У Николая Николаевича засветились смехом глаза и округлился рот:

— А как же! Не могли не охотиться. Представляете, страна-то наша еще бедная была, денег в обрез, на дорогую полярную одежду явно не хватало, да и на продовольствие тоже. Тут мы рискованно предложили Госторгу открыть кредит с погашением долга тем, что добудем на Северной Земле. Госторг поверил нам, согласился.

Фотография белого медведя из архива Урванцева.

Спрашиваем:

— Рассчитались?

— С избытком, в основном белыми медведями.

— А как вы на них охотились?

— На зимовке мы так стреляли: возьмешь пласт сала нерпы — чутье у медведей отличное, — поджаришь слегка и привяжешь к нему веревку. Идешь на лыжах, а сало за тобой по снегу тащится, след дает. Сделаешь круг километров двадцать и обратно к становищу. Медведь наткнется на твой след и прямо в гости пожалует. Один раз намазал я этим же салом сапоги и пошел на работу в будку делать магнитные наблюдения. В магнитную будку ничего железного брать нельзя. Вот и пошел без ружья. Зашел в прирубок, оглянулся, протер очки, заметил — в сумерках что-то движется. Пригляделся — медведь следы мои нюхает, идет за мной. Что делать? Бросился бежать, еле успел вернуться к домику. Там у нас в тамбуре винтовки стояли. Тут уж не я живая приманка, а он попался.

Спрашиваю Николая Николаевича:

— И на пропитание медведей стреляли?

— Пришлось. Много в тот год их было на Северной Земле. Повадились они на остатки мяса и жира приходить к нашему лагерю. Приходили ночью. Я в это время занимался в магнитном домике вычислениями. Наблюдения были закончены, и я в тихом месте, где никто не мешал, сидел целые ночи и вычислял. Теперь можно было иметь с собой и винтовку. Когда настали лунные ночи, я бросил около магнитного домика тушку нерпы, привязал к ней проволочку и протянул ее в домик. А к проволоке привязал колокольчик. Однажды ночью колокольчик забренчал. Я вышел и увидел медведя, теребившего нерпу. Выстрелил. Прибежали собаки, прогнали с лаем зверя на торосы, там стали лаять на одном месте. Зверь был убит надрезанной пулей из военной винтовки. Пуля раздробила сердце, и все же медведь прошел около двухсот метров. Зверь был весом около пятисот килограммов.

Часто медведи сами приходили. Вася Ходов — он оставался дома, когда мы ходили в походы, — убил восемь таких пришельцев, одного — на трубе дома. Еще нерп стреляли. Этим специально занимался Журавлев — для собачьего корма.

— Белые медведи злые, опасные?

— Представьте, нет. За все время, что я жил на Севере, ни разу не нападали. Казалось, иной раз намеренно идет, но выяснялось, что принял человека за собаку или нерпу. Обнаружит ошибку — уходит, даже убегает. У Журавлева богатейший опыт, и он говорил, что не знает случаев нападения на человека как на добычу. Рассказы полярников, что медведь преследует, ловит убегающего человека, всегда не факт, а фантазия. Вот вместе с ними охотиться приходилось…

— Как так?

Николай Николаевич заулыбался, посмотрел на Елизавету Ивановну, и та улыбнулась — видимо, знала про этот случай.

— Журавлев пошел на охоту, был ясный теплый день. Мы с Васей вышли из домика. Он схватил меня за руку: «Смотрите!» Не так далеко, прямо против нас, лежала на льду нерпа, к ней подкрадывались с разных сторон медведь и Журавлев! До чего же одинаковы охотники! Ползут, из-за торосов голову осторожно высовывают и опять ползут…

По следам Урванцева. (Северная Земля. 1980 г.).

— Значит, охота помогала питаться?

— Весьма.

— А что больше любили, что вкуснее?

— Лучше всего бифштексы и отбивные из молодого медведя, хороши гуси, казарка там чернозобая. Да! Замечательное блюдо — студень из белушьих хвостов и плавников, превосходный, вкусный, жирный и весьма питательный — чистое лакомство. Студень из медвежьих лап хуже.

— Сколько медведей добыли?

— Сто пять.

— Вот это да! — сказал горячий молодой охотник Глеб. — Запишусь в полярную экспедицию, поохочусь вволю и бороду отращу обязательно, здесь не получается.

— А это совершенно зря, — запротестовал Николай Николаевич, — нет ничего хуже. Считается почему-то обязательным на зимовках бороды отращивать. При оседлой жизни на станции это еще сносно, если пренебречь санитарно-гигиеническими соображениями; но при работе на воздухе, особенно в маршрутах, и при жизни в палатке растительность на лице совершенно недопустима. На морозе в бороде накапливается влага, это способствует обморожению, и борода причиняет невыносимые мучения, когда примерзает к воротнику и кромке капюшона.

— Ребята! Вы так замучаете Николая Николаевича, — сказал старший из нас, Евгений Николаевич Фрейберг, — пора спать.

Через несколько лет знакомства я заметил, что у Николая Николаевича, помимо работы, которую он любил и ценил высоко, как у многих мужчин, было еще и увлечение, причем не охота, а машины, прежде всего — автомобиль; знал его он великолепно и обихаживал своими руками.

А как же охота? Охотником — вернее, страстной любительницей природы — была Елизавета Ивановна. Полжизни она прожила вне городских стен, и ее постоянно тянуло на выезд. Просто «отдыхать на лоне» она не умела, охота — вроде бы дело, а Николай Николаевич с удовольствием вел машину, проверяя свою ремонтную работу на ходу в полевых условиях.

В ту зиму я получил предложение купить берлогу. Желающие поохотиться, в том числе Урванцевы, нашлись. Я поехал в поселок Мясной Бор, что лежит на дороге между Чудовом и Новгородом и печально знаменит тяжелыми для нас боями с немцами. Виктора, охотника-промысловика, нашедшего берлогу, знал раньше. Вечером у него в избе состоялся разговор. Витя, естественно, «хвативши», говорил, что медведя он обошел по первым снегам в небольшом отъеме, все время ходил, проверял — нет, не вышел, это точно. Я предложил ему условия — не первую берлогу покупаю, — принятые у нас в Ленинграде: оплата с пуда общего веса зверя. В случае, если уйдет по нашей вине, рассчитываемся как за шестипудового. Витя не соглашался, назвал свою цену за берлогу — и все: «Медведь есть медведь, я не мясо продаю, пусть будет двадцать пудов — все ваши». Показалось мне это подозрительным — не маленький ли? Но как проверить? По величине следа — так его давным-давно нет. Спросил только, глуповато, конечно: «По следу-то большой?» Отвечает: «Не беспокойся, нормальный — такие лапищи». Скрепя сердце я согласился, и мы обошли оклад. Проверки, конечно, никакой — все заметено, только что сообразить, как гнать и где ставить стрелковую.

Накануне охоты мы приехали на двух машинах. Витя пришел из бани и с удовольствием согласился подсесть к ужину.

Я наблюдал за Урванцевыми. Не первый раз руковожу охотой на медведя и замечаю, как ожидание интересного, но все же не безопасного дела влияет на людей. Супруги держали себя так, будто завтра мы пойдем в лес за грибами, — ни малейшего волнения. Гляжу на других, вижу: один мрачен — значит, раскаивается, что поехал, отказаться — самолюбие не позволит; другой неестественно для себя весел. Фрейберг спокоен — не первый у него мишка. Урванцев также: там, на Севере, не раз охотился, пусть на белого — какая разница. Елизавета Ивановна, как всю жизнь, готова безоглядно разделить все, что делает муж.

Витя общителен, словоохотлив, рассказывает, как нынче на берлоге убил медведицу.

Урванцев поинтересовался:

— С кем ходили? Много народу было?

— Один. Ей-богу, один! Чуть все дело не сорвалось. Видишь, собаку у меня машиной задавили — хорошая была лайка Сигнал! Он мне берлогу и нашел, еще живой тогда. Облаял. Определил точно. Большая выскеть, к ней две ломаные сосенки приваливши, как домик. Ладно. Снегу накутило довольно, решил взять — тут сало просили и в зачет договора. Пошел…