками людей и греховностью их натур, то я, право, не понимаю, зачем вам понадобилось отрекаться от индуистской общины и вступать в «Брахмо Самадж», — ответил Биной. — Но как бы то ни было, Пану-бабу, я не вижу нужды обсуждать все это с вами. Предоставьте мне самому решить, что я должен делать. Боюсь, что вы мне в этом ничем помочь не сможете.

— Мне остается сказать вам совсем немного, — сказал Харан, — всего лишь одну вещь: держитесь подальше от семьи Пореша-бабу, с вашей стороны будет очень дурно, если вы не послушаете моего совета. Вы и ваш друг своими посещениями уже доставили им немало неприятностей. Вы даже не сознаете, как велик вред, принесенный вами этой семье.

Когда Харан-бабу ушел и Биной остался один, тягостные сомнения овладели им. С каким радушием Пореш-бабу — благородный и доверчивый — ввел их обоих в свой дом… И если случалось, что Биной переступал в этом доме границы, поставленные гостеприимством, то это никогда не отражалось на ласковом и внимательном отношении к нему Пореша-бабу. В доме брахмаиста Биной нашел приют, какого не находил до тех пор нигде. Новое знакомство удивительно благотворно повлияло на него, благодаря ему вся жизнь, казалось, обрела новый смысл. Так неужели же в той самой семье, где он видел столько теплоты и радости, Биной оставит теперь о себе недобрую память! Из-за него тень ляжет на хорошую репутацию дочерей Пореша-бабу! Он — вина тому, что под угрозой оказалось все будущее Лолиты. Что он мог сделать, чтобы искупить свою вину? Увы! То, что именуется «обществом», воздвигло на пути к достижению истины непреодолимое препятствие. Ведь никаких действительных преград к союзу Биноя и Лолиты не было! Бог — тот бог, перед которым открыты сердца их обоих, — знает, с какой радостью пожертвовал бы Биной жизнью ради счастья и блага Лолиты! Разве не сам он зажег первую искру чувства в сердце Биноя… По-видимому, в его вечных законах не нашлось никаких указаний насчет недопустимости этого… И разве бог «Брахмо Самаджа», которому поклоняются люди вроде Пану-бабу, и бог Биноя — два разных существа? Разве бог «Брахмо Самаджа» не является повелителем человеческих сердец? На пути к их браку, подобно алчному, оскалившему зубы чудовищу, стояло страшное препятствие. Но не совершит ли он непростительного греха, послушавшись голоса общества, воздвигнувшего это препятствие, а не того, чьи заповеди говорят о милосердии и понимании…

Но, увы, вполне возможно, что Лолите именно это препятствие покажется непреодолимым. К тому же Лолита… как знать, какое чувство испытывает она? Сколько сомнений! И как их разрешить?

Глава пятидесятая

В то самое время, когда Харан-бабу был у Биноя, к Анондомойи пришел Обинаш. Он принес известие о том, что брак Лолиты и Биноя решен окончательно.

— Этого не может быть, — возразила Анондомойи.

— Почему не может? Разве так уж невероятно, чтобы Биной решился на это!

— Этого я не знаю, — ответила Анондомойи. — Но я твердо уверена, что, решившись на такой важный шаг, Биной никогда не скрыл бы этого от меня.

Обинаш, однако, продолжал настаивать, говоря, что слышал он эту новость от члена «Брахмо Самаджа» и что она абсолютно достоверна. Он добавил, что давно знал, как плачевно для Биноя все это кончится, и даже предупреждал об этом Гору. После чего Обинаш отправился вниз к Мохиму и с большим удовольствием повторил новость ему.