— Я в этом не нуждаюсь, — последовал ответ. — Я знаю их настроения. Они не хотят благотворительности от вас. Они ее отвергают. Более того, она никоим образом не решает проблем, лежащих под поверхностью явлений.

— Какие это проблемы? — вопросил Хеллерман; он был явно в восторге, потому что его гости пришли в воинственное настроение.

— Люди чувствуют, что они никому не нужны. Они не по своей воле предпочли бездельничать: их сделало безработными новое общество, которое сформировало сегодняшний город, — заявил Джеймс с несомненной искренностью в голосе. — Убежища на ночь и суповые кухни — это как примочки человеку, у которого очень серьезное заболевание. Эти мужчины и нередко женщины не хотят, чтобы их устраняли из жизни в той части города, которая всегда была их родным домом. Они стремятся участвовать в решении всех этих дел.

— Однако все, чего добивается мисс Верс, — это, кажется, убрать их с глаз подальше, — заявил Хеллерман. — Это заставляет меня вернуться к вопросу, который я поставил в начале нашего разговора: что же действительно движет авторами этого проекта: сочувствие или алчный снобизм?

Мелоди сочла необходимым известить ведущего:

— Если только ради этого вы пригласили меня в качестве гостьи вашей программы, то журналисты, вероятно, подадут на вас в суд за нарушение авторского права, поскольку за все время передачи вы не сделали ничего, кроме повторения, подобно попугаю, содержания статей, которые вы, разумеется, прочитали в местных газетах несколько недель назад. Но если журналисты все же не подадут на вас в суд, то подам я.

— Однако минуточку, мисс Верс!

— Нет, это вы подождите минуточку, ибо я еще не закончила. Прежде всего, самое малое, что вы могли бы сделать, это предложить мне столько же времени, сколько получили другие на экране. Но вас больше всего заботит, как извлечь максимальную выгоду из кучи недостойных сенсационных намеков, не имеющих никакого отношения к правде. Вы меньше всего заинтересованы в том, чтобы я могла на справедливых условиях высказать свое мнение. Поэтому не вижу никакого смысла оставаться здесь. Я не получаю плату за то, чтобы развлекать телезрителей любой ценой, — в отличие от вас, мистер Хеллерман. И мне совершенно наплевать, если у вас в передачах вдруг обнаружится дыра. Заполняйте ее новыми порциями вашей скандальной чепухи, я умываю руки. — Мелоди бросила уничтожающий взгляд на Джеймса Логана, у которого хватило выдержки сидеть с довольным видом и улыбкой на губах. — Бог все видит, но, кажется, другой ваш гость горит желанием внести свою лепту в случае, если ваши кладези премудрости опустеют!

— Маленькая леди говорит о судебном деле! — воскликнул Хеллерман, обращаясь к сидящим в зале. — Та самая маленькая леди, которой, если мои сведения верны, грозит опасность оказаться в роли ответчика перед судом, а истцом будет… — Хеллерман остановился для вящего драматического эффекта, — не кто иной, как мой второй гость! А почему? Потому что даже в момент, когда идет наша передача, отец Джеймса Логана лежит прикованный к больничной койке по вине арендаторов помещений в Кошачьем ряду. Они не успокоятся, пока не очистят улицы по соседству с их магазинами от людей, которых они называют «нежелательными». Сет Логан, еще несколько недель назад полный жизненных сил, как любой сидящий здесь, был навсегда искалечен и теперь не может позаботиться о себе! Таким образом, если эти факты не дают более точное представление о том, что происходит в действительности, леди и джентльмены, то тогда, что еще может его дать?

Мелоди не обратила внимания на то, что ведущий вновь наговорил кучу возмутительной лжи о Сете. Ее слишком сильно задели прозвучавшие откровения о намерениях Джеймса.

— У вас хватило наглости целовать меня, как вы это сделали, зная все время, что планируете подать на меня в суд? — спросила Мелоди у Джеймса, пренебрегая шоком и возмущением публики, которые неизбежно будут вызваны ее разоблачениями, оглашением таких деталей личной жизни, какие в нормальных условиях она не доверила бы ни одной живой душе.

— Да, я планировал, — ответил Джеймс, кипя негодованием, — но…

— Почему же вам потребовалось так много времени, чтобы сказать мне это в лицо? Или вас не хватило на такой шаг, подобающий каждому приличному и прямому человеку?

— Вы бы услышали об этом от меня, если бы фактически не…

— Очень вам признательна! — простонала Мелоди; она трепетала при мысли, что может расплакаться горькими, злыми слезами и смотреть на нее будет весь Порт-Армстронг. Ведь на данный момент все, должно быть, уже убедились: самое увлекательное развлечение во всем городе — это передача в живом эфире по местному телевидению.

Дон Хеллерман злорадно сжал ладони.

— Маленькая леди расстроена.

— Если я еще раз услышу это обращение, — пообещала Мелоди, вскочив с кресла с такой скоростью, что сама поразилась, — я продемонстрирую новые для вас стороны термина «леди», после чего глупое самодовольство исчезнет с вашей физиономии быстрее, чем вы можете себе вообразить!

— О-о, — засмеялся он сдавленным смехом. — Теперь мы видим оборотную сторону того благопристойного фасада, который выглядел совершенно как подлинная реальность.

Джеймс тоже вскочил с места.

— Заткнись! — прорычал он на потрясенного ведущего. — Мелоди…

— Ты тоже заткнись, Джеймс Логан! — бросила она ему в лицо. — Никогда больше не смей даже заговаривать со мной!

Он что-то возразил, но его слова заглушил шум из зрительного зала. Джеймс попытался подойти к ней через сцену, но ему удалось лишь запутаться в сети электрических кабелей, извивавшихся змеями на полу. Мелоди не стала ждать его унижения, когда он упадет лицом вниз. Ничто из поступков Джеймса даже близко не могло сравниться с тем, что натворила она, позволив превратить себя в абсолютную дуру. Рядом с Логаном Дон Хеллерман выглядел жалким любителем, телевизионным актеришкой третьего сорта, с чьим мнением можно не считаться.

Если бы ей дали выбирать, она вылетела бы из студии с быстротой, какую только могут позволить сапоги на высоких каблуках. Но гордость заставила ее продефилировать с королевской надменностью мимо сбежавшихся поглазеть рабочих сцены и техников.

Мелоди ничем не выдала своих чувств — даже глазом не моргнула. Она предпочла бы умереть, чтобы только не показать им, что душа ее разрывается от рыданий. Невидимые слезы лились не потому, что ее обидели, разозлили, оскорбили. Ей приходилось и раньше выдерживать обиду, злость, оскорбления, и она продолжала жить и даже могла обсуждать случившееся. Но теперь за всем этим скрывалось другое — нечто более серьезное.

В какой-то момент между ночью, когда Сет попал под машину, и днем, когда у него обнаружились наконец признаки верного выздоровления, она влюбилась в его нахального, дерзкого, отвратительного сына. Но только теперь, когда Джеймс показал свое подлинное лицо, Мелоди была повергнута в шок и поняла, что произошло. И она плакала потому, что видела признаки опасности, но не обратила на них внимания, хотя была достаточно взрослой и разумной, чтобы лучше разбираться в людях.

Почти на целый час она забралась в ванну, потом на кухне включила плиту и сделала себе чашку шоколада, накрошив сверху корень алтея. Все это уже не раз помогало ей успокоиться в минуты острых переживаний. Из стереофонического проигрывателя раздавались звуки романтических мелодий — импровизаций на темы любимых произведений классиков, которые Мелоди знала как свои пять пальцев, хотя редко могла вспомнить, как они называются.

С наслаждением погрузившись в звуки музыки и мягкое мерцание огня в камине, Мелоди не включала свет, не зажигала свечей. Небо очистилось, и полная луна плыла над деревьями. На лугу полоски тумана поднимались от маленькой речки, выбегавшей из сада. Ночь была бы чудесной, если бы дела обстояли иначе.

В груди Мелоди ощущала боль. Она знала, что единственный способ избавиться от нее — выплакаться. Но, как назло, слезы не подступали. Ей никогда не удавалось расплакаться, когда было надо, когда это могло принести хотя бы малую пользу.