Когда поздно вечером Гора вернулся домой, Анондомойи спросила его:

— Почему ты так задержался, дорогой? Ужин давно уж остыл.

— Не знаю, ма, я долго сидел на набережной.

— Вместе с Биноем?

— Нет, я был один.

Анондомойи удивилась. Она не знала случая, чтобы Гора до глубокой ночи предавался мечтам, сидя на берегу Ганги. Такое раздумие отнюдь не было в его характере. Анондомойи внимательно наблюдала за ним, пока он ел, и по лицу Горы поняла, что он взволнован и чем-то обеспокоен.

— Я думала, что ты пошел к Биною, — сдержанно сказала она, помолчав немного.

— Нет, мы вместе с ним были у Пореша-бабу.

Ответ Горы насторожил Анондомойи, и немного погодя она решилась задать сыну еще один вопрос:

— Ты со всеми там познакомился?

— Со всеми, без исключения.

— Если я не ошибаюсь, девушки в этой семье решаются выходить к гостям?

— Да, и очень охотно.

В другое время в тоне Горы обязательно звучало бы раздражение, но теперь его не было, и это снова заставило Анондомойи задуматься.

Проснувшись на следующее утро, Гора, который обычно совершал омовение не теряя ни минуты, торопясь сразу же заняться своими дневными делами, на этот раз медлил. Он рассеянно подошел к окну, выходившему на восток, и, распахнув его, остановился. Переулок, где находился их дом, упирался в широкую улицу, на углу которой стояла школа. Вековой джам рос во дворе школы. Сейчас его листва была окутана тончайшей дымкой утреннего тумана, сквозь который неясно алело восходящее солнце. Гора стоял и смотрел на восход. Вот растаял туман, и яркие лучи солнечного света, подобно сверкающим штыкам, пронзили пышную крону дерева. Улицы оживали, наполняясь прохожими и шумом городского транспорта.

В конце переулка показались Обинаш и еще несколько студентов. Усилием воли Гора стряхнул оцепенение, охватившее его. «Нет, так нельзя!» — убежденно сказал он себе и выбежал из комнаты.

Он резко упрекал себя за то, что оказался не готов к приходу товарищей. Прежде подобной оплошности с ним не случалось. Этот, казалось бы, пустяк больно задел его самолюбие, и он твердо решил впредь не ходить в дом Пореша и постараться выбросить из головы все мысли об этой семье, даже если бы для этого потребовалось не видеться некоторое время с Биноем.

Приятели собрались к нему обсудить план задуманного похода. В конце концов было решено, что они пойдут по дороге вдоль берега Ганги, пойдут без денег, рассчитывая исключительно на радушие и отзывчивость людей, с которыми им доведется встретиться в пути.

Когда решение было окончательно принято, Гора пришел в восторг. Сильнейшая радость овладела им при мысли о том, что ему удастся сбросить с себя все оковы и вырваться на волю. Уже само сознание того, что они пускаются в рискованное предприятие, казалось, высвободило сердце из опутавших его тенет. Словно школьник, отпущенный на каникулы, Гора чуть ли не в припрыжку выбежал из дому, чтобы сделать все необходимые приготовления к походу, повторяя снова и снова, что чувства, охватившие его, — пустой обман и что истина заключается только в труде.

В это время к дому, бормоча молитвы, подходил Кришнодоял. На плечи у него был накинут чадор, испещренный имена ми богов, в руках он держал кувшин со священной водой Ганги. Гора чуть не столкнулся с ним и, смутившись, нагнулся, чтобы коснуться его ног в знак извинения.

— Оставь, оставь! — заторопился Кришнодоял и в замешательстве быстро отошел от Горы, прикосновение которого, до утренней молитвы, сводило на нет его омовение в Ганге.

Гора никогда не замечал, что отец старательно избегает именно его прикосновений. Он просто считал, что Кришнодоял в своей боязни оскверниться доходит до крайности и старается избежать любых прикосновений. Ведь держал же он на расстоянии даже Анондомойи, как будто она была отверженной, и уклонялся от всяких контактов с Мохимом. Изо всех членов семьи он допускал к себе только дочь Мохима — Шошимукхи. Он заставлял ее заучивать санскритские тексты и посвящал в таинство разных обрядов.

Когда Кришнодоял отшатнулся от него, Гора только усмехнулся про себя: сказать правду, поведение отца постепенно привело к тому, что отношения их стали совсем далекими, и вся привязанность Горы сосредоточилась на матери, которую он считал необыкновенной женщиной, хоть и не одобрял ее вольного отношения к священным законам.

После завтрака Гора связал в небольшой узел смену белья, прикрепил его за спиной на манер английских туристов и отправился к матери.

— Ма, я хочу уйти на несколько дней. Отпусти меня, пожалуйста.

— Куда же ты идешь, милый?

— Я и сам еще не знаю.

— У тебя какие-нибудь дела?

— Не такие, которые мы обычно подразумеваем под этим словом. Поход сам по себе будет делом.

И так как Анондомойи ничего не ответила, он добавил:

— Ма, прошу тебя, не отказывай мне. Как будто ты меня не знаешь. Не бойся, я не сделаюсь саньяси и не стану бродягой. Ведь долго прожить без тебя я все равно не смогу. Ты же это знаешь…

Гора никогда прежде не говорил матери о своих чувствах к ней и сейчас немного смутился. Обрадованная Анондомойи увидела его замешательство и поспешила прийти ему на помощь.

— Ты, конечно, идешь вместе с Биноем? — спросила она.

— Ну вот… ты считаешь, что без охраны Биноя твоего Гору обязательно похитят! Нет, ма, Биной не пойдет с нами. Я пойду один, вернусь цел и невредим и докажу на деле, что твоя слепая вера в Биноя не имеет под собой никаких оснований.

— Но ты будешь сообщать мне о себе?

— Приготовься к тому, что не буду, — тебе же будет приятнее, если ты все-таки получишь вдруг от меня весточку. Не беспокойся, никто не позарится на твоего Гору. Это только для тебя я такое сокровище. Ну, а если кого-нибудь соблазнит мой узелок, я преподнесу его в подарок и вернусь домой — жизнь за него отдавать я не собираюсь, можешь быть спокойна на этот счет.

Гора низко склонился и взял прах от ног матери. Она опустила ему на голову руку и потом приложила пальцы к губам. Отговаривать его она не стала. Анондомойи никогда ничего не запрещала только оттого, что была раздражена или из страха перед воображаемыми несчастиями. За свою жизнь она повстречала немало всяких трудностей и опасностей и неплохо знала мир, в котором жила. Она отнюдь не была труслива и, отпуская Гору, вовсе не боялась, что он попадет в беду. Однако еще накануне вечером она с тревогой поняла, что в душе ее сына произошел какой-то перелом. Она чувствовала, что внезапный уход Горы связан с этим.

Вскинув на спину узел, Гора вышел на улицу и почти сразу же столкнулся с Биноем, который бережно нес в руках две пунцовые розы.

— Ну, Биной, — засмеялся Гора, — на этот раз я на деле проверю, хорошая или плохая примета встреча с тобой.

— А что, ты разве отправляешься в странствие?

— Да.

— Куда?

— Пусть эхо ответит тебе «куда», — с улыбкой сказал Гора.

— Ничего другого сказать ты мне не можешь?

— Нет. Иди к ма, от нее все узнаешь. А я пошел.

И он быстро зашагал.

Биной пошел на женскую половину дома, поклонился Анондомойи и положил розы к ее ногам.

— Откуда они у тебя? — спросила она, наклоняясь, чтобы поднять их.

Биной не ответил на ее вопрос.

— Как только у меня появляется что-нибудь прекрасное, мне в первую очередь хочется сложить это к твоим ногам, ма, — сказал он и добавил: — Но ты чем-то обеспокоена сегодня.

— Почему ты так решил? — спросила Анондомойи.

— Ты забыла предложить мне пан.

Когда Анондомойи исправила свою оплошность, они уселись рядом и принялись болтать. Никаких предположений, чем вызван внезапный уход Горы, сделать Биной не мог.

— Так вы, значит, вчера вместе были у Пореша-бабу? — спросила Анондомойи.

Биной во всех подробностях рассказал об их вчерашнем посещении, и Анондомойи выслушала его с глубоким вниманием.

Наконец Биной собрался идти домой.

— Ма, могу ли я взять назад розы, после того как ты дала им свое благословение? — спросил он.