— В прессе появились сообщения, что у вас на заводе побывала китайская делегация. Кажется, вы обсуждали контракт на двигатель «пятого поколения»? — индус сложил фиолетовые губы в ласковую улыбку, и его пушистые черные брови приветливо приподнялись.

— У китайцев есть собственный истребитель «пятого поколения». Их интересовали наши двигатели для крылатых ракет, военных кораблей среднего класса, а также наши установки для перекачки газа. Наш газ идет в Китай, а вместе с ним и наши уникальные установки, — Ратников лукавил, не открывая индусу смысл переговоров с китайцами. Китайцы, построив упрощенный вариант истребителя, интересовались все тем же русским двигателем с управляемым вектором тяги. Переговоры с китайцами продвигались не быстро, но неуклонно. И индусу не следовало знать об их содержании.

— У вас прекрасный завод и прекрасный город, — завершал беседу индус, полагая, что выполнил данные ему поручения, и теперь может готовить аналитическую справку, в которой будут упомянуты все тонкие намеки и недоговоренности состоявшейся беседы, — Волга прекрасна, и мы будем рады показать вам Ганг.

— Вы изъявили желание совершить прогулку по водохранилищу. Катер вас ждет, стол на борту накрыт, и погода благоприятствует путешествию.

Они простились. Ратников, пожимая индусу руку, удивился изяществу смуглых пальцев, мягкому, почти женственному их пожатию. Оставался один в кабинете, обдумывая предстоящий контракт с индусами, суливший заводу деньги, столь необходимые для продолжения разработок. Если контракт состоится, то индусы получат двигатель «пятого поколения» с заниженными характеристиками, однако превышающими характеристики китайской машины. Для российской авиации сохранится двигатель с улучшенными характеристиками, подобный тому, что сегодня с блеском прошел испытания. Вот только беда, — государство не торопилось предлагать заводу оборонный заказ, не торопилось заказывать серию новых боевых самолетов. Чиновники правительства, командование авиации, Президент и Премьер обращались к публике с обещанием комплектовать полки новейших истребителей, столь необходимых для будущих военных конфликтов. Однако эти обещания раздавались накануне выборов, и как только цели выборов достигались, и исчезала необходимость в предвыборных обещаниях, заявления прекращались. Полки продолжали летать на устаревшей технике. Завод, создав уникальный аппарат, тоскливо ожидали военного заказа.

Мягко щелкнуло переговорное устройство. Голос секретарши произнес:

— Юрий Данилович, звонит заместитель Главы авиастроительной корпорации Александр Федорович Шершнев. Вы будете говорить?

— Шершнев? Из авиастроительной корпорации? Как, вы сказали, его зовут?

— Александр Федорович.

— Сашка? Шершнев? Быть не может! Конечно, соедините меня!

Он испытал мгновенную радость, прилив тепла, от которого на лице появилась улыбка, и глаза засмеялись, воображая закадычного друга. Того, с кем росли и мужали, хулиганили и влюблялись. Вместе переживали восхитительные минуты творчества, шли рядом из класса в класс, от одной олимпиады к другой. Строили модели самолетов, увлекались историей авиации, сражениями в воздухе над Ла-Маншем, Сталинградом, Берлином. Вместе уехали в Москву, поступив в авиационный институт. Вместе его окончили, предполагая работать бок о бок. Пока ни разразилась громадная катастрофа, разметавшая страну, индустрию и авиацию. Беда сломала деловые отношения и дружбы, изменила ход человеческих судеб, казавшихся предопределенными, превращенных взрывом в разлетающиеся зыбкие пунктиры.

Они расстались, отброшенные один от другого разными вихрями. Шершнев, вовлеченный в политику, был приближен к «молодым реформаторам», появлялся в обществе ненавистных Ратникову «мальчиков в розовых штанишках», мелькал в либеральных политических клубах, а потом пропал из вида, уехав в бессрочную загранкомандировку. Ратников же азартно занимался бизнесом, разводился с женой, приобретал акции разоренного Рябинского завода. Был одержим невыполнимой задачей восстановить разгромленный до основания завод. Исполнил невыполнимое. И почти не вспоминал о потерянном друге, отнеся эту дружбу к исчезнувшему, невозвратному прошлому. И вот теперь он слышал в трубке знакомый голос, и сердце его радостно билось.

— Чтобы не упасть, надо лететь, — возгласил в телефонной трубке голос друга.

— Хочешь лететь, создавай небо, — мгновенное отозвался Ратников, вспоминая афоризмы из созданного ими цитатника.

— Если упал, сразу взлетай.

— Лучше быть пятном на солнце, чем кратером на луне.

— Рай — это Рублев, помноженный на скорость света.

— Ад — это Босх, помноженный на скорость тьмы.

— «Один» плюс «один» равняется «бесконечность».

— Дружба — не арифметика, а геометрия Лобачевского.

— Подлетая к «черной дыре», застегни привязные ремни.

Они на мгновение замолчали, а потом громко захохотали, и в этом смехе была не просто радость юных воспоминаний, дерзость молодых помышлений, но ликование двух космонавтов, которые разлетелись в разные стороны бесконечной Вселенной, но, подчиняясь кривизне пространства и времени, облетев мироздание, снова встретились, ошеломленные чудесной закономерностью мира.

— Ты где? Откуда звонишь? — спросил Ратников.

— Я в Рябинске. Звоню из гостиницы.

— Да что ты говоришь! Повидаемся?

— Затем и звоню.

— Поужинаем в ресторане.

— Столик уже заказан.

— Где?

— В ресторане «Волгарь».

— Не самое приятное место. Им владеет Мальтус, отвратнейший тип.

— Встречаемся не с ним, а друг с другом. Через час тебя жду.

— Ну ладно. Как же я рад тебя слышать!

Повесил трубку и сидел, улыбаясь, окруженный сладостными образами, которые, как прозрачные духи, прилетели в окно и парили, сливаясь, расслаиваясь, проникая друг в друга, словно чудесные миражи в легчайших переливах и спектрах, пропущенные сквозь таинственную оптику памяти.

Ресторан «Волгарь» выходил своими аркадами, верандами и овальными окнами на Волгу, и был частью помпезного комплекса, включавшего в себя развлекательный центр, ночной клуб, небольшой элитный отель. Оплот империи Мальтуса, над которым плескались золотые электрические звезды, отражаясь в волжской воде. Казалось, на реку упало павлинье перо, переливается драгоценными радугами. Ратников увидел друга, как тот поднимается навстречу из-за столика и уже издалека раскрывает объятья. Приближаясь, Ратников зорко и радостно вглядывался, обнаруживая, как окреп, укрупнился, исполнился величавой уверенности Шершнев. Двадцать лет назад он казался щуплым, нестойким, обидчивым, — с тонкой юношеской шеей, растрепанными рыжеватыми волосами, круглыми птичьими глазами, в которых желтые ободки чередовались с зелеными, а испуг и обида сменялись яростным торжеством одержанной над соперником победы. Теперь это был статный, начинавший полнеть мужчина в безукоризненном костюме и шелковом галстуке. Волосы усилиями искусстного парикмахера прекрасно лежали на крупной, чуть откинутой голове. Глаза смотрели спокойно и доброжелательно, и не было в них искрящегося нетерпения, панической растерянности и странного, мерцавшего в глубине вероломства. Видно, минувшие десять лет были для Шершнева временем достижений, обретения желанной стойкости и солидной уверенности, какие приходят к человеку после одержанных им побед. Так думал Ратников, обнимая друга, чувствуя сквозь тонкую ткань пиджака его окрепшие, сытые мускулы.

— Ну, вот, брат, и встретились! — Шершнев похлопывал Ратникова по плечу. Усаживал за стол, на котором красовалась лампа на бронзовой опоре с наборным абажуром из разноцветных стекол, — Лобачевский был прав, — две параллельных прямые пересекаются в бесконечности.

К ним подходил любезный седовласый официант, клал тяжелые карты меню. И скоро они уже чокались хрустальными рюмками с водкой, проливая огненные капли на ломти красной и белой рыбы, на разносолы, копчености, стеклянные розетки с икрой, — все, щедро и предусмотрительно заказанное Шершневым.